Несмотря на этническую близость с татарами, жившими в городе до революции, прибывавшие в город в 1920-1930-е гг. были людьми с иным культурным фоном. Приведем цитату, характеризующую одного из новых жителей Ленинграда – татарина Хисамова: «Я Хисамов Нигмат Абдулович был пастухом, ходил в рваной чужой рубахе и в лаптях. Было это в царской России. Но вот пролетариат сбросил иго капитализма; нам нацменам татарам-башкирам открылась широкая светлая дорога. Пошел учиться на 3-х годичную строительную школу. Учился упорно не спя по ночам. С 1930 г. по 1932 г. работал в колхозе и видел, что в результате коллективизации положение крестьянства улучшилось во много раз. Меня тянуло учиться. Уехал в Ленинград и поступил на курсы планеристов-летчиков. Я буду летчиком, буду защищать советские границы от врагов. Я теперь не пастух в рваной рубахе и лаптях, я летаю по воздуху, я советский летчик»[13].
Остававшиеся в городе представители дореволюционной татарско-мусульманской общины либо тихо доживали свои дни, либо выполняли общественные обязанности, возложенные ими на себя до революции, как, например, купец и меценат Мухаммед-Алим Максутов. Немногие из них продолжали пользоваться прежним влиянием в качественно изменившейся мусульманской общине Петрограда.
Мусульманская община в 1920-е гг
В 1917 г. имам-хатибом[14] Петроградской Соборной мечети стал известный мусульманский богослов Муса Джарулла Бигеев (1879–1949). Но в начале 1920-х он, занятый общественно-политическими делами, не имел возможности выполнять функции духовного главы мусульман Петрограда. В 1920 г. Бигеев приглашает в качестве имам-хатиба Якуба Камаловича Халекова[15] (1887 – после 1951). Ранее в 1910–1917 гг. тот служил имамом в Вологде. В 1918 г. Халеков прибыл в Петроград и нанялся рабочим в «Восточный продовольственный магазин», затем поступил десятником в ассенизаторский обоз. На должность имам-хатиба Халекова рекомендовал Ибрагим Батырбаевич Батырбаев, выполнявший функции казначея Мусульманского благотворительного общества и Комитета по постройке Соборной мечети в Санкт-Петербурге. Халеков к моменту назначения на должность имама был безработным и приходился Батырбаеву зятем. Вместе с Халековым имамом работал Кама-летдин Басырович Басыров (1876 – после 1931), проживавший в Детском Селе (с 1937 г. – Пушкине). С 1920 по 1928 г. Басыров возглавлял мусульманский приход, размещавшийся по адресу: Большая Московская ул., д. 1/3, несмотря на открытие Соборной мечети для верующих в 1913 г. Приход на Большой Московской функционировал до своего закрытия в 1928 г.
При мечети был организован приходской совет – «двадцатка». «Двадцатка» несла ответственность за административно-хозяйственные вопросы, не входившие в компетенцию имамов.
К началу XX в., помимо Петербурга, в целом ряде городов Петербургской и Выборгской губерний (Кронштадте, Выборге, Луге и др.) действовали мусульманские мечети или молельни. Они, как правило, занимали одно или несколько помещений в доме состоятельного представителя общины, который нередко был ее неформальным лидером. Так было, например, в Луге, где мусульманская молельня до 1919 г. находилась в доме Валея (Вали) Хабибулловича Сапарова (ок. 1889–1919). В 1919 г. молельня подверглась нападению анархистов, сам Валей Сапаров погиб, обороняя дом от грабителей[16].
В архиве правнука Сапарова сохранились две фотографии, на которых изображен сам Валей Хабибуллович с женой и детьми. По свидетельству внука, его дед, известный ленинградский журналист Ариф Сапаров ничего не рассказывал родным о своем отце. Коммунист по убеждениям, Ариф Сапаров предпочитал не распространяться о том, кем был Валей Сапаров, но и сами фотографии, на которых запечатлен и он сам, к счастью, не уничтожил.
В другом городе под Ленинградом – Кронштадте мечеть на Петербургской улице работала до 1927 г. В 1926 г. из Кронштадта выслали имама Мухамеда-Фатиха Загафарова (1884 – ?) и трех членов приходского совета («двадцатки») мечети. 27 ноября 1927 г. мечеть выселили из занимаемого ей с 1870 г. дома, а доходы от проданного имущества были направлены в казну. Само двухэтажное здание мечети было утрачено в середине XX в. К сожалению, шансы отыскать какие-либо фотоматериалы, касающиеся религиозной жизни мусульман в городе-крепости до и после революции, крайне малы.
Большая часть фотоматериалов, относящихся к 1920-м гг., поступило к нам из семейных архивов наследников имамов Бигеева и Халекова, а также татарского журналиста Карима Мухаметшича Сагидова (1888–1939). Несколько фотографий этих лет представляют собой групповые снимки у Соборной мечети. Традиция делать групповые фотографии у мечети возникла едва ли не с момента закладки первого камня в ее основание в 1910 г. После открытия мечети в 1913 г. появляется немало снимков, на которых запечатлены прибывавшие в Петроград мусульмане. Одними из наиболее известных являются фотографии «Дикой дивизии», прибывшей в конце августа 1917 г. в Петроград по приглашению мусульман столицы после предотвращения «корниловского выступления». До нашего времени дошли групповые фото у входа в мечеть, снятые в 1920-е, 1960-1980-е гг.
Практически отсутствуют фотографии, относящиеся к 1930-м гг. В годы массовых репрессий и гонений на религию мало кто осмеливался фиксировать на пленку религиозные практики в городе Ленина. Более того, фотографии, сделанные в прежние годы и содержавшие арабографичные надписи на обороте, нередко уничтожались самими обладателями фотоархивов. Так, нам не удалось отыскать ни одной фотографии имам-хатибов Якуба Халекова и Кемаля Басырова, арестованных в ночь с 15 на 16 февраля 1931 г. В эту ночь мусульманская община Ленинграда подверглась настоящему разгрому. Кроме Халекова и Басырова, было арестовано еще 25 человек, в том числе жена и дети М. Бигеева, члены «двадцатки» при Соборной мечети. Эти аресты были связаны с бегством в 1930 г. за границу Мусы Бигеева[17].
Главными фигурантами дела были имамы Халеков и Басыров. В материалах дела говорилось следующее: «Эти муллы, группируя вокруг себя единомышленников националистической к-p. идеологии из активных прихожан мечети (членов 20-тки и торгашеский элемент, имеющий связи с татарской эмиграцией в Финляндии), маскируясь отправлением религиозных обрядов, занимались антисоветской агитацией»[18]. В этом же документе приводятся оценочные сведения о численности татаро-мусульманской общины Ленинграда в начале 1930-х: «В результате к-p. группировка при мечети завоевала себе такой авторитет, что на молебствование по праздникам в мечеть стекалось по 5–6 тысяч человек татарской колонии, что составляет 20–25 % общего числа последней»[19]. Остается только выразить сожаление, что до нас не дошло ни одного снимка, запечатлевшего прихожан мечети в конце 1920-х – начале 1930-х гг. К указанному периоду относится лишь несколько групповых постановочных фото перед центральным входом в мечеть. Как правило, такие фото делались по случаю приезда важных гостей.
В вину арестованным ставились, помимо прочего, связи с татаро-мусульманской общиной Финляндии. Действительно до начала 1930-х гг. советско-финская граница была фактически прозрачной, поэтому связь ленинградских татар с татарами, жившими в Финляндии, не прерывалась[20]. Предприниматели, поселившиеся в Финляндии еще до революции, помогали своим землякам-мишарям, жившим в Ленинграде. Так, одним из активных спонсоров Бигеева был проживавший с 1920 г. в Тампере Зинетулла Ахсан Бёре. Его тесть Кемалетдин Бедрятдинов, живший в Детском Селе и до революции специализировавшийся на мясной торговле, был среди арестованных в ночь с 15 на 16 февраля 1931 г.
Из 27 арестованных по «делу Бигеева» Постановлением Коллегии ОГПУ от 23 июля 1931 г. 23 человека были приговорены к разным срокам заключения. Жена Бигеева Асьма ханум и дети: Ахмед, Мариам и Хинд были высланы из Ленинграда сроком на три года[21].
Разгром руководства мусульманской общины в Ленинграде создал предпосылки для сворачивания религиозной активности в городе. Однако мечеть продолжала функционировать до 1940 г.
Татарское кладбище в Волковой деревне как центр религиозной активности мусульман Ленинграда в 1940-1950-е гг
Недоступными для нас оказались и фотографии, относящиеся к периоду блокады Ленинграда. Некоторые мусульмане были эвакуированы. В эти годы ушли из жизни последние представители дореволюционной мусульманской интеллигенции. Одним из последних был погибший в первую блокадную зиму 1941–1942 гг. Исмаил Номанович Леманов (1871–1942), бывший редактор газеты «Миллят», издававшейся в 1913–1915 гг. в Петербурге мусульманской группой депутатов Государственной думы IV-ro созыва.
Татарское кладбище в Волковой деревне находилось тогда на городской окраине, и для людей, проживавших в других районах, было настоящим подвигом доставить тело умершего до места последнего упокоения. Но сделать это самому было надежнее и достойнее для памяти покойного, чем доверять это дело похоронной команде. Мало кому удавалось соблюсти мусульманский обряд и предать тело земле в день смерти до захода солнца. Всех умерших клали в братскую могилу. За то, чтобы похоронить человека в отдельной, а не в братской могиле, родственники умершего отдавали золото и другие драгоценности. Или обменивали золото на хлеб и расплачивались хлебом с теми, кто предавал тело земле. Так, моя бабушка похоронила свою мать на Татарском участке Ново-Волковского кладбища, оплатив работу частных могильщиков буханкой хлеба и золотыми украшениями. На могиле устанавливалась небольшая палка или доска, к которой проволокой была прикреплена дощечка или картонка с фамилией, именем и отчеством и датами жизни. Уже к концу войны многие могилы блокадного времени оказались утраченными. Немало индивидуальных могил было вырыто с нарушением санитарных норм, на глубине меньше требуемых 80 см от поверхности земли. Поэтому впоследствии на городских кладбищах, включая Ново-Волковское, производились перезахоронения, и установить место упокоения близкого человека для многих выживших блокадников уже не представлялось возможным[22].
