— Что вам нужно от меня, — спрашивает архипастырь, — и что вы за просители?
— Мы отшедшие души и явились к тебе с просьбой: оставь нам священника и не отстраняй его от прихода.
Впечатление этого сновидения так было велико, что Филарет не мог отделаться от него по пробуждении и велел позвать к себе осужденного священника. Когда тот явился, митрополит спросил его:
— Какие ты имеешь за собой добрые дела? Открой мне.
— Никаких, владыко, — отвечал священник, — достоин наказания.
— Поминаешь ли ты усопших? — спросил его митрополит.
— Как же, владыко, у меня правило: кто подаст раз записку, я уж постоянно на проскомидии вынимаю частички о них, так что прихожане ропщут, что у меня проскомидия длиннее литургии, но я уж иначе не могу.
Преосвященный ограничился переводом священника в другой приход, объяснив ему, кто был ходатаем за него («Странник», 1862, Май).
«Но кто может исчислить, — восклицает св. Иоанн Дамаскин, — все свидетельства, находящиеся в жизнеописаниях святых мужей, в описании мученичеств и в Божественных откровениях, ясно показывающие, что по смерти приносят величайшую пользу усопшим совершаемые о них молитвы и раздаваемая милостыня» («Слово о почивших в вере», Христианское чтение, 1827, ч. 26.).
Протоиерей Д. Г. Булгаковский
Церковь объясняет нам, почему нужна молитва об усопших, какова польза от нее душам. Устами своих Отцов и Учителей вещает нам. Мы не знаем святоотеческой литературы и философии, которые бы мы должны знать более всех других наук. Так идемте же в Церковь!
Все, что нужно нам для спасения души, услышим мы с клироса и с амвона. В стихирах, канонах, тропарях, особенно же в синаксарях, прологах и Четьи-Минеях собраны истины, данные нам Церковью.
Велика сила молитвы! Молитвенными воздыханиями Церкви ослабляется сила адова и облегчаются души в том неопределенном состоянии, в каком они пребывают до суда. Кроме мучений и власти ада, еще нечто смущает нас в смерти: это невыясненность той нашей жизни. С моментом телесной смерти для души и перерыва не будет: душа, как жила до последней минуты земной жизни, так и будет продолжать жить до Страшного Суда. Но какова будет эта жизнь, не знаем мы… Кое-что тут указывают опять же наши Минеи и Триоди (в Церкви), и по их молитвам утешительный и успокаивающий ответ нашей душе слышится с церковного клироса.
В Православии ясно и определенно звучит исповедание личной жизни каждой души: как жила она здесь, отдельным «я» в оболочке тела, так будет жить и жизнью будущего века. До Суда — в предвкушении воздаяний, а после Суда — в прославленном и преображенном теле, в полной мере участвуя в райском блаженстве (если его сподобились). Мятущаяся душа наша в этом личном воздаянии и жизни, не в каком-то проблематичном «существовании», но именно в жизни находит себе великое утешение в православном понимании смерти.
На проскомидии иерей преобразует таинственное на дискосе Небесное Царство, торжествующую на небе Церковь: Агнца Божия, одесную Его Царица, Матерь Божья, девять чинов святых: и святители, апостолы, и преподобные, и мученики, и бессребреники. И к этим чинам святых, к сияющим небесной красотой ликам просиявших на земле православных христиан, к ним подходят и частицы, вынутые за всех-всех усопших, скончавшихся в вере и надежде вечной жизни, и они, эти прообразующие частицы евхаристического хлеба, омоются вместе с частицами святых в честной животворящей Крови Агнца. И этим грехи всех этих когда-то поживших людей очистятся, и души облегчатся от своих мучений.
Верим ли мы в это, верим ли, люди православные? Ибо это нельзя уразуметь, ни понять, — это можно только верою принять. Господи, верую, помоги моему неверию!
Велика сила молитвы нашей, даже для нас грешных. Будем же молиться за наших умерших, да и за нас помолятся после нашей смерти, которая вот-вот уже рядом, уже близка. Не венками и мраморными памятниками, не пышной бутафорией погребальных бюро, а горячей молитвой за их вечный покой. Легко будет тогда умирать при сознании того, что и за меня грешного будет возноситься молитва, и святая Евхаристическая жертва будет приноситься в мою память.
В Православии нет смерти, ибо смерть лишь узкая межа между жизнью здесь и смертью в будущем веке, смерть есть лишь временное разлучение души и тела. Нет смерти ни для кого, ибо Христос воскрес для всех. Там вечность, вечный покой и вечная память у Бога и в Боге.
Не мусульманский рай с гуриями перед нашими очами, не тусклая и нудная нирвана, не противное и скучное перевоплощение, — а тихие райские обители, немерцающий Свет в невечернем Дне Христова Царства. Вечное приобщение блаженства, вечная литургия, где херувимскую поют не человеческие голоса, а лики самих Херувимов и Серафимов. Вечная память, вечная литургия в Боге и у Бога!
(Архимандрит Киприан, журнал «Вечное», Париж.)
Дай мне, господи, память смертную!
«Даждь ми, Господи, память смертную — и я поспешу приготовиться к смертному часу и заслужить Твое Небесное Царство. Что будет со мною, если ты не дашь мне этой па-мяти? Какова тогда будет моя смерть и будущая жизнь? О, дай мне, Господи, память смертную!»
Легко заметить странное на первый взгляд противоречие: христианское учение, исповедующее воскресение и бессмертие души человеческой, много и с глубочайшей серьезностью говорит о смерти, учит помнить о ней и видит в памяти о своем смертном часе как бы некий залог будущего бессмертия. Напротив, материализм, по учению которого все в этом мире завершается неизбежной и окончательной гибелью, воинственно отрицающий даже самую мысль о возможном бессмертии, не только не имеет сколько-нибудь вразумительного учения о смерти, но как будто даже и не желает о ней ничего знать. По откровенному признанию одного из адептов марксизма, что для этих людей равнозначно материализму, проблемы смерти нет и не может быть. Однако поскольку смерть сама по себе такими убеждениями не отменяется, то в обыденной жизни проблему, связанную с ней, каждый решает сам по своему разумению, впрочем, не без воздействия и влияния той «нравственной» максимы, которая неизбежно проступает из темных глубин материалистической философии: «Бери и пользуйся, сколько можешь, ибо завтра умрешь».
Противоречия здесь, однако, нет. Если смерть есть окончательный и бесповоротный конец всех и вся, тогда действительно лучше не глядеть ей в глаза, забыть о ней, чтобы не отравлять свою мимолетную эфемерную жизнь ее неизбежностью.
Если же смерть — это родительные врата новой жизни, тогда просто насущно необходимо знать и помнить о ней, готовиться к встрече с ней, потому что та новая жизнь, которая начинается за порогом смерти, не может не быть в той или иной форме и степени продолжением этой земной жизни. Поэтому с чем придет человек к своему смертному часу, каким духом исполнится он в его преддверии, таким и войдет он в вечный свой храм. «В чем застану, в том и сужу» — таков закон небесного правосудия.
Из ветхозаветной религии христианство сохранило почти все, существенно все переосмыслив и пережив заново. Примером этого может служить древнейшее понятие «страха Божия», который есть «начало Премудрости». Для ветхозаветного человека страх Божий означал неизбежность Божьего гнева и наказание за всякое прегрешение, возбуждая в его воображении представление о карающем биче Божием.
Иисус поведал о Боге милостивом и любящем, более терпеливом и милосердном, чем любой отец на земле для своего сына, победив тем самым страх сыновней любовью, преданностью и верой. Но страх Божий не исчез из новозаветной морали, он только наполнился иным смыслом.
Согласно евангельскому учению о жизни, вполне согласному в этом отношении с древними преданиями, душа человека не является функцией его физического тела. Напротив, физическое существо человека рождается, растет, развивается и прекращает свое существование в порядке и последовательности, которые определяются его внутренним духовным развитием. Более того, душа, рождающая свое тело для какой-то своей работы, не прекращает существования после его умирания. Согласно букве и духу христианского учения душа человека вне времени. Но с душой человека, отрекающегося от любви Божией, происходит нечто такое, что не есть полное уничтожение, но, может быть, хуже, чем сама смерть. Отрекшиеся от любви Божией в этой жизни отпадают от нее во веки веков.
Поистине страшно представить себе вечность, в которой нет места милосердию и любви, где всеобщая озлобленность и «зубовный скрежет» определяют атмосферу и дух существования. Этого и только этого страшатся сердце и разум христианина.
Земная жизнь полна искушений, земная плоть податлива ко злу и подвластна страстям, устоять в ней, сохранить свою душу от гордыни и озлобления, которые убивают любовь, трудно, это требует от человека постоянного понуждения себя к добру, самоотверженного ему служения, покаяния и исповеди. Поэтому так важно для человека помнить о конечности своего земного существования и о тех бесконечных последствиях, которые влечет за собой так или иначе прожитая им жизнь.
