Не следует недооценивать знагение, которое Павел придает духовной интуиции. Подробно говоря о дарах, он упоминает и о необходимости различать, что есть добро и польза (см. особенно Рим 12:2,1 Кор 2:14–15, 12:10,14:29). Павел, который так радовался частым прикосновениям Духа (выше, § 46.1) и для которого тело Христово было по существу харизматической общиной (выше, §§ 29,34.3), также серьезно настаивал на необходимости соблюдать крайнюю осторожность, ибо "восторженность" чревата опасностями. Среди его ранних увещеваний по этому поводу есть самое уравновешенное, какое только можно пожелать: "Духа не угашайте. Пророчества не уничижайте. Но всё испытывайте; доброго держитесь. От всякого рода зла воздерживайтесь" (1 Фес 5:19–22)[363].
46.4. Мистика Христа. Наиболее глубокий критерий испытания "восторженности", из тех, что предлагает Павел, связан со Христом — характером Его служения, как оно описано в Евангелии. Дух для Павла — по сути Дух Христов (Рим 8:9, Гал 4:6, Флп 1:19). Прикосновение Духа, которое, по Павлу, составляет квинтэссенцию христианства, — это прикосновение Духа Сына, взывающего: "Авва, Отче!" (Рим 8:15–16, Гал 4:6) — так воспроизводятся самый интимный опыт и связь, отличавшие земную жизнь Иисуса (выше, § 45.2); так верующие имеют участие в ней ("сонаследники Христовы" — Рим 8:17, Гал 4:7, см. также § 50.4). Прикосновение Духа — это переживание того, как дающая жизнь сила сообщает человеку Христовы черты (1 Кор 15:45–49, 2 Кор 3:18, 4:16–5:5). Благодать, в которой верующие находят радость и которая проявляет себя через них в дарах (харизмах), по сути именно та, что наиболее полно проявилась во Христе — "благодать Господа нашего Иисуса Христа" (Рим 5:15,2 Кор 8:9,13:14, Гал 2:21, Еф 1:6–7). Откровение, столь преобразившее жизнь Павла, как до того всю историю спасения, есть Откровение Христово (Рим 16:25–26,2 Кор 4:4–6, Гал 1:12,16, Еф 3:2–12, Кол 1:26–27). И так далее. Именно такой критерий должен быть в конечном счете применен ко всем, кто утверждает, что имеет Духа, благодать, откровение. Религиозный опыт для Павла — это главным образом единство со Христом ("во Христе" — см. выше, § 5.1).
Единение со Христом — это переживание того, как жизнь формируется Христом, обретение сходства с Его жизнью, с Его служением. Для Павла оно состоит не в вершинах духовного возбуждения и экстаза, видениях и откровениях, необычных проявлениях высокого вдохновения, а скорее в жертвенной любви и в кресте — единение со Христом ничто, если это не единение в Его смерти (Рим 6:3–6, Гал 2:19–20, 6:14, Флп 3:10, Кол 2:11–12). Нигде Павел так не подчеркивает, что Христос был распят, как в письмах к Коринфянам (1 Кор 1:23,2:2,2 Кор 13:4). Премудрость Божья не опирается ни на интеллектуальную софистику, ни на духовную "восторженность", она есть Христос распятый, распятие и благовестие о кресте (1 Кор 1:17–25, 30; 2:6–8).
Для Павла отличительной чертой религиозного опыта ученика Христа является участие в Его страданиях и жизни (Рим 8:17, 2 Кор 1:5, 4:10, Флп 3:10–11, Кол 1:24). Во Втором послании к Коринфянам вопреки "восторженным" верующим он утверждает, что прикосновение Духа есть не только прикосновение силы, превозмогающей немощь, но и сила в немощи (2 Кор 4:7,12:9–10,13:3–4). Иначе говоря, религиозный опыт для Павла характеризуется эсхатологигеским напряжением: между новой жизнью "во Христе" и прежней жизнью "во плоти" (2 Кор 10:3–4, Гал 2:20, Еф 4:20–24, Флп 1:21–24, Кол 3:9–10), между духом и плотью (Рим 7:14–23, Гал 5:16–17); ему свойственны тяготы жизни по Духу в "теле смерти" (Рим 7:24–25,8:10–11, 22–23, 2 Кор 4:16–5:5)[364]. Даже самый глубокий духовный, вдохновенный и восхитительный религиозный опыт не освобождает верующих от ограничений их нынешнего существования. Напротив, именно такой опыт наиболее ясно выявляет парадокс силы — в немощи жизни — через смерть, славы — как служения, что и отличает христианство.
Короче говоря, Павел — это харизматик, считающий прикосновение благодати (χάρις) основополагающим для христианской жизни, а наличие харизмы — основополагающим для христианской общины, но он выступает против "восторженности" на том основании, что всякая харизма должна быть испытана, причем следует приветствовать лишь ту харизму, которая несет благодать Христову.
47.1. Второе поколение христиан знаменует расхождение путей — что касается важности религиозного опыта и отношения к "восторженности". Большинство верующих, по–видимому, придерживалось уравновешенной позиции, наподобие воззрений Павла — хотя их сообщения обычно либо чересчур краткие, либо чересчур (для нас) иносказательные, чтобы можно было составить полную картину. Как мы уже отмечали (выше, § 18.1), Марк, следуя Павлу, достигает равновесия, соединяя предание о сотворенных Иисусом чудесах с христологией страданий Сына Человеческого. Петр в своем Первом послании, подобно Павлу, видимо, имеет в виду, что "Дух славы (и силы) "наиболее очевидно проявляется не в могущественных делах и экстатической речи, но в страданиях за имя Христово, "участии в страданиях Христовых" (1 Петр 4:13–14). Иуда также в Иуд 19–20 поддерживает линию Павла, предупреждая против элитарной духовности и призывая к молитве "в Духе Святом" (ср. 1 Кор 14:15–17, Еф 6:18). В свою очередь Послание к Евреям снова рассматривает чудеса и дары Духа в период ранней проповеди, как свидетельство благословения Божьего (Евр 2:3–4), но тотчас напоминает тем, кто слишком смело утверждает, что испытал прикосновение Духа, что они еще не вошли в "Землю обетованную", а вследствие своей самонадеянности могут и не войти (3:7–4:13, 6:4–8,10:26–31, ср., например, Рим 8:13,1 Кор 10:1–12). Наконец, в Откровении, где больше всего говорится о проявлениях Духа через видения и экстазы (Откр 1:10, 4:2,17:3, 21:10), мы находим то же утверждение, что Дух есть Дух Иисусов (3:1,5:6), поэтому Его вдохновенные слова есть слова Иисуса (2–3), свидетельство же должно согласоваться со "свидетельством Иисуса" (19:10, 2:20).
Матфей также стремится к равновесию, но понимает и представляет его несколько иначе. Исходя из конфронтации с фарисейским иудаизмом (см. ниже, § 55.2), он, несомненно, поощряет упование веры на чудеса (особенно Мф 17:20), но также настаивает, что желаемое выражение праведности состоит скорее в законе, истолковываемом через любовь (напротив, Гал 5:18, но ср. 5:22–23), чем в харизматическом служении (ср. особенно Мф 22:34–40 и 7:15–23, также ср. 1 Кор 13). Напротив, Лука в своем повествовании о начале христианства, когда восхищается "восторженностью", куда менее сдержан и осторожен в сравнении с кем‑либо из упомянутых авторов (см. выше, § 44.3).
Совсем в другом направлении идут Пастырские послания, в то время как писания Иоанна представляют собой еще одну попытку проложить средний путь. Если мы их рассмотрим хотя бы бегло, то у нас возникнет достаточно ясная картина единства и многообразия относительно проблемы религиозного опыта в Новом Завете.
47.2. В Пастырских посланиях поражает, что они хотя носят имя Павла, тем не менее являются лишь слабым эхом властной и яркой его мысли, о которой мы уже говорили (§ 46). Два таких отзвука мы видели в 2 Тим 2:11 и Тит 3:4,5–7, но это "высказывания верности": они не принадлежат автору, а переданы ему традицией. 2 Тим 1:7 и 8 также отражают представления раннего Павла, но используют при этом нехарактерный для раннего Павла язык. Другие свидетельства еще слабее. Другими словами, здесь не отражено ничего или почти ничего из того яркого религиозного опыта, который столь сильно проявляется у Павла почти во всех его писаниях. Вместо этого, как мы уже видели, все словно подчинено основной задаче — сохранению традиций прошлого (§ 17.4); тогда как у Павла служение во многом вырастало из жизненности религиозного опыта и непосредственного взаимодействия харизм, в Пастырских посланиях служение уже во многом стало институционализированным, а харизмы второстепенными по отношению к должности (см. выше, § 30.1 и ниже, § 72.1).
Причины этого не вполне ясны. Возможно, после смерти Павла в некоторых основанных им церквах стало преобладать "восторженное" направление, и другие последователи апостола пришли к выводу, что его позиция не была устойчивой и не могла обеспечить долговременную защиту от опасности "восторженности". Возможно, Пастырские послания, подобно Первому посланию Климента, были написаны с целью отразить угрозу порядку и установившейся традиции со стороны группы молодых "восторженных" верующих, которые, подобно Луке, мечтали о сверхъестественных силах, столь очевидно проявлявшихся в раннем христианстве. Мы не можем утверждать ничего определенного. Во всяком случае, независимо от точных обстоятельств написания Пастырских посланий кажется достаточно ясным — они классический пример трансформации, которую претерпевают во втором поколении многие движения религиозного возрождения. Если в первом поколении жизненность свежего опыта разрушает прежние формы и формулы, чтобы выразить себя по–новому, во втором поколении эти новые пути (или некоторые из них) начинают сами считаться образцом и нормой, становясь, другими словами, новой догмой, ограничивающей религиозный опыт и предписывающей определенное его выражение[365].
