Спустя сто и более лет после смерти пророка основания для такого грубого подхода к основным положениям ислама стали появляться в больших количествах. Сам Ибн ал-Мубарак составил целую книгу хадисов, посвященных единственной теме – джихаду. Другие ученые, обратившись к Корану, оказались в тупике – отрывки, требовавшие постоянных военных действий, чередовались с другими, призывавшими к обратному. Вот ученые и решили организовать стихи в хронологическом (по крайней мере, по их мнению) порядке, причем лицемерным мушрик было выделено место в самом конце жизни пророка. «Убивайте многобожников, где ни найдете их, старайтесь захватить их, осаждайте их, делайте вокруг них засады на всяком месте, где можно подстеречь их»78 – эти максимы имели очевидную ценность для тех, у кого имелась склонность к драке с римлянами. Поэтому для ученых стало особенно важным установить, что они действительно открылись пророку в конце его карьеры, – только так можно было правдоподобно объяснить, почему они заменили другие – ранние и менее воинственные отрывки. В результате благодаря военному энтузиазму улемов начали изменяться не только собрания хадисов, но и некоторые подробности биографии пророка. Для ученых, таких как Ибн ал-Мубарак, ставки вряд ли могли быть выше. Не сумей они продемонстрировать, что следуют примеру Мухаммеда, и не только их постоянно усложнявшаяся доктрина джихада, но и все их страдания на полях сражений Киликии были бы обесценены. А если все это эффектно связать с пророком, приз будет сказочным. Не только прошлое ислама станет принадлежать им, но и будущее тоже.
От такой перспективы Омейядов мог бы хватить удар. Мало того что эти выскочки-бумагомаратели – турки, персы и прочий сброд – осмеливаются оспаривать у Khalifat Allah его право устанавливать законы ислама, так они еще имеют наглость указывать ему правильный путь – как «сражаться на пути Божьем»79. Ни одна династия в истории не правила таким потрясающим количеством завоеванных территорий, как Омейяды. При их правлении правоверные видели падение Карфагена и Мерва, покорение Испании и Трансоксианы. Их отряды дошли до Луары и Гиндукуша. Ясно, что Бог одобрил их царствование, – это даже не могло обсуждаться. И все же, словно грызуны, прорывавшие ходы под славной крепостью, улемы подвергли сомнению даже эту неоспоримую истину. Изображая Мухаммеда архетипом воина ислама – таким, каким он им представлялся, – они поставили под сомнение авторитет Омейядов. Если халиф по каким-то параметрам не дотягивал до установленного улемами стандарта, он немедленно оказывался сбившимся с пути истинного ислама – таким, как они сами его видели естественно. Даже гордое объявление, впервые сделанное Абд ал-Маликом, что править мусульманским народом – значит быть «заместителем Бога», – можно было повернуть против династии. Никто из первых командиров правоверных, так утверждали улемы, никогда и не думал присваивать себе такого высокого титула. Даже намек на роль «заместителя Бога» был бы немыслимым для такого благочестивого и строгого человека, как Омар. Соответственно, в версии истории, созданной улемами, он был наделен намного более скромным титулом – не «заместитель Бога», а «заместитель пророка Бога». Омейяды в сравнении с таким образцом совершенства выглядели бандой нечестивых выскочек, незаконно вторгшихся в «Дом ислама».
Пропаганда одновременно блестящая и зловещая. Она представлялась такой откровенной пародией на все многочисленные достижения династии Абд ал-Малика, что Омейяды при более благоприятных обстоятельствах могли лишь презрительно усмехнуться. Обстоятельства, однако, во время долгого правления последнего из сыновей Абд ал-Малика, занимавшего трон халифа – косоглазого скряги по имени Хишам, – можно было назвать какими угодно, но только не благоприятными. Хишам оказался довольно-таки способным и склонным к новшествам государственным деятелем, особенно когда речь шла о выжимании денег из своих подданных. Однако кажущийся блеск его правления на самом деле оставался только поверхностным. Его личная трусость, из-за которой он начинал трепетать всякий раз, когда получал сообщение о каких-либо неудачах, никак не мешала его главному и фундаментальному убеждению: первичной и надлежащей обязанностью халифа является расширение «Дома ислама». Ни поражения от рук франков и римлян, ни мятеж в Северной Африке в 739 г. не заставили его пересмотреть это убеждение. В результате к моменту смерти Хишама в 743 г. его казна оказалась опустошенной, а сирийская армия, находившаяся на переднем краю Омейядов еще со времен Муавии, существенно ослабела. Уставшие от бесконечных военных кампаний профессионалы, входившие в ее состав, теперь были разбросаны на огромных пространствах от Пиренеев до Инда. В самой Сирии почти никого не осталось.
А это для преемников Хишама являлось чрезвычайно опасным. Еще до его смерти беспорядки распространялись необычайно быстро. В Сирии они приняли форму возросшей фракционности. В Ираке ситуация оказалась еще хуже. Несмотря на почти столетнее господство Омейядов, из кровавых глубин прошлого снова и снова появлялись так и не уничтоженные призраки. В 740 г. шииты продемонстрировали, что их, как и раньше, не пугают обреченные восстания. Тогда две сотни жителей Куфы, объединившиеся в поддержку одного из правнуков Али и уверенные, что Бог к ним благосклонен, атаковали вдесятеро большие силы Омейядов. Мятежников быстро уничтожили, а обезглавленный труп наследника Али прибили к кресту. В то же самое время активизировались агенты другого семейства, претендовавшего на связь с пророком, – они называли Омейядов ложными мусульманами и узурпаторами. Несмотря на казавшуюся неизвестность, Аббасиды – династия курейшитов, жившая в удаленном районе Набатеи, – имела воистину бесценного предка – Аббаса, дядю Мухаммеда. В первые годы после смерти Хишама этого было достаточно, чтобы приковать к себе внимание большого числа мусульман, причем не только озлобленных оппозиционеров – улемов. Времена менялись, размышления о возможной причине Божьего гнева стали частыми. И даваемые ответы редко оказывались благоприятными для ancien regime. Пропагандисты Аббасидов нашептывали медовые обещания нового рассвета, и верующие прислушивались к таким словам со всевозраставшим вниманием. Возможно, появление в момент кризиса на политической сцене таких непосредственных связей с пророком – действительно часть Божьего плана?
Вряд ли только люди, преданные Омейядам, посмеивались над этой идеей. В условиях усиления фракционности самые активные мятежники неизбежно должны были воспользоваться возможностью устроить очередной бунт. В 745 г. наступила очередь хариджитов поднять знамя восстания. Не представляя себя без острой необходимости мучениками (это было в духе шиитов), они привнесли в дело революции свои обычные качества – безжалостную действенность и жестокость. Через несколько недель после провозглашения собственного халифа они уже «отгрызли» изрядный ломоть Ирака. Хотя, по правде говоря, хариджиты никогда не смогли бы создать свое отколовшееся государство, если бы им не помог яростный разгул фитны: Омейядов поразила междоусобица. В 744 г. наследник Хишама, лихой позер Валид, был убит в одном из своих дворцов – это убийство спровоцировало беспрецедентную вспышку кровавых разборок среди его родственников. Победителем стал седой, но не утративший сил военачальник, по-видимому лучше всех подготовленный к власти, родственник Абд ал-Малика по имени Марван. К 747 г. он сумел справиться со своими противниками – и с Омейядами, и с хариджитами, – показав умение лягаться и упрямство, свойственное животному, с которым его всегда сравнивали, – мулу. Правда, победа досталась ему дорого. Ирак и Сирия лежали в руинах. Марвана так сильно презирали и ненавидели в Дамаске, что он обосновался в Харране. Удивительное решение, если разобраться: пусть халифат находился на грани краха, но переносить столицу «заместителя Бога» в город, «изъязвленный идолопоклонничеством»80, все же вряд ли стоило.
Многие мусульмане, несомненно, были бы шокированы, узнав, что где-то в «Доме ислама» еще поклоняются Луне, а от культа Сина они пришли бы в ужас. Но язычники Харрана, подвергавшиеся жестоким гонениям в последние годы римского правления, посчитали новых хозяев если не более терпимыми, то, по крайней мере, проявлявшими тенденцию ни во что не вмешиваться. Христиане приписали бы это доверчивости мусульманских властей, которых обманом убедили, что поклонники Луны – это на самом деле таинственные сабеи – жители Сабейского царства, упомянутые в Коране, а значит, согласно пророку, один из трех народов книги81. Сколько бы правды ни было в этой байке, жители Харрана все еще изучали будущее, принося в жертву животное и рассматривая его печень82, – и все это прямо под носом у Марвана. Живучесть такой древней практики в столице халифата служит ярким напоминанием о том, что не одни мусульмане среди бедствий времени старались понять политику небес. В 745 г., например, во время разрушительной сирийской кампании Марвана некий столпник предупредил проходившего мимо военачальника, что Бог отнесется к нему так же, как он относится к своим подчиненным; «когда Марван это услышал, он приказал свалить столб и сжечь столпника заживо»83. Халифы, конечно, всегда относились к христианским святым с жестокостью и пренебрежением, которые ужаснули бы цезаря, однако Марван, засевший в Харране, пренебрегал чувствами своих мусульманских подданных на свою погибель. Вокруг него бурлили и пенились воды, которые были старше, чем ислам. И они поднимались не в сердце халифата – в Сирии или Ираке, а в Хорасане.
