Но нам такой ответ совсем не по душе. Хотелось бы ещё понимать, почему у мира такое странное свойство.
Мы предположили следующее. Случайность – это то, что происходит между никак не связанными мирами. А закономерность – это форма связи внутри мира. Всё просто. Но поскольку всё сущее (или не-система, как мы это именуем), в том числе и сам наблюдатель в нашем лице, состоит из многих таких миров, то для нас случайность естественна. Мы наблюдаем её в точке контакта миров и субстанций. Если, однако, субстанций больше, то возникают сложные вероятностные процессы.
Казалось бы, пока всё не так уж и сложно, но при чём тут трагедия? Философия хороша добрым примером, и трагедия – это, как мы думаем, добрый пример того, как обнаруживает себя случайность внешне в жизненных ситуациях. Человек сталкивается со случайностью не тогда, когда она происходит, а тогда, когда он к этому готов, когда он становится чувствительным к новому для себя типу случайности. Иными словами, случайность (необъяснимое и часто травмирующее наблюдателя событие) происходит именно тогда, когда наблюдатель уже готов приобрести новую форму мышления. И именно такой момент озарения оказывается освещён тем, что мы назвали трагедией. Трагедия и случайность образуют внешнюю и внутреннюю стороны того, что происходит в результате расщепления мысли.
В эссе мы приближаемся к теме о том, как возникает новый человек, как создаётся новая форма мышления. Для нас (что со времён как минимум И. Фихте уже не новость) это своего рода раскол, расщепление. Можно было бы остаться в поле классического рассуждения, сказав, что бытие через метафизический страх отрицает само себя, создавая отношение «я и не-я». Как утверждает С. Кьеркегор, Адам именно в этот миг изгоняется из рая. Постигая «я и не-я», он понимает одновременно добро и зло. Но мы бы хотели сохранить позицию более радикального дуализма, где нет никакого отношения «я и не-я», а есть со-бытие, или не-система.
Что же в таком случае соединяет «я и не-я»? Что связывает части этой не-системы? Трагедия и случайность. Трагедия – как форма озарения и переживания нового человека, а случайность – как форма взаимодействия между субстанциями. Именно это мы постараемся далее подкрепить аргументами.
Аргумент случайности против физикализма. Трагедия, Картезий и прагматизм [40]
Принято считать, что трагедия есть целостная художественная форма и всякий трагический герой обречён на гибель в том или ином виде. В этом суть трагедии: если трагический герой не погибает, то это уже не чистая форма. Зададим вопрос: возможна ли трагедия в реальной жизни? Что отличает трагедию от нетрагедии за пределами художественного произведения?
Когда мы говорим, к примеру, о Гамлете, то имеем в виду, что У. Шекспир готовит и своего героя, и своего читателя к трагической гибели на протяжении всего произведения. Хотя читатель до последнего надеется, что Гамлет сможет спастись и у его «сказки» будет хороший конец. Когда принц всё-таки погибает, никто не сомневается, что обстоятельства его гибели более чем закономерны, то есть не случайны. Иначе и быть не могло. Мастерство автора трагедии как раз и заключается в том, чтобы доказать читателю: гибель героя не случайна – она предопределена. Однако реальный мир – не автор трагедии. Если герой произведения мастерски готовится автором к смерти, то реальный человек, проживающий реальную жизнь, становится героем трагедии только в том случае, если погибает.
Таким образом, авторскую трагедию от реальной отличает случайность. Что это значит? Чтобы дать точное описание, используем такое понятие, как «обстоятельства трагедии», или «ситуация трагедии». Под этими обстоятельствами, или ситуацией, мы понимаем совокупность признаков, предвестников, символов того, что с реальным человеком может произойти трагедия. Шекспир гениально вплетает в своё произведение подобные признаки – именно они убеждают читателя, что герой находится на грани трагедии. Однако подобные обстоятельства мы склонны усматривать и в обычной жизни, что приводит к состоянию ожидания трагедии в реальности.
При этом критически важно, возникает ли ситуация трагедии до или уже после гибели исторической личности, то есть ретроспективно. Это отличие тем важнее, если обстоятельства неминуемой гибели выявляются уже после самой трагедии. Когда мы говорим, что эта трагедия была предопределена или неотвратима, то наше заключение, по сути, мало отличается от творчества Шекспира. Молва создаёт трагедию вокруг реальной гибели, но ретроспективно, усматривая в ней обстоятельства трагедии и приписывая ей свойство неотвратимости, хотя эта характеристика неприменима к реальной жизни. Естественный ход событий всегда вариативен, во многом случаен, и говорить о фатализме можно только после того, как трагедия уже случилась. В действительности же гибель реального исторического персонажа – это всегда совокупность объективных факторов и несчастного случая, стечения обстоятельств. Даже если «героя» убивают или он совершает самоубийство.
Одной из реальных трагедий в истории человечества была так называемая казнь Сократа. Почему «так называемая»? По многим причинам можно утверждать, что эта казнь была на самом деле самоубийством Сократа, которое его ученики переживали как глубочайшую из возможных трагедий. По определению Эмиля Дюркгейма, «самоубийством называется каждый смертный случай, который непосредственно или опосредованно является результатом положительного или отрицательного поступка, совершённого самим пострадавшим, если этот последний знал об ожидавших его результатах» [41].
Как известно, Сократ неоднократно избирал поступки, которые и привели к его смерти, хотя он мог её избежать. Он отказался от формы защиты, при которой его бы оправдали. Он отказался бежать, хотя ученики создали для этого условия. Кроме того, из диалога «Федон» мы знаем о приписываемом рассуждении Сократа, что смерть для философа есть желаемый из финалов. Поэтому, следуя определению Дюркгейма, казнь Сократа была по сути его самоубийством и может рассматриваться как реальная трагедия. К схожему выводу приходят многие исследователи, например, Ю.Меламед в работе «Три самых важных самоубийства в истории. Сократ – Кириллов – Малевич» называет это событие «трагедией убийства лучшего члена полиса медленно действующей цикутой» [42].
Теперь зададим следующие вопросы: была ли эта трагедия неотвратимой? была ли она однозначно предопределена? и если да, то в чём тогда состоят обстоятельства, сделавшие её неотвратимой? Проще говоря, мог ли Сократ не совершать это самоубийство?
Отвечая, постараемся отделить всё, что предшествовало смерти и следовало после неё. Всё, что следовало после, нельзя считать обстоятельствами трагедии в чистом виде. Даже описания современников, которые стали свидетелями этого события, делались позже, под воздействием впечатления от смерти Сократа. Когда казнь уже свершилась, разве могли любящие его ученики признать её случайной? Конечно нет: являясь частью прошлого великого человека, это событие должно было рассматриваться как
