выполняем в нашем мире, подразумевает некоторый масштаб длины или энергии. Наши теории ограничиваются масштабом физических явлений, на котором работают наши измерительные приборы. Эти теории могут предсказывать все что угодно за пределами возможности наших измерений, но почему мы должны принимать во внимание эти предсказания, если мы принципиально неспособны их проверить? Было бы замечательно, если бы теория, описывающая взаимодействие электронов с фотонами, давала абсолютно правильные предсказания для любых расстояний, вплоть до бесконечно малых. Но есть ли смысл в таких предсказаниях, если мы в принципе не способны проводить измерения на сколь угодно малых расстояниях? Конечно, нет. Ведь в этом случае мы получили бы теорию, предсказывающую некие экзотические процессы, в отношении которых мы не имеем ни малейшего понятия, как их наблюдать. Поэтому разумнее выбросить из рассмотрения такие процессы, по крайней мере до тех пор, пока у нас не появится хотя бы какое-то их понимание» [29].
Ну а в вольном пересказе пояснение эффективных теорий будет звучать так. Мы можем смело пользоваться шваброй, игнорируя тот факт, что она представляет собой щетку, в которую воткнута палка, – если и когда мы подметаем пол. Но возможно, нас вдруг заинтересует едва заметная щель между плитками. Тогда нам придется обратиться к более общей теории, то есть кое-что уточнить. Возможно, миновав диапазон комбинаторики палок и щеток и дойдя до уровня щетинок. Допустим, нам нужно извлечь застрявшую крошку, совсем крошечную крошку, крупицу. Если не упускать из виду физику, тогда может понадобиться некий аналог коллайдера, ускорителя, не такого большого, как БАК, а совсем маленького. В нашем случае это будет миниатюрная щеточка, снабженная тонкими и упругими волосиками-щетинками – ведь нам нужно собрать крупицы драгоценного золотого песка или, наоборот, какого-нибудь чрезвычайно опасного порошкообразного вещества. В этом случае направление уточнения примет другой характер.
– Принеси-ка мне щетку, в которую воткнута палка.
– Почему ты так странно выражаешься? Ты имеешь в виду швабру?
– Нет, я имею в виду специальную щеточку, которая в сейфе для редких инструментов.
Существенная разница, однако, в том, что в физике эффективные теории выстроены в основном иерархично, что же касается психической реальности или «эффективных практик» в составе человеческой деятельности, то они располагаются в основном квадратно-гнездовым способом. Комплектующие психического уже приходилось сравнивать с многогранником, имеющим взаимно-трансцендентные стороны, количество которых точно не известно, и при этом вращающимися так, что каждая грань в момент ее фиксации представляет собой все сознание. Это также означает, что осцилляция «ваза – два профиля», будучи всего лишь бинарной, далеко не исчерпывает всех уровней собственной точности или эффективных теорий, хорошо описывающих определенный регион сущего. Главное, что всякий раз перед нами все сознание, поэтому самовращающийся многогранник психического не распадается, а его конденсат собирает в себе весь универсум психического и символического, не теряются и прошедшие состояния. Совокупность измерений может быть свернута, но все останется в игре.
Мусорное ведро Фрейда было противопоставлено швабре Витгенштейна. Действительно, психоанализ имеет дело с самыми разнородными отходами психической деятельности: со сновидениями и их обрывками, с оговорками, обознатушками, завалившимися куда-то совсем далеко детскими воспоминаниями. Именно они заполняют контейнер анализов, который можно поставить рядом с набором пробирок, содержащих чисто физиологические анализы. Но в таком случае прямым аналогом или конкретным воплощением швабры Витгенштейна будет кушетка психоаналитика, возлежание на которой как раз и сопровождается частным выметанием всего забившегося в щели между хорошо подогнанными паттернами психической жизни. При этом нам совсем не обязательно считать поиск первичной сцены действительной целью всего процесса; даже установление скрытого смысла сновидения может рассматриваться как эпизод. Чего? Да как раз увлекательной языковой игры в смысле Витгенштейна. Вслед за Фрейдом это можно назвать игрой в реставрацию Рима. В самом деле, проводятся археологические раскопки, панорама постоянно сверяется с имеющимися антикварными картами и труднодоступными источниками, детали и фрагменты как бы извлекаются из новых, позднейших целостностей, которые, в свою очередь, экранируются маскировочной сеткой. Руины достраиваются в воображении до величественных зданий, каковыми они, предположительно, когда-то и были. Участники игры как бы облачаются в римские тоги и говорят на смеси детского языка и варварской латыни. Действительно ли благодаря этому преодолевается фрустрация и устраняется невроз, сказать трудно. Но совершенно точно избывается и утоляется тоска по полноте собственных времен – та, о которой писал поэт:
Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка – она со временем прочтется,
и перечтется много раз, и ей зачтется,
и все, что было в ней, останется при ней.
Но вот глаза – они уходят навсегда,
как некий мир, который так и не открыли,
как некий Рим, который так и не отрыли,
и не отрыть уже, и в этом вся печаль.
Психоанализ и вправду представляет собой образцовую археологию души – как некий Рим, который все-таки отрыли, восстановили, восполнили столь волнующую лакуну бытия-присутствия, которая казалась навеки провалившейся между вазой и двумя профилями. Точная хронология слоев «отрытого Рима» при этом в любом случае остается под вопросом, но это и не столь важно, ведь и само узнавание отнюдь не следует точной хронологии, а оно и есть важнейший стимул этой игры. Ну а если еще в реставрированном замке удастся обнаружить утерянную вещь, которая с тех пор была не на месте и потому никак не узнавалась, то мы имеем дело с дополнительным бонусом, который Фрейд назвал отреагированием.
Примененный психоанализом инструмент способствовал выявлению и раскрытию свернутого измерения. Оно было восстановлено из «масштабов планковской длины», из завалившегося в щель мусора и присоединено к многограннику сознания-присутствия, то есть стало признанной темой возможной речи. В этом смысле психоанализ является самым успешным археологическим проектом – и в этом же смысле он вполне может рассматриваться как эффективная теория, эффективная пусть и не в качестве лечебной процедуры, но уж точно в качестве одной из полноценных граней многогранника человеческого присутствия. Так и хочется сказать (хочется провести незаконную аналогию), что, если бы нашелся умный электрон, который жил бы упорядоченной жизнью, перескакивая, как положено, с одной орбиты на другую, и если бы он хорошенько присмотрелся к межорбитальному планковскому промежутку и, пользуясь совсем крошечной щеточкой Витгенштейна, подчистил там мусор, провел реставрационные работы, он мог бы открыть (отрыть) свернутое измерение и поднять его в качестве альтернативной орбиты.
Как минимум он обрел бы дополнительную степень свободы для себя и своих товарищей, а может – как знать, – расширил бы мерность мира, сделав Вселенную
