Почти три века миновало после того, как Пероз, воевавший с эфталитами, поставил печать на своем трагическом правлении одной финальной катастрофической битвой. С тех пор многое изменилось, но несчастья, которые испытывал Хорасан при Хишаме и его последователях, оказались очень похожи. Возмущение и неудовлетворенность, вскормленные тяжким налоговым бременем, терзали угнетенное население, а в это время мусульманские армии за рекой Оксус терпели унизительные поражения. Даже имевшая место в конце концов стабилизация в Трансоксиане не смогла стереть печально известную репутацию целого ряда некомпетентных правителей Омейядов. «Вы бросили нас, как куски мяса убитого животного, нарубленные для полногрудой девы»84, – говорили арабы Восточного фронта об одном особенно женоподобном назначенце из Дамаска. Причем авторитету династии Омейядов угрожала не только оппозиция мусульманских поселенцев. Над ней нависла угроза со стороны тех же традиций, которые когда-то очернили имя Пероза. В Хорасане, где великие парфянские династии, такие как Каринская, все еще ревниво оберегали свои привилегии от новоявленной мусульманской элиты и где большинство городов и деревень оставались нетронутыми исламом, часто казалось, что Ираншехр так и не пал. Мир разделен на противоборствующие сферы добра и зла. Великий монарх или защитник правды, или никто. Греховность нарушителя клятвы принесет крах его владениям. Все эти тезисы принимались как должное вдоль восточных границ Ирана. В результате, когда власть Омейядов начала рушиться, искры мятежа появились далеко за пределами плодородного полумесяца. В 745 г., когда хариджиты начинали бунтовать, в Хорасане появился странный пророк. Он был одет в зеленые одежды – цвет Митры, имел при себе книгу откровений на персидском языке и заявлял о своем знакомстве с окольными путями к небесам. Бихафарид был революционером, вызванным – такое создавалось впечатление – из туманных далей иранского прошлого. Он умер и снова воскрес – во всяком случае, так заявляли его ученики, – он обрисовал свою миссию словами, отвергавшими все претензии Мухаммеда: «О, люди, я – Бихафарид, посланник Бога»85.
Конечно, все это не могло продлиться долго. Мусульманское правление, какими бы ни были надежды крестьян, толпами собиравшихся под знамена Бихафарида, свергнуть было не так легко. В 749 г. самопровозглашенного пророка арестовали, заковали в цепи и повесили в ближайшей мечети. Но его палачи, хотя подобная мысль, разумеется, не приходила им в головы, возможно, не были так уж сильно не похожи на свою жертву. Убийцы Бихафарида сами являлись последователями бунтаря, который внезапно появился на границах прежнего Ираншехра, безусловно, обладал личным обаянием и тоже утверждал, что он посланник Бога. Этот человек называл себя «отцом мусульман» – имя, конечно, псевдоним.
Его притягательность, по крайней мере частично, являлась чарами человека в маске. «Знание моих деяний, – говорил он, явно соблюдая таинственность, – для вас предпочтительнее, чем знание моей родословной»86. Кем бы он ни был – арабом или иранцем, аристократом или бывшим рабом, представляется очевидным одно: его поддерживал тот же водоворот желаний и ожиданий, который вдохновил Бихафарида. Вдоль восточных границ халифата стоять на страже веры нелегко. Так было всегда в приграничных районах. Поэтому неудивительно, что, находясь вдали от стараний улемов возвести барьер вокруг мусульманских религиозных практик, мусульмане Хорасана испытывали влияние верований более древних, чем Сунна. Абу Муслиму помогло укрепить его авторитет то, что он осмелился, как некогда сделали критики Пероза, проклясть их правителя, как человека, осужденного Богом. Хотя он не одевался, как Бихафарид, в зеленое, но летом 747 г., открыто выступив против Марвана, поднял знамя, окрашенное в один цвет – черный. Тот факт, что он сделал это в деревне, расположенной неподалеку от Мерва, где был когда-то убит Йездегирд, конечно, вряд ли говорило о ностальгии Абу Муслима по Сасанидам, но у иранцев его проповеди вполне могли вызвать воспоминания о свергнутой монархии. Абу Муслим выдвинул следующий тезис: Бог назначил одну семью править миром, и, поскольку знак грозного статуса представителей этой семьи не фарр, а родословная, прослеживаемая к дяде пророка, в исламской империи это Аббасиды. Абу Муслим, как и другие мятежники, умевшие весьма ловко использовать всевозможные ухищрения и подстрекать людей к восстанию, был агентом Абба-сидов. Подняв Восток под их знамена, он сумел объединить прошлое и будущее, иранцев с арабами, Сасанидов с исламом. Это оказалась удивительно мощная комбинация, знаменовавшая крах Омейядов.
Пламя восстания распространилось из Хорасана на запад так быстро, что Марван оказался застигнутым врасплох. Уже в конце весны 749 г. Аббасиды полностью контролировали Иран. К августу они переправились через Евфрат, в сентябре вошли в Куфу. 28 ноября, в той самой мечети, где был убит Али, Аббасид Абу аль-Аббас ас-Саффрах был провозглашен халифом. Теперь у Марвана не оставалось выбора – пришлось реагировать максимально быстро. Он предпочел не ждать, пока соберутся ветераны, а кое-как, на скорую руку собрать войска в Харране и возглавить их против новоявленного претендента. 25 января 750 г. на берегу притока Тигра, называемого Большой Заб, он заметил черные знамена Аббасидов и устремился в атаку. Результат был катастрофическим: его армия оказалась полностью уничтоженной. Как всегда неуступчивый, даже перед лицом такого несчастья, неутомимый Марван бежал с поля боя и принялся собирать новые войска, но их не было. Тогда, минуя Дамаск – оставленную им столицу, и Иерусалим – город, который теперь насмехался над утраченным величием его династии больше, чем любой другой, Марван отправился в Египет. Здесь, в самый разгар лета, Марвана настигли преследователи. Его голову, увенчанную тугими завитками волос, отправили его преемнику на троне халифа, а язык скормили коту.
Родственники Марвана тоже подверглись гонениям. Причем «расстрельные взводы» действовали на удивление эффективно. Из всех Омейядов спастись удалось только внуку несчастного Хишама, который бежал в Испанию, где стал называть себя эмиром. Во всем остальном с династией, основавшей ислам, было покончено. Последних уцелевших представителей династии приволокли к халифу Аббасидов, убили, уложили штабелем, накрыли ковром и использовали в качестве банкетного стола: «И те, кто присутствовали при этом, ели, в то время как предсмертные хрипы еще звучали в устах жертв».
Зверство, ставшее отвратительным завершением величайшей революции, раскрывшейся на страницах божественных откровений и в обширных системах законов, в зданиях несравненной красоты, новых городах и будущих глобальных империях. Убийство Омейядов продемонстрировало то, что в течение половины тысячелетия или даже больше являлось иллюстрацией главной темы времени, – рост нового порядка на руинах старого.
Заключение
Меняй не меняй…
Ужины, сервированные на трупах, не были главным достижением Аббасидов. В 762 г. на берегах Тигра, где когда-то цвели сады Эдема, началось строительство столицы, призванной служить образом рая на земле. Багдад – Город мира – стал если не образом рая, то местом всего самого-самого. Прошло не более двух поколений с момента его основания, и его уже называли самым красивым, самым большим и самым богатым городом в мире. Дамаск – покинутая витрина могущества Омейядов – оказался в тени. Все остальные города тоже. Вселенная, что неохотно признавали даже константинопольские послы, теперь имела совершенно новые ценности.
Невозможно отрицать умение Аббасидов расчищать себе место под солнцем. Строительство на пустом месте такого несравненного города, как Багдад, было под стать сожжению извлеченных из земли трупов халифов Омейядов, равно как и убийству в 755 г. Абу Муслима, ставшего слишком сильным подданным, который помог им получить халифат. Последнее стало демонстрацией того, что Аббасиды не потерпят соперников. Нигде такой изысканный и блестящий город, как новая столица Аббасидов, не мог сиять столь ярко и оказывать такое гипнотическое действие просто потому, что отвергал прошлое. «Людям каждого века и каждой эры необходимы новый опыт и знания, обновленные, согласно велению звезд»1 – так писал придворный астролог в первые дни величия Багдада. За великолепными дворцами и богатыми окраинами только что построенной столицы ему виделись призраки других прекрасных городов, некогда поражавших своим величием: Ктесифон, Селевкия, Вавилон. Видеть новую столицу кульминацией такого славного ряда вовсе не значило приуменьшать ее собственное величие. Аббасиды, вернув столицу мира в Ирак, сознательно заявляли о своих правах на традиции, которые увеличат их престиж. Если во всем этом было нечто большее, чем намек на то, как Ардашир, прибыв в Месопотамию из Ирана, создал столицу у Тигра, сохранив персидское имя, это не осталось незамеченным проницательными наблюдателями2. Несмотря на происхождение от дяди пророка, на которое они претендовали, Аббасиды больше напоминали Сасанидов, чем семейство пророка. И сравнение халифа с шахиншахом было вовсе не богохульством, а констатацией очевидного. Когда командир правоверных сидел на великолепном троне, или сгибался под тяжестью драгоценных камней, или гулял по благоухавшим садам мимо прохладных фонтанов и мягко ступавших леопардов, он был истинным властителем Персидской империи, хотя и утверждал, что происходит от араба.
