2. Если в каждой конкретной ситуации авторитет обретает интерпретированное предание, как насчет того множества интерпретированных преданий, которыми полна многовековая церковная история? Сохраняют ли они авторитет, когда процесс интерпретации позади, или эти толкования были авторитетны лишь для своего времени, ибо они были актуальны лишь в свое время? Или они становятся частью предания, которое надо интерпретировать заново? Если так, нужно ли нынешним интерпретаторам учитывать прежнее интерпретированное предание и служит ли какой‑то элемент в нем нормой для остального? Или в процессе интерпретации лучше миновать прежние толкования, сбросить их со счета, — и работать непосредственно с изначальным преданием? Если так, то что считать "изначальным преданием"? Включает ли оно Евангелие от Иоанна и Пасторские послания (и даже послания Климента, Игнатия и т. д.)? Или же это традиция, которая стоит за Павлом и Евангелиями (как синоптическими, так и Иоанна)? На такие вопросы важно ответить, чтобы решить, как христианству XXI в. смотреть на авторитет, и каким быть этому авторитету. Есть здесь и более широкие проблемы (в частности, о новозаветном каноне), о которых у нас нет возможности поговорить здесь: мы займемся ими в последней главе[202].
А пока повторимся: изучение раннехристианского предания обнаруживает примерно такой же образ единства и многообразия, какой мы нашли в главах II и III. Единство в преданиях о смерти и Воскресении Иисуса, единство в преданиях об Иисусе, — но многообразие в попытках заново интерпретировать предание и в спектре интерпретаций.
V. Использование Ветхого Завета
Один из важнейших объединяющих факторов в христианстве — взаимное признание некоторых писаний в качестве основополагающих и нормативных (иными словами, в качестве Писания). Более того, те, кто особенно горячо оспаривает роль предания, делают это в защиту первичного и несравненного авторитета Библии. Можно ли сказать это о Библии первоначальных церквей? Единственной Библией, которую они знали и признавали, были еврейские Писания — Закон и Пророки, а также ряд других писаний, об авторитете и числе которых еще не возникло полного согласия. Все это более или менее совпадало с корпусом, который христиане называют "Ветхим Заветом". Ради удобства мы будем пользоваться этим последним термином (ВЗ). Однако следует помнить, что для I в. это слишком точное определение и к тому же анахронизм (Ветхий Завет предполагает наличие Нового, который в ту пору еще не существовал).
Нет необходимости доказывать, что Ветхий Завет — один из важнейших объединяющих элементов в первохристианстве и первохристианской литературе. В специфически иудеохристианских текстах это просто бросается в глаза: взять хотя бы высокую частотность фразы "да исполнится…" у Матфея и Иоанна, а также важную роль цитат из Писания в ранних речах в Деяниях, в Рим 9–11 и Послании к Евреям. Но это можно сказать обо всех новозаветных текстах. Достаточно взглянуть на греческий текст в издании Нестле: почти на каждой странице есть слова, набранные другим шрифтом; они обозначают прямые ссылки на Писания (поразительное исключение составляют Иоанновы послания), — причем сюда не вошли менее явные аллюзии. В этом смысле все новозаветное христианство есть иудеохристианство; весь Новый Завет пронизан влиянием Ветхого, который определяет смысл его категорий и понятий.
Ч. Г. Додд высказывал похожую мысль в своей хорошей книге "По писаниям", имевшей подзаголовок "Фундамент новозаветного богословия":
Весь этот корпус материала — отрывки из ветхозаветного Писания с их применением к евангельским фактам — присутствует во всех основных частях Нового Завета. В частности, он представляет отправную точку для богословских построений Павла, автора Послания к Евреям и четвертого Евангелиста. Это — фундамент всего христианского богословия и уже содержит все его главные регулятивные идеи[203].
Смелые слова. Если они верны, значит, перед нами один из важнейших объединяющих факторов (возможно, не менее важный, чем вера в Иисуса) — не только "евангельские факты", но и "ветхозаветное Писание"; не только Иисус, но и Ветхий Завет. До сих пор мы видели, что в керигме, исповедании и предании только Иисус дает единство и когерентность многообразию формулировок. Следует ли добавить еще один блок к фундаменту христианства — Ветхий Завет? Может быть, подлинная основа раннехристианского единства — Иисус и Ветхий Завет?
Вопрос о взаимосвязи Ветхого и Нового Заветов привлекал исследователей столетиями. Судя по количеству литературы, написанной по этой теме в последнюю треть XX в., в наше время такие дискуссии стали особенно оживленными. К счастью, задачи, которые мы здесь преследуем, помогают сузить и заострить проблему. Ведь ключевой вопрос состоит не столько в том, были ли иудейские Писания авторитетными, сколько в том, как их авторитет понимался на практике. То же самое можно сказать о современных дебатах по поводу библейского авторитета: что такое авторитет Библии, когда смысл текста невозможно установить полностью, но приходится мириться с его двусмысленностью? Что такое авторитет Библии, когда по одному и тому же вопросу один автор говорит одно, а другой — другое? В главах II‑IV мы уже видели немало такого многообразия, а многообразие деноминаций в христианстве — живое свидетельство о многообразии интерпретаций, возможных в библейской экзегезе. Таким образом, ключевой вопрос для нас состоит не в том, считался ли Ветхий Завет авторитетным, а в том, чем был его авторитет на практике. Как первохристиане обращались с иудейскими Писаниями? Как они использовали Ветхий Завет?
§ 21 Иудейская экзегеза времен Иисуса
Достаточно общепринято, что раннехристианское использование Ветхого Завета развивалось в контексте иудейской экзегезы того времени. С нее и начнем. В целях нашей дискуссии можно выделить пять основных категорий иудейской экзегезы: таргум, мидраш, пешер, типология и аллегореза. О последних трех категориях идет немало споров. Поэтому сразу отметим, что эти категории — никоим образом не жесткие: часто бывает трудно провести грань между одной и другой или с уверенностью классифицировать способ экзегезы. Однако с их помощью легче описывать спектр иудейской экзегезы и интерпретации. Поэтому надеюсь, что в ходе дискуссии такая классификация себя оправдает.
21.1. Таргум. Таргум — это прежде всего перевод (на арамейский язык). Между возвращением из плена и II в. н. э. еврейский язык постепенно вытеснялся арамейским как разговорным языком евреев. В течение длительного времени иврит оставался прежде всего языком ученых, языком сакральным, — поэтому он использовался в письменных текстах данного периода. Однако к I в. н. э. многие (большинство?) палестинские иудеи говорили, видимо, только на арамейском[204]. Это означало, что синагогальные чтения из Закона и Пророков следовало переводить (иначе люди не понимали смысла). Долго хватало устных переводов, однако постепенно появились и письменные. До нас дошел целый ряд различных таргумов[205].
Отметим, что таргум не буквальный перевод. Часто он больше похож на пересказ или объяснение текста. Он расширяет текст, а нередко и изменяет его. Удивляться этому не приходится: так ведет себя и LXX (особенно в 3 Цар). Однако таргумы в данном отношении менее сдержанны, чем LXX: в нескольких случаях перевод просто превращается в толкование, и текст сильно не соответствует оригиналу. Самый яркий пример — таргум Исайи 53: перевод сознательно построен так, чтобы исключить христианское толкование. Он тенденциозен:
Кто поверил слышанному от нас? И кому так открылась сила могучей руки Господа? И праведник взойдет перед Ним как росток, — и как дерево, пускающее корни у потока воды, так возрастет в Земле святое поколение, нуждающееся в нем: его вид будет не как у обычного человека, и страх перед ним — не как страх перед обычным человеком; но святость будет на лице его, так что все видящие его будут искренне почитать его. Тогда будет презренна и подойдет к концу слава всех царств; они станут нетвердыми и больными как муж скорбей и предназначенный для болезни, — и, как когда присутствие Шехины удалилось от нас, они будут (или: мы будем) презренны и незначительны. Тогда помолится он за прегрешения наши, и беззакония наши будут прощены ради него, хотя мы считались пораженными, отверженными перед Господом. Но он построит святилище, которое было осквернено из‑за прегрешений наших и оставлено из‑за беззаконий наших; и его учением мир умножится на нас, и через нашу верность его словам наши прегрешения будут прощены нам. Все мы были рассеяны как овцы, совратились каждый на свой путь; но Господу было благоугодно простить нам всем прегрешения ради него[206].
