организована. Количество слабых, и потому побежденных, несметно, – что за важность! – была бы награда победителя прочна и действительна. Но бывают случаи, когда так и кажется, что природа не успела еще разобраться в своих планах, так как победа не только не влечет за собою награды, но, наоборот, победителя ожидает такая же мрачная судьба, как и побежденного. Если даже ограничиться только миром пчел, то и тут я не знаю ничего более поразительного, чем факты из жизни майки, относящейся к роду Sitaris Collètis. Такие факты некоторыми деталями своего проявления далеко не так чужды и миру людей, как это может казаться.
Майками называются первоначальные личинки паразита, сосуществующего с дикой, отшельнической, строящей свои гнезда в подземных галереях, пчелой, которая называется Collète. Эти паразиты подстерегают обыкновенно пчелу при входе в галереи и в числе трех, четырех, пяти, а часто даже и более, цепляются за ее волоски и вскакивают ей на спину. Если бы здесь имела место борьба сильнейшего с слабейшим, то и разговаривать было бы не о чем, ибо все совершалось бы согласно универсальному закону природы. Но в том-то и дело, что, в силу неведомого и, очевидно, санкционированного природою, инстинкта этих личинок, они остаются в совершенно спокойном состоянии во все время, пока пчела летает к цветам, строит свои ячеи и снабжает их всем необходимым для ее потомства. И только в момент, когда пчела положит свое яичко, все паразиты устремляются в ячейку, а несчастная, ни о чем не догадывающаяся Collète заботливо заделывает отверстие снабженной всем необходимым для развития ее яичка ячейки. Ей и в голову не приходит, что она заделывает там же и смертельных врагов ее потомства. Но вот ячейка заделана. Тут из-за единственного находящегося в ней яйца начинается между майками неизбежная и благодетельная для вида борьба за существование. Самая сильная и самая ловкая из маек хватает своего противника за не защищенную панцирем часть тела, подымает его над головой и держит в челюстях в таком положении в течение целых часов, до тех пор пока враг не испустит духа. Но, пока происходит такое сражение, другая, оставшаяся без соперника или его уже победившая майка завладевает яйцом пчелы и начинает его раскусывать. Видя это, последний победитель набрасывается на нового врага и торжествует над ним тем более легкую победу, что удовлетворяющий свой роковой голод этот прилепившийся вплотную к яйцу враг и не думает о защите.
Совершилось новое убийство, побежден последний враг, и победитель остается наконец один с своею драгоценною и с таким трудом завоеванною добычею. Он жадно погружает голову в пробитое уже его предшественником отверстие яйца, и здесь начинается тот пир, результатом которого должно явиться превращение личинки в совершенное насекомое и снабжение его средствами для выхода из заделанных со всех сторон стен его тюрьмы. Но подвергшая победителя всем случайностям борьбы природа исчислила награду за его победу с такою точностью, что малейшая неполнота ее уже равносильна гибели для победителя. Дело в том, что лишь поглощение содержимого целого яйца, а никак не менее того, является безусловною необходимостью для полного развития майки. «Таким образом, – говорит Майэ (Mayet), из сочинений которого мы заимствуем эти данные, – у победителя не хватает ровно столько пищи, сколько ее потребил, прежде чем умереть, его последний враг, и благодаря этому, неспособный совершить даже первую стадию превращения, победитель умирает, в свою очередь, или держась за скорлупу яйца, или увеличивая своим трупом количество утопленников, уже лежащих в сладкой жидкости, находящейся на дне ячеи».
XIV
Этот, хотя и редко наблюдаемый в природе с такою отчетливостью, случай не является тем не менее феноменом, единственным в своем роде. В данном же случае перед нами происходит во всей его наготе конфликт между самосознающей, жаждущей жизни волей майки и той непроницаемою, общею волею природы, которая, не идя вразрез с желаниями майки жить, обставляет достижение такой цели условиями совершенства их организма, идущими за пределы того, на что только способна двинуть маек их собственная воля. Но тут-то, в силу непредусмотрительности природы, предписываемое ею совершенствование для жизни организма майки обрекает на погибель даже наиболее приспособленных из них до такой степени, что Sitaris Collètis уже давно исчезли бы с лица земли, если бы их отдельные, спасающиеся случайно от такого намерения природы, индивиды, не ускользали также и от действия самого по себе превосходного и дальновидного закона, требующего повсеместного торжества сильнейших.
Приходится признать, что великая, кажущаяся стихийной, но по существу, конечно, разумная сила, – ибо в организуемой и сохраняемой ею жизни присутствует всегда разум, – впадает в заблуждение. Но допустимо ли это? Допустимо ли, чтобы высший разум, к которому мы обращаемся, когда доходим до границ нашего собственного сознания, впадал в ошибки? А если это так, то к кому же тогда апеллировать?
Но возвратимся к тому вмешательству природы в естественное зарождение жизни, которое принимает форму партеногенеза. Не следует при этом забывать о том, что данные явления, кажущиеся нам совершающимися в страшно далеком от нас мире, вовсе не так от него далеки. Прежде всего, очень возможно, что и в нашем организме, которым мы так кичимся, все происходит таким же путем. Воля или дух природы, управляющие нашим желудком, сердцем и бессознательною частью нашего головного мозга, не должны ничем отличаться от духа и воли, которым подчиняются самые простые животные, растения и даже минералы. Далее, кто осмелится отрицать вмешательство посторонних, более скрытых, но потому и более опасных, фактов и в сфере сознательной деятельности человека? В рассматриваемом нами случае кто же, в конце концов, прав: природа или пчела?
Что произошло бы, если бы одаренные большим послушанием или большею понятливостью пчелы, усвоив вполне намерение природы, стали бы до бесконечности размножать самцов? Не рисковали ли бы они судьбою всего своего рода? Можно ли верить в существование в природе таких целей, проникновение в которые опасно, а ревностное следование им гибельно, и следует ли верить, что в числе желаний природы находится и нежелание ее, чтобы живые существа проникали в них и следовали им! Не таится ли, может быть, именно в этом пункте одна из опасностей для человеческого рода! Мы, люди, чувствуем в себе также присутствие бессознательных сил, требующих от нас чего-то совсем противоположного требованиям разума. Хорошо ли было бы, если бы наш разум, который, совершая обыкновенно круговорот, не знает, куда ему идти дальше, присоединялся к этим силам и тем, неожиданно для них самих, увеличивал их тяжесть?
XV
Имеем ли мы право заключить из опасного для пчел явления
