Заполняет ли религия «очень нужный пробел»? Часто говорят об имеющейся в сознании нише «под бога»: якобы у людей существует психологическая потребность в боге — воображаемом товарище, отце, старшем брате, исповеднике, задушевном друге, которую необходимо удовлетворить вне зависимости от того, существует ли бог на самом деле. Но что, если бог попросту занимает место, которое лучше было бы заполнить чем-то другим? Наукой, например? Искусством? Человеческой дружбой? Гуманизмом? Любовью к этой жизни в реальном мире, а не ожиданием другой, за могильной чертой? Любовью к природе — тем, что великий энтомолог Е. О. Уилсон назвал биофилией?
Были времена, когда религию считали способной выполнять в жизни человека четыре главные функции: объяснение, назидание, утешение и вдохновение. В течение всей истории религия пыталась объяснить наше существование и природу Вселенной, в которой мы обитаем. В данной роли в наши дни её далеко превзошла наука, о чём мы уже говорили в главе 4. Под назиданием я имею в виду нравственные правила поведения, и об этом шла речь в главах 6 и 7. Об утешении и вдохновении до сих пор было сказано немного; давайте поговорим о них в этой последней главе. Разговор об утешении хочется начать с рассмотрения известного феномена детского сознания — «воображаемого друга», который, по моему мнению, сродни религиозным верованиям.
Думаю, что Кристофер Робин не верил, что Пятачок и Винни-Пух по-всамделишному разговаривали с ним. А Чудик?
У меня есть тайный спутник, Чудиком зовут его.
Потому я не скучаю, если рядом никого.
Когда я играю в детской и на лестнице сижу —
Он всегда со мною рядом, я всегда за ним слежу.
Мой папа самый лучший, он лучший у меня,
И мама тоже рядом, и вместе мы семья,
А няня — это няня, её зову я Ня.
Но Чудика не видит никто и никогда.
Чудик рта не закрывает — я учу его словам.
Но порой он подражает скрипу, стукам и шагам.
А порою хочет крикнуть, но не может: в горле ком!
Тогда я спешу на помощь, и мы с ним кричим вдвоём.
Мой папа самый лучший, он лучший у меня,
И мама тоже рядом, и вся моя родня,
А няня — это няня, её зову я Ня.
Но Чудика не знает никто и никогда.
Мы с Чудиком, как львята, по скверику бежим,
Мы ночью, словно тигры, тихонечко лежим.
Он словно слон спокоен — заплакал бы хоть раз!
(Конечно, если мыло не попадает в глаз.)
Мой папа — это папа, он папа для меня.
И мама — это мама, и вся моя родня.
А няня — это няня, её зову я Ня.
Но Чудик не сравнится ни с кем и никогда.
Мне дарят шоколадку — я вынужден сказать:
«А можете для друга ещё одну мне дать?»
Вот только (из-за зуба!) мой друг с трудом жуёт,
И я его конфеты в свой отправляю рот.
Я папу вижу редко, всё время он спешит,
Порой уходит мама, чтобы «отдать визит».
На няню я бываю обижен иногда…
Но Чудик — это Чудик, и он со мной всегда.233
(А. А. Милн. «Теперь нам уже шесть»)
Отличается ли воображаемый друг принципиально от других детских фантазий, является ли он более важной иллюзией? Собственный опыт мне тут вряд ли поможет. Подобно многим другим родителям, мама записывала мою детскую болтовню в книжечку. Похоже, что кроме простых «притворств» (я — человечек с луны… акселератор… древний вавилонянин) мне очень нравились «притворства второго порядка» (я — сова, притворяющаяся водяным колесом), иногда — возвратные (я — мальчик, притворяющийся Ричардом). Но я никогда на самом деле не верил, что я — это не я, и это, как мне кажется, справедливо для большинства игр-«притворялок». Но у меня не было Чудика. Если рассказы взрослых о своём детстве правдивы, то по крайней мере некоторые — нормальные дети, имеющие воображаемых друзей, верят в их реальное существование, а кто-то даже чётко и ясно видит их воочию. Подозреваю, что детский феномен Чудика может оказаться хорошей моделью для понимания религиозных верований взрослых. Не знаю, занимались ли им с этой точки зрения психологи, но думаю, что здесь можно было бы обнаружить немало интересного. Спутник и самый лучший друг, Чудик на всю жизнь — эта роль богу, безусловно, по силам; это одна из ниш, которая может опустеть, если бога не станет.
Другой ребёнок, девочка, рассказывала о «лиловом человечке», которого она видела своими глазами и который, сверкая, с лёгким звоном появлялся из воздуха. Он частенько навещал её, особенно когда ей было одиноко, но с возрастом это случалось всё реже. Однажды, как раз перед тем, как она начала ходить в детский сад, он появился, как всегда, в сопровождении звонкого звука трубы и сообщил, что больше не придёт. Девочка опечалилась, но человечек сказал: она уже почти совсем взрослая и может теперь обойтись без него, а ему нужно помогать другим детям. Он обещал, что появится опять, если понадобится ей очень-очень сильно. Он действительно вернулся к ней много лет спустя, во сне, когда на перепутье жизни ей нужно было принять важное решение. Дверь спальни приоткрылась, и в комнату, толкая перед собой тележку с книгами, вошёл… «лиловый человечек». Девушка истолковала это как совет поступить в университет; так она и сделала и впоследствии никогда о сделанном не жалела. Эта история трогает меня почти до слёз; на её примере мне удаётся ближе всего подойти к пониманию той утешающей и поддерживающей роли, которую играют вымышленные боги в жизни людей. Пусть это существо — лишь плод воображения, но для ребёнка оно совершенно реально, и оно по-настоящему утешает и даёт добрые советы. Более того: воображаемые друзья и воображаемые боги посвящают страждущему всё своё время и внимание без остатка. И обходятся они гораздо дешевле, чем психиатры и профессиональные консультанты.
Может быть, боги в своей роли утешителей и наставников произошли от чудиков путём «психологического педоморфоза»? Педоморфоз — это сохранение у взрослой особи детских свойств. У китайских мопсов — педоморфные морды: взрослые особи похожи на щенят. В эволюции этот процесс хорошо известен; широко признаётся его важность при появлении таких присущих современному человеку признаков, как выступающий лоб и короткие челюсти. Эволюционисты сравнивают людей с детёнышами обезьян; бесспорно, молодые особи шимпанзе и горилл гораздо больше похожи на людей, чем взрослые обезьяны. Не может ли оказаться, что религии развились путём постепенного, растянутого на многие поколения отодвигания момента расставания детей со своими чудиками — подобно тому как в ходе эволюции у нас замедлились уплощение лба и рост нижней челюсти?
Полагаю, что для полноты картины нужно рассмотреть и обратную возможность. Может быть, не боги произошли от древних чудиков, а чудики являются потомками древних богов? Мне это кажется менее вероятным. Я стал думать об этом во время чтения книги американского психолога Джулиана Джейнса «Происхождение сознания при разрушении двухкамерного рассудка» — произведения, содержание которого по своей странности не уступает названию. Подобные книги, как правило, или полностью бредовы, или абсолютно гениальны, среднего не дано. Возможно — первое, но пока не могу сказать наверняка.
Мыслительный процесс многих людей имеет форму диалога между «собой и другим, находящимся в голове собеседником», пишет Джейнс. Сейчас мы понимаем, что оба «голоса» принадлежат нам самим, а тех, кто с этим не согласен, считают сумасшедшими. В какой-то момент такое случилось с Ивлином Во. Он всегда отличался прямолинейностью и при встрече с одним из друзей заметил: «Давненько тебя не видел; правда, я мало с кем встречался в последнее время, потому что, понимаешь ли, сошёл с ума». Оправившись, он сел за роман «Испытание Гилберта Пинфолда», в котором описал свои галлюцинации и разговаривавшие с ним голоса.
Джейнс полагает, что приблизительно до 1000 года до нашей эры большинство людей вообще не догадывались, что второй голос — «голос Гилберта Пинфолда» — принадлежит им самим. Они считали его голосом бога: скажем, Аполлона, или Астарты, или Яхве, или, чаще, какого-нибудь домашнего божества, дающего им советы или приказания. Джейнс даже установил положение «божественных голосов» в полушарии мозга, противоположном управляющему обычной речью. Согласно Джейнсу, «разрушение двухкамерного рассудка» было важнейшим историческим событием. Именно тогда людей осенило, что голоса, казавшиеся им внешними, на самом деле являются внутренними. Джейнс, кроме того, утверждает, что это событие стало отправной точкой в становлении человеческого сознания.
