Сын Венеры услышал эти слова и ответил: «Твои стрелы могут поразить любые цели, но мои – поразят тебя». Сказав так, он достал из своего колчана две стрелы разного назначения: одну, чтобы разжигать любовь, а другую – чтобы отражать ее. Первая стрела была золотая и остро заточенная, вторая – тупая, со свинцовым наконечником. Свинцовой стрелой он поразил нимфу Дафну, дочь речного бога Пенея, а золотой – Аполлона, прямо в сердце.
Тотчас же бог был охвачен любовью к девушке, а ей стала отвратительна сама мысль о любви. Ей нравились лесные забавы и погони на охоте. Многие влюбленные искали ее, но она всех их отвергала, играя на деревянных дудочках и не думая о Купидоне или Гименее. Отец часто говорил ей: «Дочь, ты должна мне найти зятя, ты должна мне нарожать внуков».
Но так как она ненавидела саму мысль о браке как о преступлении, ее прекрасное лицо все покрывалось румянцем стыда, она кидалась отцу на шею и говорила: «Дорогой отец, будь ко мне благосклонен и позволь всегда оставаться незамужней, как Диана». Он согласился, но в то же время сказал: «Твое собственное лицо не позволит этого».
Аполлон полюбил Дафну и страстно желал добиться ее; ему – тому, кто давал предсказания всему миру, не хватало мудрости, чтобы узнать свою собственную судьбу. Аполлон увидел ее волосы, свободно рассыпанные по плечам и сказал:
– Если так прекрасен беспорядок, то какими же они будут, если их уложить?
Он видел ее глаза, яркие как звезды; он видел ее губы и не могу довольствоваться только созерцанием их. Он любовался ее ногами и руками, обнаженными до плеч, а то, что было скрыто от глаз, он представлял еще более прекрасным. Он преследовал ее; она бежала быстрее ветра и не останавливалась ни на миг на его мольбы.
– Остановись, дочь Пенея, – сказал Аполлон, – Я не враг тебе. Не уносись от меня, как овечка от волка или голубь от ястреба. Я следую за тобой из-за любви. Ты меня расстраиваешь и пугаешь, потому что можешь упасть и разбиться об эти камни, и я буду тому причиной. Молю, беги медленнее. И я буду преследовать тебя медленнее. Я ведь тебе не деревенщина, не какой-нибудь грубиян. Мой отец – сам Юпитер, а я – владыка Дельф и знаю все о прошлом и о настоящем. Я – бог пения и лиры. Мои стрелы попадают точно в цель, но, увы! Стрела, более губительная, чем моя, пронзила мне сердце! Я бог врачевания и знаю хорошие качества всех целительных растений. Увы! Я страдаю от болезни, против которой не действует никакой бальзам!
Победу над Дафной нельзя отнести к подвигам Аполлона, но людская молва этот случай сохранила
Нимфа продолжала свой бег, не выслушав его просьбу. Но, даже убегая, она очаровывала его. Ветер развевал ее одежды, а ее распущенные волосы свободно струились за ней. Бога еще более распалило то, что его мольбы отвержены, и, подгоняемый Купидоном, он стал нагонять ее. Он был как гончая, преследующая лань с открытой пастью, готовая вцепиться, а слабое животное отпрыгивает, ускользая в самый последний момент. Так и неслись бог и дева – он на крыльях любви, а она на крыльях страха. Однако, преследователь быстрее, и нагоняет ее, и его шумное дыхание уже касается ее волос. Силы начали оставлять ее, и, готовая упасть, она зовет своего отца, бога рек:
– Помоги мне, Пеней! Открой землю, чтобы скрыть меня, или измени мое тело, которое навлекло на меня эту беду!
Как только она это сказала, ее члены оцепенели; грудь стала закрываться нежной корой; волосы стали листьями, руки стали ветвями; ноги быстро прилипли к земле, как корни; ее лицо, ставшее вершиной дерева, не сохранило ничего из прошлых очертаний, кроме своей красоты. Аполлон стоял пораженный. Он обнял ветви и покрыл поцелуями дерево. Ветви сжались от его губ.
– Теперь ты не можешь быть моей женой, – сказал он, – но, несомненно, ты будешь моим деревом. Я надену тебя на свою голову; я украшу тобой свою арфу и свой колчан; и когда великие римские завоеватели подготовят триумфальное величие Капитолию, из тебя совьют венки на их головы. И, так как я вечно молодой, ты тоже будешь вечнозеленой, и твои листья не будут опадать.
Нимфа, превратившаяся теперь в лавровое дерево, кивнула головой в знак благодарности. То, что Аполлон был богом и музыки, и поэзии, не кажется странным, но то, что медицина также была назначена в его владения, может таким показаться удивительным.
Кто вещих Дафн в эфирный взял полон,
И в лавр одел, и отразил в кринице
Прозрачности бессмертной? – Аполлон.
Следующие строки из стихотворения Шиллера «Боги Греции» отсылают нас к тем далеким временам.
Здесь, на высях, жили ореады,
Этот лес был сенью для дриад,
Там из урны молодой наяды
Истекал сребристый водопад.
Этот лавр был нимфою молящей,
В той скале дочь Тантала молчит,
Филомела[11] плачет в темной чаще,
Стон Сиринги в тростнике звучит…
Аполлон страстно любил юношу по имени Гиацинт. Он сопровождал его в его занятиях: нес сети, когда тот ловил рыбу, вел собак, когда он шел на охоту, следовал за ним в его походах в горы и забросил ради него свою лиру и свои стрелы. Однажды они играли вместе в метание колец, и Аполлон, подняв диск, с силой и ловкостью послал его высоко и далеко. Гиацинт смотрел, как он летел, и, взволнованный игрой, побежал вперед, чтобы поймать его, торопясь сделать свой бросок; как вдруг кольцо отскочило от земли и ударило его в лоб. Он ослабел и упал. Бог, такой же бледный, как Гиацинт, поднял его и сделал все, чтобы остановить кровь и удержать улетающую жизнь, но все было напрасно; рана оказалась сильнее медицины. Как у сорванной в саду лилии свешивается голова, и цветы наклоняются к земле, так голова мертвого мальчика, словно слишком тяжелая для его шеи, падала на плечо.
– Ты мертв, Гиацинт, – говорил в отчаянии Феб, – я лишил тебя юности. Тебе – страдание, мне – преступление. Если бы я мог умереть за тебя! Но так как этого не может быть, живи в моей памяти и в песне. Моя лира будет прославлять тебя, моя песня будет рассказывать о твоей судьбе, и ты станешь цветком, посвященным моему сожалению.
Пока Аполлон говорил, он увидел, что кровь, которая текла на землю и пачкала траву, перестала быть кровью; и появился цветок, более прекрасного оттенка, чем тирский пурпур, похожий на лилию, если бы он был не пурпурный, а серебристо-белый. Но этого Фебу было недостаточно; для большей славы он пометил лепестки своей скорбью и написал на них: «Ах! Ах!», как мы видим и сегодня.
Этот цветок с тех пор называется гиацинтом, и с каждым возвращением весны его цветение оживляет у нас память о несчастной судьбе Гиацинта.
Говорят также, что во всей этой трагической истории виноват не кто иной, как Зефир (западный ветер), который тоже любил Гиацинта и ревновал, что тот предпочел Аполлона; он злокозненно подул невовремя, чем изменил направление полета кольца, чтобы оно убило Гиацинта.
Аллюзию к Гиацинту можно узнать в «Лициде» Мильтона:[12]
«Как тот цветок кроваво-красный,
Что горю посвящен».
На двух предыдущих примерах мы увидели, что древние видели своих богов великими и могущественными существами, но вовсе не всесильными и далеко не всегда божественно справедливыми. Скажем прямо: боги древности были упрямыми, обидчивыми и ужасно своенравными созданиями и горе было тому человеку, который ненароком мог рассердить их.
Был полдень, и солнце стояло в зените, когда молодой Актеон, сын царя Кадма, обратился к юношам, которые вместе с ним в горах охотились на оленя:
– Друзья, наши сети и оружие смочены кровью жертв; на сегодня мы достаточно поохотились, а завтра мы сможем продолжить наши труды. Теперь, когда Феб печет землю, давайте отложим наше снаряжение и порадуемся отдыху».
В той местности была долина, плотно окруженная кипарисами и соснами, посвященная богине-охотнице Диане. На краю долины имелась пещера, украшенная не искусственно, но сама природа потрудилась над ней, потому что обернула свод ее кровли камнями так изысканно, словно те были подобраны рукой человека. С одной стороны бил источник, а края открытого бассейна были покрыты травой. Сюда приходила богиня леса, когда утомлялась охотой, и омывала свое девственно-божественное тело в искрящейся воде.
Однажды, направившись туда со своими нимфами, она вручила свое копье, стрелы и лук одной, а одежду – другой, пока третья развязывала сандалии с ее ног. Потом Крохала, самая ловкая из них, убрала ее волосы, а Нефела, Хиала и другие принесли воду в большой вазе.
Когда богиня таким образом была подготовлена к процедурам туалета, беспечный Анактеон, покинул своих компаньонов и слоняясь без особой цели, пришел на это место, приведенный сюда не иначе как самой своей злосчастной судьбой. Когда он показался при входе в пещеру, нимфы, увидевшие мужчину, закричали и помчались к богине, чтобы прикрыть ее своими телами. Но она была выше их, и ее голова возвышалась над всеми прислужницами. Лицо Дианы, застигнутой врасплох, залилось краской цвета облаков во время заката или восхода.
