неузнаваемой. Только для этого нужна совсем-совсем крошечная щеточка, с очень мягкими и тонкими щетинками – лишь такой инструмент может изменить судьбу Вселенной…
Если теперь с этой незаконной аналогией вернуться в наш мир, то сновидения можно сопоставить с космической пылью межорбитальных пространств, а Фрейда – с умным электроном. Ведь он сделал это!
Правда, извлеченный космический мусор Фрейд сразу же приложил к делу, связав его с отбросами запретных желаний, с перверсиями и, прежде всего, с либидо, чьи приключения и составляют жизнь бессознательного. Этот мотив Фрейд провел чрезвычайно последовательно, обнаружив его и в навязчивых действиях, и в оговорках, да и практически во всех проявлениях сознательной жизни, в которых только может иметься скрытый, неучтенный смысл. Что тут сказать? Пациенты соглашались с ним, иногда, правда, только после настойчивых уговоров. Можно ли обвинить честолюбивого доктора, первооткрывателя своего рода, в вымысле? Ведь отклоненное либидо, безусловно, может быть обнаружено в бессознательном. Лучше всего обратиться к невольной оговорке самого Фрейда – вот что пишет он о навязчивых действиях одной из своих пациенток:
«Связь со сценой после неудачной брачной ночи и мотив нежности больной вместе составляют то, что мы называем “смыслом” навязчивого действия. Но этот смысл в обоих направлениях, “откуда” и “зачем”, был ей неизвестен, когда она выполняла навязчивое действие. Таким образом, в ней действовали душевные процессы, а навязчивое действие было именно результатом их влияния; в нормальном состоянии она чувствовала это влияние, но до ее сознания не доходило ничего из душевных предпосылок этого влияния. Она вела себя точно так же, как загипнотизированный, которому Бернгейм внушил через пять минут после пробуждения открыть в палате зонтик и который выполнил это внушение в бодрствующем состоянии, не умея объяснить мотива своего поступка. Именно такое положение вещей мы имеем в виду, когда говорим о существовании бессознательных душевных процессов» [30].
Что ж, наличие бессознательного тем самым доказано, зато сексуальная природа скрытых мотиваций едва ли не опровергнута Фрейдом – как раз благодаря остроумному примеру с зонтиком. Сразу вспоминается известный афоризм: ничто так не вредит хорошему человеку, как желание казаться еще лучше.
И все же как в расщелинах между плитами, так и в глубоком провале, с которым эти расщелины соединяются – то есть в навязчивых действиях и в сновидениях, – мы, несомненно, можем обнаружить сексуальные мотивы – но с двумя важными поправками.
Во-первых, они отнюдь не присутствуют в виде той складной истории, которую склонен рассказывать психоанализ, а представляют собой мелкую нарезку, смешанную с другим сором.
Во-вторых, первичный и вторичный (вытесненный) хаос межквантовых пространств содержит в себе все что угодно, лучше сказать, всю совокупную невразумительность мира. И здесь Гоголь ближе подошел к пониманию сути дела, чем Фрейд. Трудно удержаться от приведения длинной цитаты, являющейся лучшим сводным описанием сновидческой реальности вообще:
«Наконец желанный сон, этот всеобщий успокоитель посетил его; но какой сон! еще несвязнее сновидения он никогда не видывал. То снилось ему, что вокруг его все шумит, вертится, а он бежит, бежит, не чувствуя под собою ног… вот уже выбивается из сил… Вдруг кто-то хватает его за ухо. “Ай! Кто это?” – “Это я, твоя жена”, – с шумом говорил ему какой-то голос. И он вдруг пробуждался. То представлялось ему, что он уже женат, что все в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоит вместо одинокой – двойная кровать. На стуле сидит жена. Ему странно; он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее гусиное лицо. Нечаянно поворачивается он в сторону и видит другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону – стоит третья жена. Назад – еще одна жена. Тут его берет тоска. Он бросился бежать в сад; но в саду жарко. Он снял шляпу, видит: и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком – и в кармане жена; вынул из уха хлопчатую бумагу – и там сидит жена… То вдруг он прыгал на одной ноге, а тетушка, глядя на него, говорила с важным видом: “Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек”. Он к ней – но тетушка уже не тетушка, а колокольня. И чувствует, что его кто-то тащит веревкою на колокольню. “Кто же это тащит меня?” – жалобно проговорил Иван Федорович. “Это я, жена твоя, тащу тебя, потому что ты колокол”. – “Нет, я не колокол, я Иван Федорович!” – кричал он. “Да, ты колокол” – говорил, проходя мимо, полковник П*** пехотного полка. То вдруг снилось ему, что жена вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя; что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. “Какой прикажете материи? – говорит купец. – Вы возьмите жены, это самая модная материя! очень добротная! из нее все шьют теперь себе сюртуки”. Купец меряет и режет жену» [31].
Тут содержание черных дыр или, правильнее будет сказать, микроскопических, но бездонных черных полосок, представлено во всей красе. Гоголем образцово выполнена именно общая реставрация, ни одна примесь не отвергнута. Все близлежащие интенции сознания отключены и на свет божий извлекается то, что сам Гоголь определяет как «черт-те что». Писатель был непревзойденным мастером подобных извлечений, и, на мой взгляд, собрал самую репрезентативную коллекцию чертовщины во всей мировой литературе. И если хочется отвлечься от навязчивой интенциональности любого рода, то добро пожаловать к Гоголю, у него есть все, что можно найти между вазой и двумя профилями…
Фрейд обладал не меньшей зоркостью, чем Гоголь, но принцип проводимой им реставрации иной. Помимо швабры Витгенштейна, он применял что-то вроде магнита, магнетического взгляда, способного выхватывать особого рода обломки, имеющие то или иное отношение к сексуальности. Они, как намагниченные стружки в разнородном хламе (в космической пыли), цепляются друг за друга и образуют нечто связное, нечто, имеющее вид истории, внятного побудительного мотива, который остается только обнаружить. А уж если что-то в межзвездной пыли таким образом подобрано и сгруппировано, то отыскать его не проблема, особенно после настойчивых подсказок и преодоления сопротивления.
Сновидения и навязчивые состояния как улика детских сексуальных фантазий есть, скажем так, дело тонкое. Если мы опять обратимся к не столь избирательной, но зато более репрезентативной подборке Гоголя, то можно будет припомнить и полеты на метле, и многочисленные явления чертовщины и повышенной странности мира, столь же легко исчезающие из памяти, как и сексуальные фиксации. Еще чаще в проемах обнаруживается винегрет «неадекватных рефлексов», исследованных Б. Ф. Поршневым в качестве древнейшей платформы будущего
