С другой — редеющую когорту «красных», когда-то способных к сопротивлению и оппозиции этой «шариковщине наизнанку» (они, впрочем, тоже мало похожи на «ленинскую гвардию»). Но они не пошли по пути пробуждения в советском и постсоветском человеке латентных качеств гражданина: достоинства, инициативы, самоорганизации — и потому не могли не проиграть.
В промежутке же оказалось пассивное большинство, значительная часть которого, как мы уже сказали, деградировала и умерла.
(Вдумайтесь, читатель — это величайшая трагедия нового времени.)
Но большинство выжило.
Эта серая масса воспроизвела (в силу описанной выше специфики наших псевдорыночных реформ) наихудшие черты мещанина и, в частности, мещанские черты homo soveticus — пассивное неформальное отторжение всякой социальной инициативы (не только социалистической, но и буржуазной, более того — даже криминальной). Вызревшие в аморфном болоте выживавшего мещанства неформальные институты и привели ныне к власти «серых».
Это слой именно и прежде всего пассивный (как тут не вспомнить гневные перестроечные филиппики в адрес «агрессивно-послушного большинства»), но, в отличие от homo soveticus, не послушный. Он подобен болоту, засасывающему в себя и постепенно проглатывающему всех, кто не соблюдает его правил. Вот почему этот слой оказался способен постепенно выдавить и чисто «белых», и «красных», породив систему, универсальным правилом которой стало подчинение всех снизу доверху сложившимся неформальным институтам и тем официальным структурам (а значит — составляющим их сердцевину серым — талант и стратегическое мышление здесь строго противопоказаны — исполнителям), которые им подчиняются. Так к власти пришла серая исполнительская масса, опирающаяся на серую массу «низов» и инкорпорировавшая в себя подчинившиеся ей «элиты» (почти всех — от новых «воров в законе» до старых «интеллектуалов при власти»).
Именно эта серая масса смогла стабилизировать Россию, приостановив ее крах.
В этом, кстати, проявился своеобразный «черносотенный демократизм» этой системы. В условиях, когда «белые» дискредитировали либеральные ценности «прихватизацией» и «шоком без терапии», а «красные» не смогли очистить ценности социализма от грязи и преступлений сталинщины, иной реакции «низов» ожидать было нельзя, и она не заставила себя ждать, что мы и предсказывали еще накануне «реформ».
Но эта серая аморфная (лишь выползающая из болота кризиса) и пассивная по своей сути система не способна к развитию. А Россия объективно стоит перед вызовом модернизации. Стабилизация, эволюция и выживание в глобальном постиндустриальном мире — это путь в тупик.
Каковы же возможные сценарии развития?
В знаменитом романе Стругацких «серых» перемалывают настоящие новые хозяева, носящие рясы зловеще-черного (мы бы сказали — коричневого) цвета.
Накануне ночи, «коричневые»?
Хорошо известно, что синоптики лишь предсказывают погоду, делают же ее совсем иные люди.
В отношении экспертов и аналитиков это утверждение верно в гораздо меньшей степени: наше сообщество, не имея решающего влияния на ход истории (его имеют лишь те массовые социальные силы, которые объективно и субъективно дозревают до того, чтобы оказаться в нужный день и в нужный час в необходимом месте, что и позволяет им «поймать в свои паруса ветер истории»), тем не менее способно оказывать немаловажное влияние (нет, не на президента, олигархов и прочую «элиту» — от нее на самом деле мало что зависит) на общественное мнение. А общественное мнение («идеи») способно становиться материальной силой, когда оно соединяется с реальными социальными интересами нового субъекта исторического творчества («овладевает массами»).
Так какие же идеи «носятся в воздухе» в сегодняшней России, грозя завтра «овладеть массами»?
Периферийная империйка?
Новый государственнический, державный, «имперский» проект — это новое откровение от… на самом деле ото всех: от Зюганова и Шафаревича до Чубайса и советников президента — пытается навязать России новый тип формирующейся «серой» элиты. Впрочем, серая посредственность, пытающаяся выразить аморфное мычание «серого» обывателя, ничего другого, кроме повторения старой идеи стоящего над народом, всех подчиняющего, но и за все отвечающего державного вождя («держиморды»?), придумать и не могла.
Во-первых, потому, что неталантлива: разочаровавшись в «либеральном проекте», какие-либо «новые» решения может лишь позаимствовать из прошлого, в тысячу первый раз повторяя имперские потуги — на сей раз, как и следует из известного выражения, в виде фарса.
Во-вторых, потому, что по природе своей ретроградна, консервативна и ищет будущее в прошлом (сие типично для добуржуазного «мировидения» вообще и российской феодально-имперской критики капитализма и неолиберализма — в частности).
В-третьих, — и это определяющий параметр — этот консервативный проект как нельзя лучше соответствует чаяниям основных пассивно-приспособливающихся, но при этом вязко-мощных социальных сил современной России — обывательского большинства и серой исполнительской массы «элиты» (государственной и корпоративной бюрократии).
Наконец, «имперский проект» адекватен как современным общемировым тенденциям эволюции глобального капитала, так и все возрастающим тенденциям ностальгии по советской державе.
Проблема, однако, в том, что этот проект «почему-то» пока плохо работает и очень вяло претворяется в жизнь, не вызывая энтузиазма ни у «масс», ни у «элиты».
Коротко объяснить этот парадокс можно одной фразой: «имперский проект» для России устарел, еще не воплотившись. Причин для этого несколько.
Прежде всего место действительной империи, способной оказывать решающее влияние на происходящие в мире геоэкономические и геополитические процессы, уже занято США и их ближайшими конкурентами, и в рамках имперской логики у нашей Родины перспектив на лидерство нет.
Гораздо более важен, однако, другой аспект: так как имперско-державная модель по самому замыслу ее разработчиков является консервативным проектом, она не может стать основой стратегии опережающего развития, не может обеспечить модернизационного прорыва нашей страны в условиях перехода к глобальному постиндустриальному обществу.
Последнее требует некоторого комментария. В большинстве своем сторонники державно-имперского проекта апеллируют к патриархально-консервативным тенденциям, а это означает ориентацию на аграрно-индустриальный уклад и опору прежде всего на крестьянство и чиновничество. Эти сектора и слои, играющие наименее значимую роль в постиндустриальном обществе, не могут стать основными технологическими укладами и социальными силами модернизации. Не менее важно и то, что державный проект предполагает возрождение патерналистской модели управления обществом и экономикой, а это методы преимущественно государственно-бюрократические и опирающиеся на пассивное послушание народа, занимающего позицию любящего «сына» державной власти, а потому пассивного объекта ее управляющих воздействий. Более того, патерналистский вариант управления в рамках державно-имперского проекта приведет к усилению и без того мощных тенденций личной зависимости работника от работодателя, развитию таких типичных и для царской империи, и для СССР форм подчинения человека, в которых соединены воедино силы бюрократии и капитала. Наконец, в идейно-духовной сфере этот проект будет сопровождаться даже не манипулированием сознанием, а однозначным контролем за сознанием на основе сращивания все более алкаемой ныне «государственной идеологии» с все более превращающимся в государственную религию православием. Такое державно-имперское консервативное соединение технологической патриархальности с государственно-патерналистским капитализмом находится в прямом противоречии с основой прогресса современной постиндустриальной системы — развитием новаторского творческого потенциала личности в открытом, интернациональном свободном диалоге индивидов и культур.
Наконец, эта система по определению (авторов этого проекта) не должна включать механизмов низового демократического контроля за властью как исполнительным аппаратом народа (державность предполагает реализацию обратного проекта — народ как «сын» государства-отца). Вследствие этого идеальная модель авторов проекта, в которой «государь» есть отец народа, заботящийся прежде всего об интересах страны, неизбежно будет на практике вырождаться (как, например, во времена распутинщины или брежневщины) во властвование бюрократии, нацеленное на реализацию своих собственных интересов как узкого привилегированного слоя, укрепляющегося за счет народа и экономики. Последнее, как известно, очень быстро сводит на нет все достоинства патернализма, вызывая бурное развертывание его недостатков. Вот почему консервативный державно-имперский проект в самой своей конструкции содержит механизмы своего вырождения.
