При изучении Писания к евангельским рассказам присоединились пророчества Ветхого Завета, и прежде всего описание страдающего Отрока Господня у пророка Исайи – с этим описанием молодой монах должен был встретиться, читая Бревиарий в Страстную неделю[3]. Здесь можно было не только увидеть страдания, описанные с безжалостным реализмом, но и узнать исторический и спасительный контекст Голгофской мистерии: Бог – всесильный Творец и Господь, Который сокрушает народы, как глиняные сосуды, и в то же время Отец, Который окружает избранный народ Своей верной заботой; нежный и ревнивый влюбленный, столетиями радеющий о Своей Невесте – Израиле и постоянно оказывающийся отвергнутым и оставленным, как описывает Хуан в стихотворении «Младой пастух». Пророки и евангелисты, дополняя друг друга, рисуют образ Мессии, Который в послушании следует за Отцом, чтобы завоевать Свою Невесту, Который принимает на Себя ее бремя, чтобы освободить ее, и не останавливается даже перед смертью, чтобы подарить ей жизнь. Эта тема снова находит отголоски в «Романсе». Если перенести подобное отношение Жениха к Невесте-Израилю на все человечество, то это будет соответствовать словам о Царстве Божьем у пророков и в Евангелиях.
И еще важное для Хуана в книгах пророков – взаимоотношения пророка и его Господа; призвание и обособление человека, на которого Всемогущий указал Своим перстом. Эти взаимоотношения делают человека другом и доверенным Бога, поверенным и провозвестником вечной Божьей воли; но, с другой стороны, требуют от него абсолютной самоотдачи и безграничной готовности к служению, отделяют его от общества здравомыслящих людей и превращают в символ протеста. На это указывало не только само Священное Писание, но и его толкование, принятое в ордене. В Кармеле, даже при смягченном уставе, жила память о пророке Илии, «вожде и отце кармелитов»[4]. Institutio primorum monachorum[5] представлял его молодым монахам как образец созерцательной жизни. Пророк, которого Господь побудил идти в пустыню, который прячется в потоке Хораф, напротив Иордана, пьет из него и питается тем, что посылает ему Господь (3 Цар 17, 2–3), – вот образец для всех, кто хочет замкнуться в одиночестве, отказаться от греха и всех чувственных наслаждений, и вообще всех земных вещей (так можно трактовать высказывание «напротив Иордана») и укрыться в любви Господа (Хораф трактуется как caritas – любовь милосердная). Источник Божественной благодати напоит их блаженством, а учение Отца даст им твердую пищу для души: хлеб сокрушения и покаяния и плод истинного смирения. Разве не нашел Хуан в этих словах ключ к тому, что Господь совершал в его собственной душе? Планы Божественного спасения распространяются на все человечество, и ради него – на Его избранный народ, но при этом Он заботится и о каждой отдельной душе. Каждая душа, подобно Невесте, опекается Им с равной нежной любовью, и Он заботится о ней с отеческой верностью. То, как эта Божья любовная забота становится жалом, не оставляющим души в покое, в совершенстве описано в Ветхом Завете, в Песни Песней. Ее отголосок звучит в «Духовном песнопении». Ниже будет рассказано подробнее, как в ней же вновь возникает мотив Креста.
Если мощным стимулом для поэта стали пламенные и красочные картины ветхозаветного псалмопевца, то теолог мог черпать из иного полноводного источника. Им была душа, единая со Христом, живущая Его жизнью, в полной самоотдаче себя Распятому проходящая вместе с Ним весь Крестный путь. Это нигде не выражено яснее и четче, чем в благовестии апостола Павла. У него уже есть сформированная наука Креста, теология Креста, основанная на внутреннем опыте.
«…Христос послал меня… благовествовать, не в премудрости слова, чтобы не упразднить креста Христова. Ибо слово о кресте для погибающих юродство есть, а для нас, спасаемых, – сила Божия» (1 Кор 1, 17—1). «…Иудеи требуют чудес, и Еллины ищут мудрости; а мы проповедуем Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие, для самих же призванных, Иудеев и Еллинов, Христа, Божию силу и Божию премудрость. Потому что немудрое Божие премудрее человеков, и немощное Божие сильнее человеков» (1 Кор 1, 22–25).
Весть Креста – Евангелие от Павла, весть, которую он провозглашает иудеям и язычникам. Это простое свидетельство, без всякой пышной риторики, без малейшей попытки убедить доводами разума. Он черпал всю свою силу в том, что проповедовал. Это Крест Христов, то есть Крестная смерть Христа и Сам распятый Христос. Христос – сила Божья и мудрость, и не только как посланник Божий, Сын Божий и Сам Бог, но и как Распятый, так как Крестная смерть – избранное непостижимой Божественной премудростью средство спасения. Чтобы показать, что человеческая сила и мудрость не способны привести ко спасению, Он наделяет спасительной силой Того, Кто по человеческим масштабам кажется слабым и безумным; Кто не хочет быть ничем Сам по Себе, но лишь дает действовать в Себе силе Божьей; кто «опустошил» Самого Себя и стал «послушным даже до смерти, и смерти крестной» (Флп 2, 7–8). Спасительная сила – это власть возрождать к жизни тех, в ком Божественная жизнь была уничтожена грехом. Подобным образом спасительная сила Креста вошла в весть Креста и через эту весть переходит на всех, кто принимает ее, кто открывает себя ей, не требуя ни чудес, ни доводов человеческой мудрости. В принявших эту весть она превратится в ту животворящую и жизнеобразующую силу, которую мы назвали наукой Креста[6]. Апостол Павел сам говорит о конечном ее смысле: «Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня» (Гал 2, 19–20).
В те дни, когда вокруг апостола сгустилась ночь, но в его душе был свет, ревнитель закона узнал, что закон был лишь учителем на пути ко Христу. Он мог подготовить к принятию жизни, но не мог даровать жизнь. Христос принял на Себя ношу закона тем, что исполнил его и умер для закона и через закон. Тем самым Он освободил от закона тех, кто хотел принять от Него жизнь. Но они могли принять ее, только отдав свою. Те, кто крещен во Христа, крещены и в Его смерть (Рим. 6, 3). Они погружаются в Его жизнь, чтобы стать членами Его тела, в качестве таковых страдать и вместе с Ним умереть, но также и воскреснуть вместе с Ним для вечной Божественной жизни. Эта жизнь во всей своей полноте наступит для нас в день Воскресения. Но уже теперь, «во плоти», мы принимаем в этом участие, насколько хватает нашей веры: веры в то, что Христос умер из любви к нам, чтобы дать нам жизнь. Эта вера делает нас едиными с Ним, как члены тела едины с его главой, и открывает нас потокам Его жизни. Такая вера в Распятого – живая вера, соединенная с любовной отдачей себя, – это для нас вступление в жизнь и начало будущего величия. Отсюда – Крест в нашем единственном почетном звании: «А я не желаю хвалиться, разве только крестом Господа нашего Иисуса Христа, которым для меня мир распят, и я для мира» (Гал 6, 14). Кто решил отдать себя Христу, тот умер для мира, а мир – для него. Он носит раны Господа на своем теле (Гал 6, 17), он слаб и презираем людьми, но именно тем и силен, что в слабых проявляется сила Господня (2 Кор 12, 9). Осознав это, ученик Иисуса не только берет предназначенный ему крест, но распинает себя самого: «Но те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал 5, 24), они вели жестокую борьбу против своей природы, чтобы в них умерла жизнь греха и появилось пространство для жизни духа.
И последнее – самое важное. Крест – не самоцель. Он возвышается и указует вверх. Он не просто знак, но мощное орудие Христа. Это пастуший посох, с которым божественный Давид выходит против дьявольского Голиафа, посох, которым он могущественно стучит в Божьи врата и отверзает их. И тогда оттуда изливаются потоки Божественного света и окутывают всех, кто последовал за Распятым.
Умереть со Христом, чтобы воскреснуть вместе с Ним, – для каждого верующего, и особенно для священника, это становится реальностью в дароприношении. Согласно вероучению, в этом заключается обновление Крестной Жертвы. Кто с живой верой приносит Жертву или принимает в ней участие, для того в этот момент совершается то же, что совершилось на Голгофе. Хуан еще ребенком прислуживал на Святой Мессе, затем, без сомнения, делал это в ордене вплоть до своего рукоположения. Из свидетельств о его жизни мы знаем, что даже простое созерцание Креста приводило его в экстаз. Как же должна была захватывать его подлинно совершающаяся Бескровная Жертва – сначала как прислуживающего, а позже – как служащего, когда он сам приносил ее! Нам известно о первой совершенной им Евхаристии. Это произошло в монастыре св. Анны в городке Медина дель Кампо в сентябре 1567 г., видимо, в октаву Рождества Пресвятой Богоматери, в присутствии матери и старшего брата Франсиско с семьей. Его объял тогда священный трепет перед достоинством священства, и лишь послушание наставнику заставило преодолеть робость. В самом начале торжественного богослужения мысль о собственном недостоинстве стала особенно ощутимой. В нем проснулось горячее желание стать абсолютно чистым, чтобы прикасаться к Святым Дарам незапятнанными руками. Его сердце вознесло молитву о том, чтобы Господь не позволил ему когда-либо смертельно оскорбить Его. Хуан желал чувствовать муки раскаяния за каждую ошибку, в которую мог впасть без Божьей помощи и не покаяться в ней. И во время Пресуществления он услышал слова: «Я исполню то, о чем ты просишь». С этого момента он был укреплен в вере, и его сердце стало чистым, как у двухлетнего ребенка. Быть не запятнанным виной и все же чувствовать боль – разве это не истинное единство с безгрешным Агнцем, принявшим на себя грехи мира, разве это не Гефсимания и не Голгофа?
