При дальнейшей работе над Сводом возможно включение в него и другой информации, содержащейся в документах, в частности, о лицах, которым предназначались реликвии, фактах особого царского жалования за них, выдаче государевой жалованной грамоты и т. д. Иногда в досье Посольского приказа присутствуют сведения о том, что святыня «взята к государю наверх», т. е. в царские палаты. В Свод будут включены и сведения о сакральном памятнике в специальной литературе.
Сложность изучения восточнохристианского художественного и сакрального наследия в России заключается, главным образом, в том, что многое из него утрачено безвозвратно. В то же время архивные материалы позволяют осуществлять плодотворную исследовательскую работу даже в тех случаях, когда памятники не сохранились и не имеют давней историографической традиции.
Появление в Москве христианских реликвий совпало с собиранием в столице и других городах мощей русских святых, созданием новых образцов иконографии (например, московского митрополита Филиппа, Богоматери с московскими чудотворцами и т. д.), строительством монастырей, посвященных русским святым и подвижникам. Почитание российских, «их новых святых», как говорили иностранцы, стало обязательным элементом общения греческого и русского духовенства еще с XVI в. Во времена Алексея Михайловича и патриарха Никона оно приобрело особое значение.
В XVII в. священные реликвии собирали не только в России. Греческая община Венеции хранила христианские древности со времен Византийской империи, чему способствовали и геополитическое положение двух государств, и тесные традиционные культурные связи. Позднее она продолжала приумножать свои священные сокровища[588]. Деятели Восточной церкви посылали мощи святых к молдавским господарям[589]. Для славян на поствизантийском пространстве особенно характерным было почитание собственных святых, просиявших еще в Восточно-Римской империи. По изучаемым источникам особенно хорошо прослеживается история поклонения в Сербии святым Савве, Стефану и Симеону, культ которых стал общехристианским достоянием византийской эпохи. Их мощи и иконографические изображения чаще всего привозили в Москву.
При русском дворе священные реликвии заняли едва ли не центральное место в истории греческо-русских связей середины XVII в. Нередко святыни присылали вместе с патриаршими грамотами, без них не обходилась ни одна аудиенция у государя. За реликвии выдавали особое царское жалование, а также жалованные грамоты. Почитание восточнохристианских реликвий стало одним из элементов идеи византийского наследия в России середины XVII в.
Глава 5
Идея византийского наследия в России середины XVII века
Тесные контакты русского двора с греческим миром в области политики, церковной жизни и культуры сыграли ведущую роль в формировании идеологии Московского царства середины XVII в. В исторической литературе ее чаще всего рассматривают как продолжение теории «Москва – Третий Рим»[590], либо как комплекс новых идей, похожих на идеи «Третьего Рима», но отличающихся от нее внешнеполитическим характером[591]. Так ли это, и о чем говорят документальные свидетельства эпохи? Изучение большого круга источников показало, что государственная доктрина исследуемого периода складывалась из нескольких основополагающих принципов, введенных в политическую практику руководителями Русского государства и церкви. Они заключались в признании за Россией роли освободительницы христианских народов, находящихся под властью османских завоевателей, и восстановлении греческой государственности. Преемственность власти византийских автократоров русскими царями подкреплялась перемещением в Россию многочисленных реликвий восточнохристианского мира, служивших оплотом Византии, а также провозглашением Алексея Михайловича Новым Константином. Появилось и внешнее подражание византийским императорским инсигниям.
Пророчества о судьбе Константинополя
Еще в начале XIII в. Никита Хониат, переживший разгром Константинополя латинянами и находившийся в изгнании, размышлял о судьбах своего государства. Он верил, что завоевателей ожидает поражение, а ромеям, полагающимся на Спасителя, «вместе с их исправлением придет утешение и восстановление»[592].
В эпоху туркократии в греческой среде не угасала надежда на освобождение от османского владычества, хотя различные социальные и политические силы связывали ее то с западноевропейскими державами, то с молдавскими и валашскими владетелями, то с могущественной Московией. Роль государя-освободителя последовательно переходила от одного монарха к другому в зависимости от реальной исторической обстановки. Так, в эпоху битвы при Навпакте (Лепанто) в 1571 г. надежды на свободу возлагались, главным образом, на испанского инфанта Хуана Австрийского[593]. В середине XVII в. претензии на достоинство византийских императоров отчетливо выразил валашский господарь Михня (Михаил) III (1658–1659)[594]. В греческом мире были и такие, кто с пессимизмом и скептицизмом относился к упованиям своих соотечественников на помощь извне[595]. С XVI в., после неудачи с организацией нового крестового похода против турок, взоры многих православных Высокой Порты обратились к Москве и русским царям.
Большое значение для сохранения чаяний на освобождение православных народов от власти турецких завоевателей имели пророчества, многие из которых возникли задолго до падения Империи ромеев под ударами османов. В византийской профетической литературе особое место занимают пророчества, приписываемые императору Льву VI Мудрому, в том числе предсказания о падении Константинополя и царе-освободителе, до времени спящем в западной части города. Их семантическая близость с «Видениями» пророка Даниила[596], а также криптограммами и изображениями на отдельных константинопольских памятниках, прежде всего гробнице Константина Великого, расширяет круг подобных произведений, хотя они не всегда связаны с именем императора Льва[597].
Византийцы использовали одни и те же пророческие тексты, применяя их к разным историческим событиям. Катаклизмы, переживаемые великим Городом, трактовались как конец одной исторической эпохи и начало новой, которая станет основанием возрождения государства[598]. Уже крестоносное завоевание Константинополя рассматривалось ромеями как свершившиеся предсказания Льва Мудрого. Пророчества нашли отражение в латинских хрониках[599]. Западноевропейские писатели сообщали о преданиях, существующих также у мусульман, будто они будут побеждены «русым народом», с которым в то время ассоциировались франки. После османского завоевания Константинополя схожие идеи были развиты вселенским патриархом Геннадием Схоларием (1454–1456, 1463) и Псевдо-Дорофеем применительно к туркам-османам. Появились они и в русской традиции, например, в Хронографе 1512 г.
«Хронограф» Псевдо-Дорофея, или «Хронограф Дорофея Монемвасийского», представляет собой «Книгу историчную, или Хронограф, сиречь летописец, объемля вкратце различныя и изрядныя истории, сиречь повести, начиная от создания мира даже до взятия константинопольского; и по взятии о царех турских. Собрана убо от различных опасных историй вкратце иногда и от еллинского языка на общий, сиречь на греческий, преведеся от преосвященнаго митрополита монемвасийского кир Дорофея»[600]. Таким образом, новогреческий текст произведения традиционно приписывается монемвасийскому митрополиту Дорофею[601]. Как свидетельствует заголовок книги, она попала к Зоту Цыгарасу, зятю молдовлахийского воеводы Петра, затем в руки его брата, Апостола Цыгарса, который напечатал ее на свое иждивение. Это издание и было переведено на «славенороссийский» язык[602].
Русский перевод по указу царя Алексея Михайловича был начат Арсением Греком, а закончен Дионисием Ивиритом в 1665 г. В книгу включены история от создания мира до Константина Палеолога, последнего греческого императора, история, вселенских патриархов, многих кесарей Старого Рима, «пресветлой» Венеции, Константинополя и Морей, когда ими владели франки. Кроме того, книга повествует о Флорентийском соборе и последних годах Византийской империи, ее захвате турками-османами, включая правление султана Мехмета, сына Ибрагима. Именно в ней содержатся хрисмы[603], что находятся над гробом святого и великого Константина, «которые истолковал премудрый кир Григорий Схоларий»[604]. А. И. Соболевский указывает большое число списков Хроногрофа, хранящихся в Московском архиве иностранных дел (ныне Российский государственный архив древних актов), но все они, насколько можно судить по замечаниям ученого, выполнены в конце XVII в.
