и девятнадцать его товарищей, несмотря ни на какие убеждения и угрозы настоятеля, жили нечестиво.
И вслед за этим просил, чтобы двадцать иноков обещались пред Богом в течение двадцати лет, проведенных в иночестве, молиться за них Богу с приношением бескровной жертвы. Когда же святитель с иноками изъявил на то свое согласие, усопший оградил себя крестным знамением и опять уснул сном смерти — и сразу же тела его и его товарищей превратились в прах, так что святитель тогда же велел засыпать по обычаю все кости в общую усыпальницу.
Иеромонах Серафим (Веснин Симеон Авдиевич). Сочинения и письма святогорца, собранные после его смерти. СПб., 1858
В духовном журнале «Странник» за декабрь 1864 года помещен следующий сообщенный священником Флоринским замечательный рассказ.
«У секретаря тверского приказа общественного призрения господина Селинина в 1850-х годах скоропостижно скончался родитель его — причетник одной сельской церкви. Добрый сын, узнав о кончине добросердечного и попечительнейшего отца, впал в сильную тоску. Около года тяготила она его сердце. Но, побывав в родном селе своем спустя год по кончине родителя своего и помолившись над гробом покойного отца, Б. Селинина, несколько утешился, особенно тем, как сказал сам, что видел могилу отца близ самого клироса, на котором певал покойный. Но беспокойные думы о загробной участи покойного родителя не покидали его: тревожимый ими нежный сын спросил один раз не только меня, но и другого общего мне и ему товарища и друга по семинарии — Г.Б. Быстрицкого: «Вы, братья, учились в академии. Скажите же мне: в какое именно время за литургией лучше всего поминать усопших?» На этот вопрос оба мы (тогда еще наставники Владимирской семинарии) отвечали господину Селинину, что лучше всего поминать после пения стиха: «Тебе поем, Тебе благословим».
Недели через две мы увиделись с другом, и вот что он нам рассказал: «Господа, молился я часто во время обедни о покойном моем родителе, но с особенным усердием припал к Премилосердному Господу в прошедший праздник (Духов день) во время пения стиха «Тебе поем» с мольбою об упокоении души моего отца. И что же? В ночь на следующий день (т. е. вторник Пятидесятницы) снится мне во сне, будто бы мой батюшка, придя ко мне, кланяется мне в ноги, не говоря, однако же, мне ничего. Я, не представляя еще, что родитель мой уже умер, с недоумением спрашиваю его: «Помилуйте, батюшка, за что вы кланяетесь в ноги сыну своему? Как можно мне от отца принимать такие поклоны?» Родитель, не отвечая на мой вопрос, кланяется мне в другой раз в ноги, опять не говоря ни слова. «Я, — продолжает Селинин, — представив теперь, что батюшка мой уже умер, еще с недоумением говорю ему: «Батюшка! Когда вы были в живых, я, обучаясь в семинарии, требовал от вас пособия; теперь Господь благословил меня, и мне можно бы вас утешить, но вы уже умерли. За что же вы мне так низко кланяетесь?»
В ответ на это покойник еще в третий раз упал в ноги сыну, присоединяя слова: «Спасибо, любезный сын, что меня не оставляешь», и с этими словами сделался невидим. Г. Селинин многократно рассказывал мне и Быстрицкому это утешительное сновидение».
Влияние на человеческую душу дивного чина отпевания умерших и заупокойной службы
Просьба умершего профессора об отпевании
Покойный профессор геолог Самойлов был мне дальним родственником. По своей специальности он был очень известен, можно сказать, знаменит. Знала я его давно, а также его брата, тоже известного профессора-физиолога. Оба брата были очень образованные, умные и, разумеется, неверующие.
В 1929 году покойный профессор-геолог должен был ехать за границу на съезд геологов по вопросу фосфатов.
Вечером он с женой и другом обсуждал предстоящую поездку. По уходе гостя внезапно ему стало плохо, и он скончался через несколько минут от припадка грудной жабы. Жена его стала звонить по телефону знакомым и друзьям.
Я пошла к ним. Жена, убитая горем (на ее кровати я увидела небольшой образок). Я постояла, перекрестила его и ушла с тяжелым сердцем. Я знала, что хоронить его будут без церковного отпевания, по-граждански.
На следующий день я пошла в церковь и подала записку за обедней об упокоении его души. Мне пришлось быть и на похоронах его. Тяжелые были для меня эти похороны. Было очень торжественно, много ученых, студентов. Гроб утопал в венках. Похоронами заведовали два ассистента покойного, и я хорошо запомнила их лица. Это было на дому.
Когда стали прощаться с покойным, я одна перекрестилась и перекрестила его, при этом чувствуя, что здесь это как бы неприлично. Но иначе я не могла проститься с ним. На Новодевичье кладбище я не поехала, не хотелось слушать хвалебные речи о нем вместо молитв за него.
Прошло два дня, и я увидела очень знаменательный сон: сидят за столом два брата-профессора, при жизни необыкновенно дружные. И вот вхожу я. Тогда покойный профессор берет брата за плечи и, провожая, говорит: «Иди отдыхай». Затем он обращается ко мне и умоляющим голосом просит меня дать ему в руки необходимую, очень нужную для него бумагу.
Я тотчас же поняла, что он просит отпевания и ту разрешительную молитву, бумагу, которую при отпевании кладут в руку покойника. Но мне так ясно было его решительное и определенное неверие, что я ответила ему довольно холодно:
— Вы же не верите в загробную жизнь, зачем же вам эта бумага?
На это он мне тут же с живостью ответил:
— Я жив, жив, понимаете, как вы живы. Дайте же мне мою бумагу, мне она нужна.
В это время в комнату входят те два ассистента, которые заведовали его похоронами. Подойдя к нему, они весьма почтительно говорят, что будет заседание в память его научной деятельности как известного профессора и будут прочитаны доклады о его трудах о животной клетке. Они подходили к нему, а он отмахивался от них, говоря:
— Теперь все это мне не важно и не нужно, — а затем, обращаясь ко мне, он снова просит меня нужную, необходимую ему бумагу.
С этим я и пробудилась. Мне было совершенно ясно, что он просил у меня отпевания заочно. Но мне не хотелось этого делать. Я думала, что если отпевать, то нужно известить его жену, хотя бы затем, что ее вина, что его не отпевали. Но идти к жене профессора, рассказывать мне свой сон по малодушию не хотелось. И вот, вспоминая слова
