Практически к этому ведет мораль взаимного завоевания. Люди должны стремиться завоевать друг друга, они должны навязывать себя друг другу, отдавать друг другу свои дух, запечатлевать друг друга в своих душах.
Христианская мораль была названа моралью рабов. Тут есть над чем поразмыслить. И кто же дал ей такое название? Анархисты! В действительности же моралью рабов является не что иное, как сам анархизм, ведь только раб воспевает анархическую свободу. Нет, не анархизм, а панархизм; дело не в том, что нет ни Бога, ни господина, а в том, что богами и господами должны быть все. Все стремятся стать богами, стать бессмертными, и ради этого стремятся к господству над другими людьми.
И каких только нет способов господства! Иногда этот закон жизни исполняется даже пассивно, по крайней мере, на первый взгляд. Приспособление к среде, подражание, стремление занять место другого, симпатия, наконец, это не только проявление единства рода, но и форма экспансии, способ стать другим. Быть побежденным, или, по крайней мере, казаться побежденным, это значит многократно побеждать; взять то, что принадлежит другому - это способ жить в нем.
Дело в том, что когда я говорю «господствовать», то не хочу сказать «господствовать, подобно тигру». Господствует также и лиса - благодаря своей хитрости, и заяц - убегая, и змея - благодаря своему яду, и москит - благодаря тому, что очень мал, и каракатица - благодаря своей чернильной жидкости, с помощью которой она затемняет воду вокруг себя и спасается бегством. И никто по этому поводу не возмущается, ибо сам Отец дал свирепость, когти и зубастую пасть - тигру, хитрость - лисе, проворные лапы - зайцу, яд - змее, маленький размер - москиту и чернильную жидкость - каракатице. И честь или бесчестье заключается не в оружии, которым они пользуются, - ведь у каждого вида и даже у каждого индивида свое оружие, - а в том, как, они им пользуются, а главное с какой целью пускают его в ход.
И среди этого арсенала средств, необходимых для победы, есть также оружие страстной муки и смирения, полных внутренней активности и страстных желаний. Вспомните тот поразительный сонет великого борца, великого неугомонного пуританина, Джона Мильтона{239}, приверженца Кромвеля{240} и певца Сатаны, который, ослепнув и обнаружив, что для него померк свет, что бездействует в нем тот самый талант, сокрытие которого есть смерть, он слышит, как терпение говорит ему: «Бог не нуждается ни в творчестве человека, ни в его дарах; чем достойнее мы несем Его благодатное бремя, тем лучше мы Ему служим; положение Его царское; есть тысячи людей, которые по единому знаку Его кинутся бежать и без отдыха обегут все земли и моря, но служат Ему также и те, кто не делает ничего, а остается на месте и ждет».
They also serve who only stand and wait. Да, Ему служат также и те, которые остаются на месте и ждут Его, но только если ждут страстно, испытывая голод, полные страстного желания обрести в Нем бессмертие.
И мы должны навязывать себя другим людям, но только делать это мы должны со страстью. «Чаша моя мала, но зато никто не пьет из нее, кроме меня», - говорил один поэт, который был эгоистом и принадлежал к племени корыстолюбцев. Нет, из моей чаши пьют все, я хочу, чтобы из нее пили все; я отдаю ее, и чем больше людей из нее пьет, тем полнее становится чаша, и каждый из тех, кто приложился к ней своими устами, оставляет в ней что-то от своего духа. И я тоже пью из чаш, принадлежащих другим людям, пока они пьют из моей чаши. Ведь чем в большей степени я буду самим собой, и только самим собой, тем в большей степени я буду другими; из полноты себя самого я переплескиваюсь на моих братьев, а когда я переплескиваюсь на них, они проникают в мою душу.
«Будьте совершенны, как совершен Отец ващ Небесный», - сказано нам, а Отец наш совершен потому, что Он есть Он и вместе с тем каждый из Его чад, которые в Нем живут, и движутся, и существуют. И цель совершенства состоит в том, чтобы мы все были едино (Иоанн XVII, 21), чтобы мы все были одно тело во Христе (Рим. XII, 5), и чтобы в конце концов все вещи покорились Сыну, сам же Сын, в свою очередь, покоряется Тому, Кто покорил Ему все, дабы Бог был всяческая во всех. Вот что значит заставить Вселенную стать сознанием, превратить Природу в общество, человеческое общество. И тогда можно будет назвать Бога Отцом в полном смысле этого слова.
Конечно, те люди, которые считают этику наукой, скажут, что все то, о чем я здесь толкую, не более, чем риторика; но у каждого свой язык и своя страсть. Если, конечно, она есть, ведь у кого нет страсти, тому и наука ни к чему.
Страсть, которую выражает эта риторика, они, эти приверженцы научной этики, называют эгоизмом, но именно такой эгоизм и является истинным лекарством от эгоизма, от духовного корыстолюбия, от порочного стремления сохранить и сэкономить себя, не желая прилагать усилий к тому, чтобы обрести вечность, отдавая себя другим.
«Пусть тебя не будет, и ты сможешь больше, чем все, что есть», - говорил наш брат Хуан де лос Анхелес в одном из своих Диалогов о завоевании Царствия Божия (Диал, III, 8). Но что означает это «пусть тебя не будет» ? Не означает ли это парадоксальным образом, как это часто бывает у мистиков, нечто противоположное тому, что он говорит буквально и на первый взгляд? Не является ли это грандиозным парадоксом, великой трагической бессмыслицей, к которой сводится всякая мораль смирения и квиетизма? Разве монашеская, чисто монашеская мораль абсурдна? А монашеской моралью я называю мораль отшельника картезианца, мораль пустынника, который бежит от мира - если угодно, умирает для мира, - чтобы жить одному и наедине с Богом, с Богом единственным и тоже, как и он, одиноким; но не мораль доминиканца инквизитора, который отправляется в Прованс, чтобы жечь сердца альбигойцев{241}.
«На все воля Божья», - скажет кто-то; но, когда человек сидит, сложа руки, Бог погружается в сон.
Эта картезианская мораль, так же как и научная мораль, которую выводят из научной этики - ох уж мне эта этика как наука, этика рациональная и рационалистическая, педантство педантства и всяческое педантство! - действительно может быть эгоизмом и холодностью сердца.
Некоторые говорят, что для того, чтобы спастись, искупить свои грехи, нужно уединиться, остаться наедине с Богом; но дело в том, что искупление должно быть коллективным, ибо коллективна вина. «Религиозное определяет целое, все прочее - обман чувств, по этой причине величайший преступник - невиновен, а добрый человек - святой». Так думает Киркегор (Afsluttende, etc., II, И, cap. IV, setc. II, А).
А с другой стороны, разве жизнь иную, жизнь вечную, мы хотим заслужить, отказавшись от этой нашей преходящей жизни? Если другая жизнь действительно что-то для нас значит, то она должна быть продолжением этой жизни, и только как ее продолжение, более или менее избавленное от ее невзгод, представляет иную жизнь наше желание, а коли так, стало быть, какой была эта наша временная жизнь, такой будет и жизнь вечная.
«Этот мир и мир иной подобны двум женам одного мужа, который, будучи ласков с одной из них, вызывает зависть в другой», - говорит один арабский мыслитель, которого цитирует Виндельбанд (Das Heilige, в: Рraludien, vol. II); но такая мысль могла родиться только у человека, который не видит решения проблемы, заключающегося в плодотворной борьбе, в практическом противоречии, в трагическом конфликте между его духом и миром. «Да приидет Царствие Твое», - так Христос учит нас молиться Его Отцу, а не «да приидем мы в Царствие Твое», и согласно первоначальным христианским верованиям, вечная жизнь должна исполниться здесь, на земле, и должна быть продолжением земной жизни. Мы созданы людьми, а не ангелами, мы должны искать свое счастье в этой, земной жизни, и Христос христианской веры нашего ради спасения стал не ангелом, а человеком, воплотившись в настоящее и реальное тело, а не в подобие и видимость тела. И согласно все той же вере, ангелы, даже самые великие, склоняются пред Девой Марией, высшим символом земного Человечества. Таким образом, ангелический идеал не является христианским идеалом, и конечно же он не является идеалом человеческим и не может быть таковым. Кроме того, ангел это существо, не имеющее ни пола, ни родины.
Как я уже не раз повторял, мы не можем представить себе вечную жизнь как ангельское созерцание; она должна быть жизнью деятельной. Гете говорил, что «человек должен верить в бессмертие; он имеет на это право, соответствующее его природе». И добавляет: «Убеждение в нашем бессмертии возникает у меня из понятия деятельности. Если я творю беспрерывно до самой смерти, то Природа обязана - so ist die Natur verphflichtet - предоставить мне какую-то иную форму существования, вместо той, которая больше уже не может поддерживать мой деятельный дух». Замените слово «Природа» на слово «Бог» и вы получите мысль, которая остается христианской, ведь первые отцы Церкви верили не в то, что бессмертие души это дар природы - то есть нечто рациональное, - но в то, что бессмертие души это божественный дар благодати. А то, что дается по благодати, обычно, по сути своей, является справедливым, ибо справедливость это нечто божественное и беспричинное, а не природное. И далее Гете говорит: «Ничто не могло бы начаться с вечного блаженства, ничто не могло бы начаться, если бы передо мной не возникали новые задачи и новые трудности, которые я должен преодолеть». Следовательно, созерцательное ничегонеделание не есть блаженство.
