Можно было бы еще понять эту идею, если бы дело шло о войне христианских государств против нехристианских или даже о войне православного государства пусть тоже с христианским, но не православным. Здесь же не было ни того, ни другого: обе воюющие стороны включали в себя христиан и нехристиан, православных и неправославных. Распределение воюющих сторон по принципу «лагерь Сатаны» и «лагерь Христа» выглядело в этих условиях совершенно произвольным. Но положение обязывало…
Оно облегчалось тем обстоятельством, что в войну вступила на стороне противников России мусульманская Турция. Было счастливым совпадением, что пламенную мечту русской буржуазии о захвате находившихся в руках Турции проливов (Босфор и Дарданеллы) можно было связать с вековечным лозунгом завоевания гроба Господня, то есть Иерусалима, а значит, и всей Палестины и, пожалуй, всего Ближнего Востока. Цитированный выше одесский автор довел выражение этой идеи до логического конца. «Гроб Господень, — писал он дальше, — вот в чем выявился главнейший смысл европейской войны. Завоевание Святой Земли — вот в чем, в конце концов, выявился истинный смысл нынешней войны»25. Официальный печатный орган русской церкви «Церковный вестник» буквально не находил слов, чтобы достойно расписать красоту и значение Царьграда — Константинополя: «Небо земное, престол славы божией, колесница херувимская, благопотребное радование всей земли, похвала херувимам и уничтожение варваров, второй рай…» 26 А если он такой прекрасный, то должен быть наш — логика простая и ясная. Правда, здесь могли бы возникнуть осложнения, вытекающие из того, что на драгоценную христианскую святыню могли с тем же успехом претендовать и христианские союзники царской России, но в отношении Константинополя и проливов можно было сослаться на то, что это святыни не общехристианские, а православные и они должны, следовательно, принадлежать не кому иному, как русскому царизму. Церковный журнал высказывался на этот счет еще более ясно: «…цель войны — крест Христов на храме св. Софии в Константинополе, взамен венчающего его теперь турецкого полумесяца. Константинополь — колыбель нашей православной веры, и он должен быть в наших руках… Царьград и Босфор должны быть наши, как колыбель веры нашей» 27. Так благовидно облекались в религиозную форму хищнические цели русской буржуазии.
Некоторые из руководителей церкви совершенно откровенно утверждали в печати, что их не удовлетворяет захват святой Софии и, следовательно, проливов — они требовали завоевания всего Ближнего Востока, обосновывая это требование божественными интересами христианства. Так, например, писал печально знаменитый черносотенный митрополит (тогда еще архиепископ) Антоний Храповицкий: «Не Европу только надо очистить от турок, а весь православный Восток — Господень гроб, Голгофу, Вифлеем, Дамаск, Бейрут и вообще все православные епархии». Дальше уже без всякого благочестивого прикрытия развертывается программа империалистических захватов: «Россия должна овладеть широкой лентой земли от Южного Кавказа до Дамаска и Яффы и овладеть Сирией и Палестиной, открыв для себя берега Средиземного моря и соединив их с Кавказом железными дорогами» 28. Эта деловая буржуазно-империалистическая программа в течение всей войны пропагандировалась и официальным церковным органом, предназначенным для военных церковников. Уже в семнадцатом году этот почтенный журнал уверял своих читателей, что «барыши (от военных захватов. — И. К.) пойдут на пользу» 29. Кому на пользу — достаточно ясно: российской буржуазии, самодержавию и усердно прислуживающей им церкви.
Практическая деятельность, при помощи которой православная церковь усердно обрабатывала сознание воевавших солдат и моряков, а также трудящихся тыла, проводилась самыми различными путями. Миллионами распространялись листовки и брошюрки соответствующего содержания, устные проповеди на фронте, в тылу и в госпиталях для раненых, неустанная индивидуальная обработка людей — все это делалось под флагом священных целей грабительской войны, явного покровительства православной царской армии, оказываемого небесными силами, происходящих якобы чудес, наглядно демонстрирующих такое покровительство. Фабрикация этих чудес была организована в массовых масштабах. Точнее сказать, фабриковались не сами чудеса, а россказни о них, распространявшиеся по всем возможным каналам.
На потребу военно-пропагандистским целям широко использовались чудотворные иконы. Целыми транспортами уже существовавшие к тому времени и вновь изготавливаемые иконы рассылались по фронтам для воодушевления «православных воинов». Руководила этим делом сама императрица Александра Федоровна. Отправлялись на фронт изготовлявшиеся в большом количестве походные палаточные церкви, в которых полковые священники для поднятия духа солдат служили молебны. Как известно, больших результатов в боевом и даже политическом отношении эти благочестивые мероприятия не приносили. В ходе войны солдатская масса все больше убеждалась в том, что ее заставляют воевать не за свои интересы и что бестолковое управление страной и бездарное командование боевыми действиями ведут не только государство к военному поражению, но и весь народ — к неслыханным и небывалым бедствиям. Широко распространялись революционные настроения в рабочем классе и среди крестьянства. Дело неминуемо шло к революции.
Высшие сферы церковной иерархии были единодушны в вопросе об основной стоявшей перед церковью политической и идеологической задаче — всеми доступными средствами и методами содействовать сохранению в России существующего политического и социально-экономического строя, во всяком случае не допустить крушения самодержавия. Что же касается путей достижения этого, то внутри правящей церковной верхушки все время шли споры и разногласия, нередко переходившие в острую групповую борьбу. Водораздел между двумя боровшимися группами шел по «распутинской» линии — кто согласен быть верным орудием в руках проходимца, полностью владевшего душами царя и царицы, и кто не согласен; то же самое происходило, кстати сказать, и в светской государственной иерархии. Прежде всего в зависимости от этого признака назначался обер-прокурор Синода 30.
В декабре 1916 г. Распутин был убит, и это стало многозначительным событием в жизни не только церкви, но и царствующей династии, и политического режима в целом. Убийство Распутина было своего рода знамением грядущего крушения самодержавия. Через два месяца грянула Февральская революция. Она поставила перед церковью сложную задачу ориентации в новой политической обстановке.
НА РУБЕЖЕ НОВОЙ ИСТОРИЧЕСКОЙ ЭПОХИ
Еще незадолго до вынужденного отречения царя церковь публиковала самые верноподданнические монархические заявления. 21 января 1917 г. Московский митрополит Макарий обратился с воззванием «К возлюбленной пастве Московской», опубликованным в «Московских церковных ведомостях» и тут же перепечатанным во всей церковной прессе. Там он писал: «Объединись, русский народ, около святой церкви… Сплотись около престола царского, под предводительством верных слуг царевых, в повиновении богом учрежденной власти»31. А Киевский митрополит Владимир уже в феврале 1917 г. писал так: «Мы, православные христиане, члены монархического государства, до глубины души любящие своих царей — помазанников божиих… Волны партийной борьбы не должны подыматься до царского престола. Последний должен быть священным и неприкосновенным для каждого направления» 32. И только уже 27 февраля, когда стало ясно, что царю Николаю II удержаться на троне не удастся, церковники стали маневрировать.
В общем церковь отнеслась к происшедшему перевороту лояльно. У нее не было оснований связывать свою судьбу с явно отжившим и свергнутым самодержавием. Временное правительство, в котором главную роль играли фигуры, вполне импозантные в глазах церковников, внушало им доверие и своего рода верноподданнические чувства. В перспективе руководителями церкви предвиделся такой порядок, при котором соборная, епископская, а может быть, и патриаршая церковь независима от государства, но пользуется экономической, политической и всякой иной поддержкой с его стороны и занимает в государстве первенствующее центральное положение. Такая перспектива была даже более соблазнительна, чем положение при царизме, когда церковь и формально и фактически находилась под пятой самодержца.
Временное правительство всеми своими действиями показывало, что оно не собирается господствовать над церковью, а права и привилегии предоставляет ей весьма широкие. Так, например, раньше любое важное постановление Синода получало силу только после утверждения его царем, а теперь это отпадало. Правда, формально, поскольку Синод все же возглавлялся оберпрокурором на правах министра Временного правительства, подчинение церкви государству как будто все-таки сохранялось. На деле, однако, Синод получил значительно большую самостоятельность от светской власти, чем он имел до революции. Об отделении церкви от государства Временное правительство не помышляло, но с готовностью в ряде своих документов декларировало «свободу церкви», подкрепляя в то же время эти дружественные декларации солидными финансовыми ассигнованиями. У Синода не было, таким образом, особых оснований выражать недовольство Временным правительством, тем более что он усматривал в установившемся политическом режиме оплот против углубления революционного движения и гарантию сохранности существующего эксплуататорского строя.
