Только не будем приписывать себе свои успехи, рассчитывать на свои силы, надеяться на свои усилия. Это бы значило погубить все приобретенное. «Рассеянный мой ум собери, Господи, и оледеневшее сердце очисти; яко Петру, дай ми покаяние, яко мытарю – воздыхание и якоже блуднице – слезы».
Беседа о Католичестве и Православии
(С юношей М. по просьбе его отца)
Понимание вещей дается очищенному сердцу, и это понимание вырастает по мере нашего духовного роста. Но сейчас я буду говорить, главным образом, о католическом официальном учении в Церкви.
Для начала же хочу сказать, что, несмотря на все различия с нашей Православной Церковью, в Католической Церкви были великие святые и есть настоящая вера и в служителях Церкви, и в отдельных людях. Мы же, несмотря на полноту Истины, которой обладает наша Православная Церковь, во многом недостойны Ее и должны учиться у тех же католиков – их церковной и педагогической работе хотя бы.
Не надо также забывать, что в самом центральном, в самом основном, что составляет сущность христианства, мы с католиками объединены, несмотря на все наши различия. Это основное – вера в святую Троицу и в Христа как Богочеловека.
Что же в Католической Церкви является искажением Истины, в чем она отошла от полноты христианского вероучения?
Различия формальные: Filioque{ И Сына (лат.) Догмат римско-католической Церкви, признающей, в отличие от Церкви Православной, исхождение Святого Духа не только от Бога Отца, но и от Сына.}, Ватиканский догмат о примате и непогрешимости Папы, Immaculata conceptio (догмат о непорочном зачатии Божией Матери), чистилище, индульгенции, учение о человеке.
Корни этого различия: «латинство», унаследованное от формально и юридически мыслящего древнего Рима с его идеей «ordo»{ Порядок (лат.).}, – прежде всего. Эта идея порядка, единовластное юридическое понимание структуры общества отразилось прежде всего на том, что нас с католиками больше всего разделяет, – на учении о Церкви.
В католичестве Церковь мистически обоснована и переживается верующими прежде всего как организация, а не как Организм. Организация во главе с Папой-монархом. Это учение, введенное в III веке, и догмат о примате и непогрешимости Папы как Викария Христа (утвержденный на Ватиканском Соборе в 1870 г.) абсолютно чужды букве и духу Евангелия. Все евангельские тексты относятся к первенству апостола Петра среди апостолов. Епископом он никогда не был. И никакой связи между первенством Петра в апостольские времена и первенством и непогрешимостью Папы в католической церкви во все последующие века нет.
Исторически же власть Папы возникла вследствие первенственного места Римского Епископа как Епископа столицы Римской Империи. Это первенство чести, а не власти. Римский Епископ мог бы считаться первым среди равных (primus inter pares), т. е. среди других епископов. Таким же, и с большим основанием, мог бы быть и Епископ Иерусалимский.
Сила власти, стройность структуры, рациональная ясность в богословии, юридизм в морали и церковных правилах, могущество Рима – все это создавалось и создается за счет соборной природы Церкви, где внутренняя свобода и любовь являются основными созидательными силами Церкви.
Такое формально-юридическое понимание далеко от евангельского первохристианского и православного учения о Церкви как Организме, где соборное начало не отрицает иерархической структуры Церкви, но дает этой структуре надлежащее, а не первенствующее место.
Конечно, у нас в Православной Церкви много «нестроений», которые почти немыслимы в католичестве, где централизация власти в руках Папы (через голову епископов) делает такие «нестроения» почти невозможными.
Но не надо забывать, что «нестроения» были и в древней Церкви и что побеждались они не через подчинение авторитету Римского Первосвященника, а изживались и изживаются изнутри. И такое повиновение авторитету бывает часто внешним подчинением, не означающим внутреннего единства. Надо заметить, что многие католики и даже католические богословы часто внутренне не принимают это формально-юридическое подчинение Церкви.
Католическое учение об Immaculata conceplio Божией Матери, принятое Католической Церковью в 1845 г., лишает Ее, а также самого Христа полноты человеческой природы. По православному учению, согласному с Евангелием, Божья Матерь имела по своей природе и рождению человеческое естество, но не имела личного греха. Приписывая Божией Матери сверхнатуральное рождение и изымая Ее этим их всего человеческого рода, Католическая Церковь этим самым не признает в Христе Богочеловечества, т. е. искажает самую сущность христианства.
Filioque было прибавлено в 589 году к Символу Веры в местной церкви в Toledo (Испания). Император Карл Великий своим авторитетом ввел эту прибавку в Риме только в XI веке. Эта прибавка была внесена в католический Символ Веры без созыва Вселенского Собора, что противоречит всем правилам Церкви, т. к. всякое добавление к Символу Веры может быть сделано только Вселенским Собором.
Этот догмат Католической Церкви против слова Божия, т. к. апостол Иоанн (Ин. 15, 26) приводит слова Христа: Когда же приидет Утешитель, Которого Я пошлю вам от Отца, Дух истины, который от Отца исходит, Он будет свидетельствовать о Мне.
Таким образом, мы видим в главных чертах, что именно Православная Церковь сохранила неизменно и полностью чистоту Христова учения.
Говение в монастыре
(Запись гимназических лет)
О Господи, этот подъем никогда не кончится! Вместо тропинки – пересохшее русло потока, усыпанное круглыми, скользящими под ногой камнями. Лес вырублен кругом, а вместо него – какая-то щетина низкого кустарника. Но наконец перевал! Тропинка пошла по боку горы, кругом шумел большой лес. Ничто не может сравниться с той радостью, которую испытываешь на перевале, поднимаешься без конца в гору, перед тобой скалы и только назади – все больше уходящая вниз туманная долина. И когда устанешь совсем, идешь механически, ничего уже не замечая кругом, – вдруг кончается подъем, веет горным воздухом, дорожка бежит вниз, и глазам открываются бесконечные синие дали.
Чуть-чуть кружилась голова и быстрее билось сердце, когда тропинка пошла ровно, и вот передо мной уже вход – две круглые с рассыпавшимися верхушками каменные башни, поросшие темным мхом.
Мне было необычно прийти сюда одному. Я часто бывал здесь шумной компанией: входили со смехом, требовали чаю и легкомысленно болтали с монахами. Сейчас я шел как проситель, с надеждой. И все выглядело совсем иначе.
Я сбросил свои вещи на столик у большого ясеня, где мы обычно пили чай, и ожидал. Меня уже заметили – ко мне навстречу шел монах с огромной черной бородой.
«Александр, дорогой, наконец-то вы пришли». Он говорил с сильным грузинским акцентом, и лицо его сияло улыбкой. «Пойдем, пойдем – вот ваша келья». Мы подошли к каменной пристройке, вплотную подходившей к церкви. Отец Иона отворил дверь в маленькую сырую комнату со сводчатым потолком и нишами в каменных стенах.
Незаметно полетели дни. Они были внешне однообразны, но так же легки и светлы, как холодный и солнечный воздух этих высоких мест.
Я просыпался рано – часов в пять. Быстро умывался и бежал на угловую восточную башню; мокрая трава была холодна и как маленькими льдинками колола ноги; потом поднимался прямо по стене, рассыпавшейся и поросшей травой, к круглой башне. Внизу, сейчас же за стеной и доставая до нее верхушками, рос буковый лес. Уступами он спускался к голубой Арагве, текущей среди серых отмелей.
Дальше, затянутые утренним туманом, вырисовывались цепи лесистых темных гор, одна выше другой, и над ними, совсем высоко, опираясь на туманы своими легкими очертаниями, белели снежные горы главного Кавказа. Их было так много, что надо было обвести глазами полгоризонта, с востока на запад, чтобы увидеть всю цепь.
Тени от старых ясеней еще тянулись через всю зеленую, мокрую от росы площадку, а мы уже пили чай в беседке, прислоненной к стене. Серый от дождя дощатый стол отец Иона покрывал грязноватым красным платком, который он называл скатертью, расставлял глиняные кружки, расписанные деревьями и всадниками, приносил хлеб коричнево-лилового цвета с зелеными прожилками плесени, безвкусный и сухой, как земля (они его пекли раз в месяц и хранили в церкви). Солнце блестело на самоваре и чашках, грело сквозь тонкие прутья беседки, и мы пили чай «в прикуску» и предавались «сладкой беседе», по выражению отца Ионы.
Год тому назад «настоятеля», отца Иону, разбойники при нападении на монастырь сбросили со скалы на снег; при падении он повредил себе бок и схватил ревматизм, который согнул его в дугу. Сейчас отец Иона выглядит совсем стариком, его коричневое лицо покрыто сплошной сеткой морщин, он еле двигается и никак не может согреться. Он знает, что скоро умрет, и равнодушно показывал мне место, где его похоронят. По отношению к «миру» он в самом раздраженном состоянии: «Разве теперь есть монахи! – говорил он. – Наденут себе митру на голову, сядут в карету, живот – вот какой!». Зато он был самого высокого мнения о своем монастыре: «Сам видишь – мы живем как пустынники. Вода у нас вон где – под горой, верста будет. Как надо по правилам – монах трудиться должен».
