И наконец, несмотря на то, что мне пришлось так долго говорить о сексе, я хочу, чтобы вы ясно поняли: центр христианской морали не здесь. Если кто-нибудь полагает, что отсутствие целомудрия христиане считают наивысшим злом, то он заблуждается. Грехи плоти очень скверная штука, но они наименее серьезные из всех грехов. Самые ужасные, вредоносные удовольствия чисто духовны: это удовольствие соблазнять других на зло, желание навязывать другим свою волю, клеветать, ненавидеть, стремиться к власти. Ибо во мне живут два начала, соперничающие с тем «внутренним человеком», которым я должен стремиться стать. Это — животное начало и дьявольское. Последнее — наихудшее из них. Вот почему холодный самодовольный педант, регулярно посещающий церковь, может быть гораздо ближе к аду, чем проститутка. Но конечно, лучше всего не быть ни тем, ни другой.
Сребролюбие есть дщерь неверия. Оно в предлог к себе выставляет возможные немощи, приближение старости, внезапность голода, по причине бездождия.
Прп. Иоанн Лествичник
Сребролюбием называется жажда стяжания и ненасытимая любовь к материальным благам, в особенности к деньгам как таковым. Страсть сребролюбия являет себя в алчности[50], стяжательстве[51], корыстолюбии[52] или мшелоимстве, стремлении к роскоши, мздоимстве[53].
Как молодой повеса ждет свиданья
с какой-нибудь развратницей лукавой
Иль дурой, им обманутой, так я
Весь день минуты ждал, когда сойду
В подвал мой тайный, к верным сундукам.(...)
(Смотрит на свое золото).
А сколько человеческих забот,
Обманов, слез, молений и проклятий
Оно тяжеловесный представитель!...)
Нас уверяют медики: есть люди,
В убийстве находящие приятность.
Когда я ключ в замок влагаю, то же
Я чувствую, что чувствовать должны
Они, вонзая в жертву нож: приятно
И страшно вместе.
Мало кто из нас, с воодушевлением размышляя о предстоящей зарплате и воображая те блага, которые он за нее приобретет, сравнивает себя с тем ростовщиком, чей образ гениально нарисовал Пушкин в «Скупом рыцаре». Но разве, открывая кошелек или вкладывая кредитную карточку в банкомат, не испытываем и мы похожий трепет? Ведь через секунду мы сможем купить давно вожделенную вещь или услугу, и тем самым на мгновение утвердим себя хозяевами жизни: ведь то, что нельзя купить за деньги, можно купить за очень большие деньги...
Деньги? — Деньги
всегда, во всякой возраст нам пригодны; Но юноша в них ищет слуг проворных
И не жалея шлет туда, сюда.
Старик же видит в них друзей надежных
И бережет их как зеницу ока.[54]
Стремление к богатству — болезнь, изначально не свойственная природе человека, тем не менее корни ее можно искать в инстинкте самосохранения. Так, животные (хомяки, белки) иногда запасают пишу впрок. То же необходимо делать человеку, если он сам себе взращивает пишу. То есть в деревнях, к примеру, необходимо как можно больше собрать летом, чтобы еды хватило на зиму.
Но сребролюбие невозможно объяснить только инстинктом самосохранения, ибо стремление человека к богатству переходит все разумные пределы. Корень нашего сребролюбия кроется в том, что деньгами мы пытаемся заменить надежду на Бога, уверенность в Его заботе о нас. Отказавшись от веры в Бога, мы утратили не только смысл жизни и смерти. Мы потеряли знание о том, что мы не одиноки и что мы кому-то нужны. Из детей Небесного Отца мы превратились в бездомных сирот, которые вынуждены идти на все, чтобы выжить. Свой страх перед жизнью, свою неуверенность в будущем, свои комплексы и нереализованные мечты мы компенсируем деньгами. Кроме того, этот грех связан и с гордыней, когда, идя по жизни, человек надеется исключительно на свои автономные силы. Богатых в настоящем веке увещевай, чтобы они не высоко думали о себе и уповали не на богатство неверное, но на Бога живого, дающего нам все обильно для наслаждения, — предостерегает апостол Павел (1 Тим. 6; 17). «Сребролюбие внушает [мысль] о долгой старости, немощи рук, неспособных уже трудиться, будущем голоде и болезнях, скорбных тяготах бедности и о том, сколь постыдно принимать от других [все] необходимое», — говорил авва Евагрий.
В раннехристианской аскетической письменности этому пороку уделялось большое значение. Порок корыстолюбия включал в себя довольно широкий спектр значений: «жадность», «лихоимство», «любостяжание», «ненасыти-мость», берущих свои истоки в учении Нового Завета. По наблюдениям аввы Евагрия, впадая в какой-либо порок, особенно плотского характера, человек постепенно свыкается с ним; приобретенная страсть при отсутствии сопротивления начинает разрастаться, набирая все большую силу вплоть до разрушения личности: «Как неудержимо течение реки, так ненасытна алчность неправедного мужа».
Принципиальная ненасытимость плотских желаний обременяет душу излишними попечениями, направленными на удовлетворение страстей. В результате Царство Небесное, как цель жизни человека, подменяется многими малыми преходящими задачами, целью решения которых становится удовлетворение множества постоянно сменяющих друг друга желаний и потребностей. «Алчущий материальных благ поглощается многими заботами, а держащийся за них впадает в горькие скорби»[55]. Так же обременительна для души человека и привязанность к материальным благам и гарантированному достатку (ср. Мф. 19; 21—22). Сами деньги нравственно нейтральны, греховны привязанность к ним и стремление к избыточеству. Сребролюбцем- является не тот, кто имеет деньги, но тот, кто добивается их.
Татарский окончательно понял, что в душу заползла депрессия. Ее можно было убрать двумя методами — выпить граммов сто водки или срочно что-нибудь купить, потратив долларов пятьдесят (некоторое время назад Татарский с удивлением понял, что эти два действия вызывают сходное состояние легкой эйфории, длящейся час-полтора)[56].
Описанный выше феномен детально был исследован знаменитым американским психологом Эрихом Фроммом и описан в книге «Иметь или быть», а великий русский писатель и поэт А.К. Толстой выразился по этому поводу еще прозрачнее:
Они звона не терпят гуслярного, Подавай им товара базарного! Все, чего им не взвесить, не смеряти, Все, кричат они, надо похерити! Только то, говорят, и действительно, Что для нашего тела чувствительно; И приемы у них дубоватые, И ученье-то у них грязноватое!
При этом надо разделять тех людей, для которых богатство является самоцелью, и тех, для кого оно — лишь средство приобретения чего-то другого, например власти или славы.
Таким образом, у сребролюбия две стороны: накопительство и мотовство. Самый распространенный вариант — когда оба мотива тесно связаны, то есть человек жаждет и власти, и богатства одновременно. «Я люблю не деньги, а то, что за них можно купить», — говаривал Остап Бендер.
Кстати, наш век демократии крепко-накрепко связал сребролюбие с тщеславием, объявив устами Америки: «Раз ты такой умный, то почему ты такой бедный?» Мы полагаем ничтожеством того, кто не может заработать деньги, мы с презрением и тайной гордостью усмехаемся над теми, кто одет беднее, у кого модель мобильника устарела, кто ездит на «Жигулях», у кого... Да мало ли что утверждает нас в роли любимцев фортуны!
«В торговле есть своя метафизика. Нет, кажется, большего удовольствия человеку, как продавать, покупать. Ему кажется, что он расширяет, увеличивает себя в этих куплях и продажах. Кажется ему, что, покупая, он нечто прибавляет к себе и приобретает власть над новой частью мира, столь непокорного ему. Такова «метафизика» покупки. А при продаже человеку кажется, что он меняет для себя ценное на более ценное, то есть осуществляет (в наиболее легком плане, материальном) духовную цель своего бытия.
