Подтверждением этого может служить одно–единственное слово — "Авва". Опять свидетельств здесь меньше, чем хотелось бы, но все‑таки много: Мк 14:36 — "Авва Отче! Все возможно Тебе; пронеси чашу эту мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты". В других молитвах Иисуса, о которых сообщают Евангелия, за греческим πάτερ, видимо, стоит именно арамейское "авва" (Мф 6:9/Лк 11:2, Мф 11:25–26/Лк 10:21, Лк 23:34,46, Мф 26:42, 9 раз в Ин). То, что перед нами действительно способ молитвы Иисуса, подтверждается тем, что она появляется во всех пяти слоях евангельской традиции (Мк, Q, Лк, Мф, Ин), причем во всех молитвах, приписываемых Иисусу, используется "Авва" — за исключением одной (Мк 15:34), но это исключение, как мы сейчас увидим, лишь подтверждает правило.
Тот факт, что Иисус называл Бога "Авва", позволяет нам с достаточной уверенностью сказать, что Он ощущал Бога Отцом в очень личном и интимном смысле. Почему? Как достаточно четко продемонстрировал И. Иеремиас (J. Jeremias)[359], слово "авва" свойственно семейному, интимному языку. Так дети, включая совсем маленьких, обращались к отцам. То есть это выражение учтивости и уважения, но также теплой близости и доверия. Более того, насколько позволяют судить источники, современники Иисуса это слово в молитвах почти не употребляли (если вообще употребляли) — возможно, считая его слишком интимным, недостаточно благоговейным для обращения к Прославленному и Святому. Иудейские молитвы, конечно, говорили о Боге как об Отце, но гораздо более официально (как об Отце всего народа), без прямоты и простоты Иисусовых молитв. Уединенная молитва человека отражает его понимание своих взаимоотношений с Богом и духовный опыт. То, как Иисус ощущал Бога в минуты уединенной молитвы, лучше всего выражается словом "Авва". Отсюда справедливо заключить: Иисус ощущал Бога Своим Отцом с такой непосредственностью и интимностью, которые могло выразить лишь восклицание "Авва". И это подтверждает единственная молитва Иисуса, не начинающаяся с этого слова, — Мк 15:34 — вопль оставленного на кресте; чувствуя ужас оставленности Богом, Он не мог кричать "Авва".
Вопросы еще остаются, но заключение кажется достаточно верным. Поэтому мы с неизбежностью должны заметить, что слово "Авва" приближает нас к источнику авторитета и власти Иисуса — ощущению Своего сыновства по отношению к Богу. Это ощущение Иисуса во многом определяло Его жизнь и миссию.
45.3. Ощущение Иисусом Духа. Один из основных моментов в преданиях об Иисусе — Он был замечательный экзорцист (ср. выше, § 45.1.6). Отметим здесь, что предания сохранили два–три высказывания самого Иисуса о Его экзорцистском служении, где Он говорит о причине Своего успеха. Эти высказывания содержатся в двух отдельных, но частично совпадающих блоках в Мк и Q — Мк 3:22–29 (группа из трех высказываний) и Мф 12:24–28, 30/Лк 11:15–23 (четыре высказывания). Версия Q пятого высказывания (вариация Мк 3:28–29), по всей видимости, относилась в g к иному контексту (Лк 12:10/Мф 12:32). Во всяком случае, этот материал, несомненно, восходит к полемике по поводу изгнания Иисусом бесов, и почти никто не станет отрицать, что он передает хотя бы суть аутентичных преданий об Иисусе[360].
Ключевые высказывания ясно показывают, что Иисус видел причину Своего успеха в действии Духа, или силы Божьей: Мф 12:28/Лк 11:20 — "Если же Я Духом (Матфей) / перстом (Лука) Божьим изгоняю бесов, значит, достигло до вас Царство Божие". Тот же смысл содержится в Мк 3:27–29 и параллелях из Q. В упомянутом высказывании акцент (по крайней мере, в греческом тексте) ставится на двух сочетаниях — "Дух Божий" и "Царство Божие". Именно благодаря Духу или силе Божьей Иисус достиг успеха, хотя тогда часто думали, что Дух от Израиля отнят (ср. Пс 73:9, Зах 13:2–6; 1 Макк 9:27), а раввинские экзорцисты не упоминали Дух Божий в связи с изгнанием бесов. Успех Иисуса, обусловленный этой божественной силой, означал, что Царство Божье уже здесь, то есть эсхатологическое царство — то проявление божественного правления, которое знаменует последние времена. Как же Он мог предъявлять такие смелые и дерзновенные притязания? Причина не в успешном изгнании бесов, ведь и среди Его современников были такие, кто, по крайней мере отчасти, имел аналогичные способности (Мф 12:27/Лк 11:19). Тогда в чем же? Ответ, видимо, содержится в Его собственных переживаниях, когда Он исцелял одержимых. В это время Он ощущал, что через Него действует духовная сила — та самая, которую, как считалось, Бог уже много поколений назад отнял от Израиля и которая может быть приписана лишь Божьему правлению в последние времена. Именно этой властью Он изгонял бесов, она была видимым проявлением эсхатологического владычества Бога. Одним словом, эти высказывания свидетельствуют о ясном ощущении Иисусом эсхатологичности Своей власти, а также о том, что Он говорил о Своем учении на основании личного опыта. Его высказывания предполагают осознание Им собственной роли.
Другую группу важных высказываний в преданиях об Иисусе составляют те, что вторят Ис 61:1–2 — Лк 4:18–19, Лк 6:20–21/Мф 5:3–6 и Мф 11:5/ Лк 7:22. Из них достаточно ясно (и это почти не оспаривается), что понимание Иисусом Своей миссии как "благовествования нищим" во многом взято из пророчества Исайи. Значимость Ис 61:1 состоит в том, что именно помазание Духом дает власть и источник благовестия. Тогда из этого (в особенности из Мф 11:5/Лк 7:22) следует, что Иисус понимал все Свое служение — и исцеления (не только изгнание бесов) и проповеди — как проявление Духа Божьего. Ощущаемая Им сила, чье проявление Он видел в экзорцизме и исцелении, ощущаемый им авторитет, чье воздействие Он видел в слушателях, — все это проистекало из сознания или убеждения, что Он помазан эсхатологическим Духом Божьим, который сообщал Ему Божью волю и действовал через Него.
Впечатление такое, что мы добрались до второго основного корня авторитета и власти Иисуса. Таким образом, подчеркнув ощущение Иисусом Бога как своего Отца и Духа Божьего в Себе, мы, по крайней мере отчасти, продвинулись к пониманию опыта Иисуса и Его миссии. Нам незачем идти дальше, даже если бы это было возможно.
Из вышесказанного следует сделать два кратких вывода. Во–первых, даже небольшой приведенный здесь обзор показывает значимость религиозного опыта Иисуса: ощущение Им Бога как Своего Отца и ощущение помазания Духом были непосредственным источником тех черт Его служения, которые оказали сильнейшее влияние на Его современников. Во–вторых, ощущение Иисусом Своего сыновства и ощущение Им Духа дают нам основание говорить о более глубоком уровне религиозного опыта, чем тот, который присущ "восторженности". Если "восторженность" обычно воспринимает Бога через видимое и осязаемое проявление (экстаз, видения, чудеса и вдохновенное говорение), то духовный опыт Иисуса был более проникновенным, отличался более непосредственным и личностным контактом, более прямым и глубоким индивидуальным раскрытием.
§ 46. Религиозный опыт Павла
Итак, проявление "восторженности" в раннем христианстве было очень сильным. Однако, несмотря на то что миссия и весть Иисуса непосредственно проистекают из Его духовного опыта и что Его можно назвать харизматиком, к "восторженным" верующим Его причислить нельзя. Но как быть с Павлом, самой значительной фигурой первого поколения христиан — насколько позволяют судить письменные источники? Какую роль отводил Павел религиозному опыту, размышляя о христианстве? Захватывала ли его "восторженность"? Или он был против укорененности христианской веры и поведения в религиозном опыте? Или находился где‑то посередине, подобно Иисусу? Ответ частично ясен из вышесказанного (§§ 44.1–44.2), рассмотрим его более полно.
46.1. Почти несомненно, что понимание Павлом христианства и его поведение непосредственно определялись его религиозным опытом. Это можно подтвердить без особого труда. Видение воскресшего и прославленного Иисуса на дороге в Дамаск резко изменило его жизнь и направило ее в новое русло (1 Кор 9:1,15:8, Гал 1:13–16). Для Павла это была не просто вспышка интуиции или интеллектуальной убежденности, но личная встреча, начало близости, которая стала главной страстью его жизни (Флп 3:7–10, ср. выше, § 5.1). Другими словами, личное прикосновение к благодати сделало "благодать" центральной и отличительной чертой его благовестия — благодать не просто как понимание Бога, милостивого и прощающего, но как переживание незаслуженного и свободного принятия, которое поглощает человека, перерождает его, обогащает и направляет по новому пути (напр., Рим 5:2,17,12:6,1 Кор 1:4–5,15:10, 2 Кор 9:14,12:9, Гал 2:9, Еф 1:7–8, 3:7–8). Опять‑таки образ христианства для Павла складывался исходя из его собственного опыта, в результате которого он стал способным на служение подлинное, непосредственное, из сердца (Рим 2:28–29, Гал 4:6, Флп 3:3), даже среди страданий он мог любить и радоваться (Рим 5:3–5,1 Фес 1:5–6), он ощутил свободу от ограничений, казуистики и страха (Рим 8:2,15,2 Кор 3:17), он был руководим во всех жизненных обстоятельствах (Рим 7:6,2 Кор 3:3, Гал 5:25). Все это он мог приписать лишь Духу Божьему и таким образом распознать, что Новый Завет уже вступил в силу (закон, написанный в сердцах, — 2 Кор 3:3), что "жатва" последних времен уже началась (Рим 8:23). Это ощущение Духа для него было квинтэссенцией христианства (Рим 8:9,14). Именно о первом таком опыте или начале подобного опыта (не крещении как таковом) и говорит Павел своим читателям, когда призывает их начать новую жизнь во Христе (напр., Рим 5:5,1 Кор 12:13, 2 Кор 1:21–22, Гал 3:2–5, Еф 1:13–14). Одним словом, совершенно ясно, что в основу миссии и вести Павла лег его собственный религиозный опыт, точно так же, как в основу миссии и вести Иисуса лег Его религиозный опыт. Но была ли в Павле "восторженность"?
