Что именно скажут мученики — не так уж важно, потому что они свидетельствуют не (как принято думать) о своей непреклонной вере, а о страшной готовности собравшихся в группу людей проливать невинную кровь, чтобы воссоздать единство своего сообщества. Гонители пытаются похоронить всех мертвецов в могиле гонительской репрезентации, но чем больше гибнет мучеников, тем слабее эта репрезентация, тем разительнее их свидетельства. Именно поэтому мы всегда используем термин martyr [фр. «мученик» от др. греч. martys «свидетель, мученик»], буквально означающий «свидетель», для всех невинных жертв, без учета различий, вер или догматов, как это и возвещают Евангелия. Как и в случае с «козлом отпущения», обыденное употребление слова «мученик» идет дальше, чем ученые интерпретации, и говорит богословам о вещах, которых они еще не знают.
Мир, еще не затронутый Евангелием, не может услышать и понять ничего, что выходило бы за пределы гонительской репрезентации; он не может ни увидеть, ни узнать Параклета. Ученики еще обременены иллюзиями, развеять которые сможет только сама история, углубляя воздействие Страстей. Поэтому будущее напомнит ученикам те слова, которые в минуту произнесения не могут удержать их внимания, посколько кажутся лишенными смысла:
Сие сказал Я вам,
находясь с вами.
Параклет же, Дух Святый,
Которого пошлет Отец во имя Мое,
научит вас всему
и напомнит вам все, что Я говорил вам (Ин 14, 25–26).
Еще многое имею сказать вам;
но вы теперь не можете вместить.
Когда же приидет Он, Дух истины,
то наставит вас на всякую истину:
ибо не от Себя говорить будет,
но будет говорить, что услышит,
и будущее возвестит вам.
Он прославит Меня,
потому что от Моего возьмет
и возвестит вам (Ин 16, 12–14).
Вот, наконец, самый необычайный из всех текстов о Параклете. Он кажется составленным из разнородных кусков и фрагментов, как если бы он был несвязным продуктом какой-то мистической шизофрении. На самом же деле он таким кажется лишь благодаря нашей собственной культурной шизофрении. Мы ничего в нем не видим, пока пытаемся объяснить его на основе принципов и методов, которые взяты у мира и не способны ни увидеть, ни познать Параклета. Иоанн сообщает нам необычайные истины в таком темпе, что мы и не можем, и не хотим их усвоить. Есть большой риск, что мы спроецируем на этот текст те смятение и насилие, которыми мы всегда в какой-то мере одержимы. Вполне возможно, что на этот текст в некоторых деталях действительно повлияли конфликты между Церковью и Синагогой, но его подлинная тематика не имеет ничего общего с современными дебатами об «иоанническом антисемитизме»:
Ненавидящий Меня ненавидит и Отца моего.
Если бы Я не сотворил между ними дел,
каких никто другой не делал,
то не имели бы греха;
а теперь и видели,
и возненавидели и Меня и Отца Моего.
Но да сбудется слово, написанное в законе их:
возненавидели Меня без причины.
Когда же приидет Параклет,
Которого Я пошлю вам от Отца,
Дух истины, Который от Отца исходит,
Он будет свидетельствовать о Мне
[ekeinos marturesei peri emou];
а также и вы будете свидетельствовать
[kai humeis de martureite],
потому что вы сначала со Мною.
Сие сказал Я вам, чтобы уберечь вас от скандала.
Изгонят вас из синагог; даже наступает время,
когда всякий, убивающий вас, будет думать,
что он тем служит Богу.
Так будут поступать,
потому что не познали ни Отца, ни Меня.
Но Я сказал вам сие
для того, чтобы вы, когда придет то время,
вспомнили, что Я сказывал вам о том (Ин 15, 23–27; 16,1–4).
Конечно, этот текст имеет в виду битвы и гонения, современные эпохе его создания. Никаких других событий он и не может иметь в виду непосредственно. Но косвенно он имеет в виду и другие — все другие — битвы и гонения, ибо не мстительность над ним господствует, а он господствует над ней. Делать из этого текста прообраз современного антисемитизма под тем предлогом, что этот текст всегда понимали неправильно, — значит поддаваться скандалу, значит превращать в скандал то, что нам дано (как нам сказано), чтобы уберечь нас от скандала, чтобы предотвратить недоразумения, к которым может привести видимая неудача откровения.
Откровение терпит неудачу лишь по видимости; оно приводит к гонениям, способным, казалось бы, его заглушить, но которые в конце концов его исполняют. Пока слова Иисуса до нас не достигли, мы не имеем греха. Мы остаемся на стадии гадаринцев. Гонительская репрезентация еще сохраняет для нас относительную легитимность. Грех — это сопротивление откровению. Это сопротивление проявляется как ненавидящее гонение на источник откровения, то есть на самого истинного Бога, так как это именно он явился, чтобы нарушить наши мелкие договоренности, более или менее уютные, с нашими родными бесами.
Сопротивление гонителей — например, Павла до его обращения — делает явным именно то, что оно должно было бы скрывать ради того, чтобы быть успешным, — а именно, виктимные механизмы. Оно исполняет то разоблачительное слово, которое дискредитирует гонительские обвинения: «возненавидели Меня без причины».
Я вижу здесь теоретическое резюме главного евангельского процесса — того, который описывают все тексты, прокомментированные на предыдущих страницах, и который протекает и в нашей собственной истории, — который протекает, будучи самой историей, с ведома и на глазах всего мира и который есть не что иное, как пришествие Параклета. Когда придет Параклет, говорит Иисус, он будет свидетельствовать обо мне, он откроет смысл моей невинной смерти и всякой невинной смерти с начала и до скончания мира. Таким образом те, кто придут после Христа, будут свидетельствовать подобно ему — не столько своими словами или своей верой, сколько становясь мучениками, умирая, как и сам Иисус.
Конечно же, имеются в виду первые христиане, гонимые евреями или римлянами, но также имеются в виду и евреи, позднее гонимые христианами, имеются в виду все жертвы, гонимые всеми палачами. К чему же в самом деле относится это свидетельство? Я утверждаю, что оно всегда относится к коллективному гонению, порождающему религиозные иллюзии. Именно об этом говорит и следующая фраза: «даже наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу». В зеркале исторических гонений, средневековых и современных, мы видим если не само учредительное насилие, то по крайней мере его эрзацы — тем более убийственные, что в них уже нет ничего созидательного. Под ударом этого откровения падают охотники на ведьм, равно как и тоталитарные бюрократы. Отныне всякое насилие разоблачает то же, что разоблачают и Страсти Христа, — слабуомный генезис кровавых идолов, всех ложных богов религии, политики и идеологии. Убийцы по-прежнему считают, что их жертвоприношения оправданы. Они по-прежнему не ведают, что творят, и мы должны их простить. Настал час, чтобы мы простили друг друга. Если мы промедлим еще немного, у нас не останется времени.
Перевод некоторых терминов этой книги требует пояснений. Говоря о том, что Евангелие открыло людям прежде от них скрытый механизм козла отпущения, Жирар регулярно использует существительное «revelation» («открытие», «раскрытие»). Поскольку речь идет о открытии, сделанном в Евангелии, то адекватным переводом будет высокое слово «откровение» («непосредственное открытие человеку божественных истин самим Богом», согласно определению Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона); но поскольку речь идет об открытии некоего механизма, то адекватным переводом будет нейтральное стилистически слово «разоблачение», допускающее «механизм» как объект в родительном падеже («откровение механизма» сказать невозможно). Выбор любого из этих слов как единственного перевода обеднил бы смысл текста. Поэтому в данном случае мы решили нарушить обычное правило перевода терминов — «одному термину оригинала соответствует один термин перевода» — ив переводе используем оба слова, в соответствии с контекстом.
Существительное «scandale» и производный глагол «scandaliser» Жирар использует не в том значении, какое они имеют во французских переводах Нового Завета («соблазн», «соблазнять»), а фактически как термины собственной теории, поскольку их внутренняя форма — «skandalon» («ловушка», «то, обо что спотыкаются»; др-греч.) — идеально соответствует понятию «преграда», которое Жирар ввел в рамках своей теории миметического желания. Иначе говоря, этимология этих слов для Жирара важнее их семантики. Поэтому для перевода мы использовали русские слова хотя и с несовпадающей семантикой, зато с той же внутренней формой — «скандал» и «скандализовать», — предполагая, что и они получат в контексте книги необходимый терминологический смысл.
