все преодолев, устоял (Еф. 6:13). Ах, быть может, в мире были и те, кто все преодолели, но пали в самое мгновение победы. Благословенно имя Господне! Ведь Господь пребывает Тем же, и разве не до́лжно поэтому восхвалять Его так же, как и всегда? Или разве переменился Господь? Или разве не оставался Господь Тем же, как тем же оставался и Иов? Благословенно имя Господне! А значит, Господь взял не все, ведь Он не взял у Иова ни хваление, ни мир сердца, ни чистоту в вере; и близость Божия была с Иовом, как и прежде, – быть может, даже глубже, чем раньше, ведь теперь не оставалось ничего, что могло бы хоть как-то увести от нее мысль Иова. Все взял Господь, и Иов собрал всю свою скорбь и «бросил ее на Господа» [139], и тогда Господь взял и его скорбь, и осталась лишь хвала в неподкупной радости сердца. Ведь хотя дом Иова и был домом печали, – если, конечно, у него оставался хоть какой-нибудь дом, – все же там, где звучит это слово: «Благословенно имя Господне!» – поселяется радость; и хотя Иов стоит перед нами как живой образ скорби, хотя его лицо и облик несут ее печать, – все же это слово всегда говорится как свидетельство радости, и так говорит его Иов, даже если его свидетельство обращено не к пребывающим в радости, но к печалящимся; и свидетельство Иова понятно тем, кто имеет уши для того, чтобы его слышать [140]. Ведь уши печалящегося настроены особым образом; и подобно тому, как уши любящего хотя и слышат голоса многих, но по-настоящему слышат один лишь голос – голос возлюбленной, так и уши печалящегося слышат голоса многих, но эти голоса проходят мимо и не доходят до сердца. И так же, как вера и надежда без любви есть лишь медь звенящая или кимвал звучащий [141], так и любая возвещаемая в мире радость, которая несовместима с печалью, есть лишь звенящая медь или звучащий кимвал, которые щекочут слух [142], но противны душе. Но этот голос утешения, этот голос, который дрожит от боли и все же возвещает радость, слышат уши и сохраняет сердце того, кто печалится, и этот голос направляет его к тому, чтобы он сам нашел радость во глубине печали. – Мой слушатель! ведь ты, конечно, понял вознесенную Иовом хвалу, и она была тебе так по сердцу, когда ты тихо размышлял о ней, что ты хотел бы, чтобы я не напоминал тебе о том, что́ слышится в мире в день тяготы вместо хвалы и
благословения. Давай же тогда забудем это, ведь ни ты, ни я ничем не заслужили того, чтобы все это вновь предстало нам в нашей памяти.
Мы говорили об Иове и старались понять его в его благом слове, никому не навязывая своих размышлений; но должны ли эти размышления быть от этого непременно бессмысленны, ни на что не годны и никому не нужны? Если ты, мой слушатель, сам был испытан, подобно Иову, и выстоял, как и он, в испытании, то наша беседа как раз для тебя, если только мы верно говорили об Иове. Если же ты до сих пор не был испытан в жизни, то и тогда она тебе годится. Ты, быть может, думаешь, что слово Иова применимо лишь при таких сверхъестественных обстоятельствах, в которые был поставлен Иов; или, быть может, ты мнишь, что, если бы нечто подобное обрушилось на тебя, страх сам по себе дал бы тебе эту силу и вызвал бы в тебе это смиренное расположение? Но разве не было у Иова жены – и что мы читаем о ней? [143] Быть может, все-таки ты думаешь, что страх неспособен сам по себе так изменить человека, который каждый день ведет себя как раб в значительно менее тяжких обстоятельствах. Смотри же тогда, чтобы тебе не быть рабом никакой тяготы и ничего человеческого, и учись у Иова быть прежде всего открытым самому себе, не обманывать себя мечтами о своей мнимой силе, воображая себя победителем в воображаемой битве. – Быть может, ты говоришь: пускай бы Господь и взял у меня все, но у меня взять нечего, ведь мне ничего и не было дано; – быть может, ты мнишь, что хотя это и не так ужасно, как страдания Иова, но зато твоя борьба более изнурительная и потому более трудная. Мы не желаем спорить здесь с тобой, ведь даже если твоя борьба и является таковой, спор об этом был бы бесполезен и лишь увеличивал бы тяготу. Но ты, по крайней мере, согласен с нами, что ты можешь учиться у Иова, и если ты честен перед собой и любишь людей, ты не можешь желать отделаться от Иова и броситься в свою тяготу, как якобы до сих пор никем не изведанную, держа нас в тревоге до тех пор, пока мы из твоего свидетельства не узнаем, что и в этой тяготе возможна победа. И ты учишься у Иова слову: «Благословенно имя Господне!» – даже если предшествующие его слова не так хорошо тебе подходят. – Или, быть может, ты думаешь, что ничего подобного не могло бы случиться с тобой? Кто научил тебя думать так; на чем основывается твоя убежденность в этом? Утешаешься ли ты тем, что ты мудр и разумен? Иов для многих был учителем. Юн ли ты и черпаешь уверенность в своей юности? Иов тоже был некогда юн. Стар ли ты и близок к могиле? Иов был стар, когда его постигло горе. Является ли твоей надеждой богатство? Иов владел благословением земли. Друзья ли служат тебе порукой? Иов был любим всеми. Вверяешь ли ты себя Богу? Иов был близок Господу. Обдумал ли ты все это, или же ты, напротив, избегал этих мыслей, дабы они не навеяли тебе то, что ты, быть может, называешь угрюмым настроением? Но ведь нет во всем мире никакого укрытия, где печаль не могла бы тебя найти, и никогда не было человека, который мог бы поистине сказать больше, чем можешь сказать и ты: что ты не знаешь, когда печаль посетит твой дом. Будь же тогда серьезен по отношению к себе самому, устреми свой взор на Иова; даже если ты и будешь напуган, увидев его, он вовсе не желает тебя пугать – разве что ты сам этого хочешь. Ведь ты, наверное, не хотел бы некогда, обратившись назад и оглядывая свою жизнь уже как завершенное целое, оказаться
