На капитуле в Мадриде Хуан, верный своим основным принципам, со всей определенностью выступил против провинциала: «Если никто не отваживается указать настоятелям или внести возражения там, где они необходимы… если не решаются возражать те, кто имеет влияние и обязан делать это по закону любви и справедливости… то орден можно считать погибшим…».
За это у Хуана были отняты все должности, а тем самым и вся власть как-то помочь с помощью внешнего вмешательства. Преследователи имели целью опорочить его репутацию и получить основания изгнать его из ордена. Он сохранял совершенный душевный покой. Теперь стало очевидно, что его просьба страдать и быть презираемым ради Господа была истинной; что это были не пустые слова, когда он писал, что Христос совершил более всего, будучи на Кресте. По свидетельству о. Елисея Мученика, однажды, разбирая отрывок из апостола Павла: «Признаки апостола оказались перед вами всяким терпением, знамениями, чудесами и силами» (2 Кор 12, 12), он заметил, что апостол ставит терпение перед чудесами. «Тем самым он хотел сказать, что терпение является намного более верным знаком апостольства, чем воскрешение мертвых. И я могу заверить, что св. Хуан был в этой добродетели настоящим апостолом, ибо все тяготы, которые обрушивались на него, переносил с неподражаемым терпением и покорностью. А они были так ощутимы, что могли бы снести ливанские кедры».
Ясное представление о том, что происходило в душе у святого, дают его письма с капитула в Мадриде, после того как он был обойден на всех выборах. Матери Анне Иисуса он писал 6 июля 1591 г.: «Даже если дела и не приняли тот оборот, которого Вы желали, все же Вы должны быть утешены и благодарить Бога от всего сердца. Ибо такова была Его воля, а потому для нас всех это самое лучшее. Нам только необходимо подчинить нашу волю Его воле, чтобы нам казалось все так, как оно есть на самом деле: неприятные вещи представляются нам плохими и отвратительными, даже если они хороши и полезны. А эта вещь отнюдь не такова ни для меня, ни для кого-либо еще, ибо что касается меня, то мне она видится в высшей степени благословенной: освобожденный от заботы о душах, я могу, если хочу, наслаждаться миром в благодати Божией, одиночеством и прекраснейшим плодом забвения самого себя и всех вещей. Для остальных это также хорошо… ибо они останутся свободны от заблуждений, в которые они могли бы впасть из-за моей нищеты…».
В то же время святой направил Марии Рождества, духовной дочери матери Анны, которая тогда была настоятельницей в Сеговии, просьбу: «Вы не должны сокрушаться по моему поводу, дочь моя, ибо и я не огорчаюсь. Что меня огорчает, так это то, что вину приписывают невинному. Ибо эти вещи происходят не от людей, но от Бога, Который знает, что хорошо для нас, и все направляет для нашего блага. Не думайте ничего иного, кроме того, что все от Бога. Вложите любовь туда, где ее нет, и Вы сможете почерпнуть из этого любовь…».
Тот, кто мог так говорить, уподобился Распятому. Это было то время, когда он и внешне был близок к этому и мог умереть Крестной смертью любви. Теперь должны были быть исполнены его последние желания: «Я только хочу, чтобы смерть нашла меня в уединенном месте, вдали от всякого общения с людьми, без братьев, которых я должен был бы наставлять, без радости, которая могла бы меня утешить, настигнутый всеми скорбями и болью. Я бы хотел, чтоб Бог испытал меня, как Своего раба, после того как так часто испытывал выносливость моего характера в работе. Я бы хотел, чтобы Он настиг меня в болезни, как Он искушал меня здоровьем и силой. Я бы хотел, чтоб Он послал мне искушение позором, как Он подверг меня соблазну добрым именем, которым я пользовался даже у моих врагов. Господи, соблаговоли увенчать мученичеством главу Твоего недостойного слуги…».
На капитуле в Мадриде святому была указана в качестве места проживания пустыня Ла Пенуэла. Это не представлялось ему наказанием. Там он надеялся найти одиночество, которого так страстно желал. И все же не стоит думать, что споры и решения в Мадриде никак его внутренне не затронули. Как-то на пути из Мадрида в Ла Пенуэлу в 4 часа утра он вошел с о. Илией св. Мартина в Толедо. Оба отслужили Мессу и заперлись в комнате. Ни к чему не притронувшись, они оставались вместе вплоть до глубокой ночи. Затем Хуан объявил всем, что он уходит, глубоко утешенный, и с помощью благодати, которой наделил его Бог в этот день, готов вынести любое страдание. Не было ли это Гефсиманской ночью, в которой Господь послал ему ангела-утешителя? Все тяжелые дела покаяния на протяжении жизни, все преследования, тюремное заключение в Толедо и жестокое обращение настоятеля в Убеде – все это, считает о. Сильверио, – не что иное, как тени страдания, по сравнению с тем, что уготовило для него постановление знаменитого Consulta. Судя по-человечески, работа всей его жизни оказалась разрушенной, когда он отправился в Ла Пенуэлу, – так же, как и дело Спасителя, когда Он позволил связать Себя и увести с Масличной горы в Иерусалим.
Горное одиночество Ла Пенуэлы – это всего лишь пауза тихой молитвы перед восхождением на Голгофу. Однако и здесь он не был предоставлен самому себе. Монахи были счастливы иметь возле себя отца реформы. Настоятель просил его взять на себя духовное руководство над всеми. Во время отдыха он был всегда с ними. Но всем было заметно, что до часа отдыха он пребывал в неустанной молитве. Еще до рассвета он шел в сад, опускался на колени меж ивами у ручья и оставался в молитве, пока теплое солнце не предупреждало его о времени святого причастия. После Мессы он уходил в свою келью и посвящал там все время молитве, если его не призывали обязанности общинной жизни. Иногда он уходил в пустыню и пребывал там, будто в экстазе. Свидетель упоминает также, что он иногда был занят писанием духовных книг. (Мы не знаем, что под этим подразумевается, поскольку известные большие трактаты были написаны ранее.) Скалы были для него приятным обществом. «Не удивляйтесь, что я так привязан к ним, – говорил он, – мне приходится меньше исповедоваться, чем когда я общаюсь с людьми». То, что наступало на него из мира, вполне могло разрушить сосредоточенность и уравновешенность.
Отец Хуан Евангелист сообщал ему письменно о злоупотреблениях властью, которые позволял себе о. Диего Евангелиста в кармелитских монастырях в Андалусии, чтобы добиться от сестер порочащих святого высказываний. (В то время сестра Августина св. Иосифа в Гранаде вынуждена была сжечь большое собрание писем святого, тетради и записи его духовных докладов и бесед – сестры ценили их, «как письма св. Павла», – чтобы те не попали в руки Диего.) Николас Дориа на все жалобы, которые поступали к нему, заявлял, что визитатор не был уполномочен так поступать, но при этом не подверг Диего никакому наказанию – они были и оставались близкими друзьями. Однажды Хуан сделал Диего строгий выговор, поскольку тот, проповедуя, на протяжении месяцев жил вне монастыря. Теперь тот хотел использовать подходящее время, чтобы отомстить. Через несколько месяцев – уже после смерти святого – он заявил: «Если бы он не умер, у него бы отняли хабит и выгнали из ордена». Некоторые верные сыновья отца реформы и раньше боялись этого, Хуан св. Анны написал ему, что об этом ходят разговоры, и в ответ получил следующее: «…Сын мой, не беспокойтесь об этом. Хабит можно отнять только у того, кто отказывается от исправления и послушания. Я же со своей стороны совершенно готов исправить все свои заблуждения и принять любое покаяние, которое мне будет назначено». Хуану Евангелисту святой писал: «Моя душа далека от того, чтобы страдать от всего этого. Напротив, в этом она видит наставление в любви к Богу и ближним…».
Так Хуан продолжал сохранять сердечный покой «в своем святом одиночестве». И когда лихорадка заставила его покинуть уединение, это все же было сделано «с намерением вернуться назад». Как не выбирал он себе места проживания перед переездом в Ла Пенуэлу, но принял его в святом послушании, так и теперь он готов был принять то место, которое будет ему указано и где он сможет искать спасения. Ему предоставили выбор между Баэсой и Убедой. В Баэсе был колледж, который Хуан основал и первым ректором которого стал. Там служил настоятелем один из его верных сыновей – о. Ангел Явления Богоматери, который ожидал его со всей любовью. Во главе же нового монастыря в Убеде стоял о. Франсиско Хрисостомо, который, подобно Диего Евангелисту, стал его врагом. Хуан, конечно, выбрал Убеду: поскольку монастырь, основанный не так давно, был беден и поскольку сам святой был не известен в том городе, он надеялся «с большей пользой и заслугой переносить там тяготы болезни».
22 сентября 1591 г. Хуан сел на небольшого мула, которого предоставил ему один друг, и отправился в свое последнее путешествие. Это был настоящий тернистый путь. Уже в течение нескольких дней Хуан не мог ничего есть и от слабости едва держался в седле. А нога у него болела так, будто ее отрезали. Там и находился источник зла: сначала она нарывала, а затем на ней открылись пять гнойных ран. Они давали святому повод для молитвы: «Благодарю Тебя, Господь мой Иисус Христос, что Ты наделил меня на одной только ноге сразу пятью ранами, которые наш Спаситель имел на ногах, руках и в боку: чем я заслужил такую благодать?». Он никогда не жаловался даже при немыслимых болях, но переносил все с великим терпением. И теперь в этом состоянии ему необходимо было проехать верхом семь миль по горной дороге. Он продвигался очень медленно и говорил с братом, который его сопровождал, о Боге. Когда они проехали три мили, спутник предложил сделать остановку на берегу Гвадалимара: «Ваше преподобие, вы можете слегка отдохнуть в тени этого моста. Радость при виде воды может вызвать у вас небольшой аппетит». – «Я с удовольствием отдохну, ибо это необходимо мне. Но я не могу есть, ибо из всего, сотворенного Богом, у меня нет ни к чему аппетита, кроме спаржи, а ее здесь нет». Брат помог ему сойти с мула и сесть. И тогда на одном из камней они вдруг заметили пучок спаржи, оплетенный прутиком ивы, как на продажу. Брат увидел в этом чудо. Но Хуан ничего не хотел об этом слышать. Он послал его искать хозяина, и поскольку тот никого не обнаружил, положил на камень один кварто в качестве платы. Еще несколько часов – и они у цели. Настоятель принял смертельно больного и предоставил ему самую бедную и самую маленькую келью. Врач, лиценуиат Амбро-зио де Виллареаль, обследовал раны. Он установил рожистое воспаление и сильное скопление гноя. Было необходимо болезненное вмешательство. Хирург хотел найти очаг заболевания и обнажил кости и нервы от пятки до середины икры. Терпя страшную боль, больной спросил: «Что вы сделали, мой господин?» Затем он посмотрел на рану и воскликнул: «Иисусе, вот что вы сделали!». Позднее врач рассказывал о. Хуану Евангелисту: «Ужаснейшие боли, какие только возможны, он переносил с неподражаемым терпением». И другим врач тоже часто говорил о своем изумлении тем, как больной в таком покое и веселье переносил страдания. Он заявлял, что Хуан де ла Крус, должно быть, великий святой, ибо врачу казалось, что такие страшные постоянные боли невозможно переносить без жалоб, не будучи святым, не имея огромной любви к Богу и поддержки Неба. Такое же впечатление было и у всего окружения Хуана. Монахи считали благодатью иметь перед собой такой пример. И только настоятель долгое время оставался ожесточен. Если он навещал больного, то только затем, чтобы упрекнуть его в том, что Хуан, в бытность свою провинциальным викарием Андалусии, сделал ему выговор. Настоятель не мог спокойно видеть, как монахи и все прочие наперебой старались облегчить мучения страдальца. (В этом смысле предусмотрительная забота о выборе неизвестного места была напрасна: святость нигде не бывает так сокрыта, чтобы совсем не найти почитателей.) Дон Фернандо Диас из Убеды когда-то давно, во время основания монастыря в Ла Манче, слышал, как св. Хуан поет Евангелие. Этого было достаточно, чтобы завоевать его доверие. Как только дон Фернандо узнал о прибытии больного, то сразу же навестил его и с тех пор ежедневно, а иногда даже три или четыре раза в день приходил ухаживать за ним. Однажды его встретил настоятель, как раз в тот момент, когда дон Фернандо собирался отнести стирать вещи и повязки святого. Некоторые благочестивые женщины почитали за счастье оказать ему эту услугу. Они были награждены за это великолепным ароматом, который источали пропитанные гноем простыни. Настоятель запретил дону Фернандо заниматься этим, он сам хотел об этом позаботиться. Часто слышали, как он жалуется на расходы, которых требуют уход за больным и покупка продуктов. Отец Диего Зачатия, настоятель в Ла Пенуэле, в ответ на это послал в Убеду шесть шеффелей пшеницы для общины и шесть кур для больного. Отец Бернард Девы, санитар, ежедневно получал доказательства того, как настоятелю неприятен больной. Отец Франсиско постановил, что никто без его особого разрешения не может навещать больного, и в конце концов запретил о. Бернарду помогать ему, потому что считал, что тот делает слишком много. Санитар тут же написал отчет провинциалу в Андалусию, старому о. Антонию Иисуса, давнему спутнику по Дуруэло. Тот срочно поспешил на помощь и оставался в Убеде от четырех до шести дней. Он сделал строгий выговор приору, а всем остальным велел посещать больного и помогать ему, как только могут. Отец Бернард был возвращен на свою должность, и ему было поручено исполнять ее с огромной любовью. Если настоятель будет отказывать ему в самом необходимом, он должен тут же обратиться к провинциалу, а до тех пор взять денег взаймы. При всем этом от Хуана никто никогда не слышал ни одной жалобы на враждебность настоятеля: он все переносил «с святым терпением».
