Несмотря на последовательность, с какой Уэбб отстаивал скорейшее введение «Атласа» в эксплуатацию в качестве носителя обитаемых кораблей, он в то же время критиковал тех, кто связывал будущее пилотируемой программы США с этой ракетой. Показательна встреча, состоявшаяся в начале 1961 г. между Кеннеди, Уэббом, Джонсоном, Визнером и рядом других высокопоставленных государственных чиновников. На ней Уэбб охарактеризовал решение Эйзенхауэра не выделять средств на пилотируемые полеты после окончания программы «Меркурий», как попытку «кастрировать десятилетний план [космических полетов] до того, как он достигнет годовалого возраста. И «до тех пор, пока [это решение] не пересмотрят, можно гарантировать, что в течение последующих десяти лет каждый впечатляющий исследовательский полет будет за русскими, а не за нами». Слова эти Уэбб подкрепил конкретным примером: в то время, как основной российский носитель (королевская «семерка») развивал тягу почти в 340 тонн, «Атлас» — лишь около 150. Дополнительные средства, которые Уэбб хотел «выбить» из федерального бюджета, должны были ускорить работу НАСА по созданию носителя тягой в 675 тонн (концепция данной машины в то время представляла собой связку из восьми двигателей «Атласа»), а заодно начать разрабатывать следующую, еще более мощную «рабочую лошадь» — «Нову»[173].
Наконец, Уэбб запросил средства для проектирования нового типа космического корабля, который и должен был выводиться в космос «Сатурном». Данный корабль, получивший впоследствии название «Аполлон», был, по мнению Уэбба, необходим «для полетов вокруг Земли экипажей из нескольких человек, а также для экспедиций в окрестности Луны».
Кеннеди, в то время еще не принявший окончательного решения, как ответить на вызов, брошенный ему русскими в космосе, решил побалансировать между теми, кто отвечал за формирование федерального бюджета (а потому по долгу службы всячески стремящимися сократить государственные расходы), и теми, кто отстаивал необходимость «космического рывка». В итоге президент одобрил инициативу Уэбба лишь наполовину — на «Сатурн» деньги выделили, но с «Аполлоном» решили подождать[174]. К тому же и сам Кеннеди, как покажут последующие события, все еще сомневался — к чему тратить миллионы долларов на разработку техники, которая может быть создана совместными финансовыми, интеллектуальными и промышленными усилиями США и СССР?
В дальнейшем нам еще не раз придется встретиться с Уэббом, а пока вернемся в апрель 1961 г., когда члены администрации президента вырабатывали совместные космические рекомендации главе Белого дома. Сразу замечу — сам Кеннеди тоже не терял времени. Он продолжал планомерную «осаду» Кремля, пытаясь понять отношение руководства СССР к идее космического сотрудничества с Америкой. Так, 13 февраля 1961 г. президент отправил Хрущеву телеграмму, в которой поздравил его с запуском советской автоматической станции к Венере. В ответе от 15 февраля Никита Сергеевич упомянул о предложениях по взаимодействию в космосе, сделанных Кеннеди в инаугурационной речи и в «Послании конгрессу о положении страны». Правда, при этом Хрущев вновь подчеркнул, что создание «благоприятных условий» для космического сотрудничества потребует «урегулирования проблемы разоружения»[175].
Нельзя сказать, что ответ Хрущева не обескуражил Кеннеди. Однако глава Белого дома продолжил попытки убедить Первого секретаря ЦК КПСС в важности и полезности объединения в космосе усилий СССР и США. 22 марта Кеннеди встретился с главой НАСА Уэббом. По словам последнего, «…президент в разговоре со мной подчеркнул свое пожелание к нам выработать как можно больше идей для предстоящей конференции с русскими по международному сотрудничеству. Он выразил надежду, что мы отнесемся к его просьбе с очень большим вниманием»[176].
В поздравительном послании, отправленном Хрущеву по случаю полета Гагарина, Кеннеди, в частности, отметил: «Я искренне желаю, чтобы в своем продолжающемся познании космического пространства наши страны смогли работать вместе на благо всего человечества»[177]. Настойчивость Кеннеди нетрудно понять: ведь именно сотрудничество в космосе он собирался сделать одним из важнейших пунктов повестки дня будущей встречи на высшем уровне с Хрущевым, устроить своей мысли о «сферах совместных интересов» Америки и Советского Союза своеобразный экзамен.
Правда, применительно к космосу идея эта пока не могла сдать даже «зачет». Успех полета Гагарина отнюдь не сделал советское руководство более расположенным к перспективе разделить славу космических первопроходцев с Соединенными Штатами, да и вообще — тянуть за собой «отсталых» американцев. Не случайно ведь президент АН СССР Келдыш, выступая примерно через месяц после посадки «Востока-1» на общем собрании Академии, подчеркнул: американские космические достижения в космосе столь незначительны, что даже не могут сравниться с советскими[178]. Ощущение великой победы, по крайней мере, на одном из важнейших научно-технических направлений глобального противостояния Советского Союза и Соединенных Штатов, всячески поддерживалось средствами массовой информации СССР. Вот как вспоминал об этом один из ведущих американских политологов Арнольд Горелик, современник описываемых событий:
«Никакое иное событие после смерти Сталина не получало такой огласки в СССР, как состоявшийся 12 апреля 1961 г. полет майора Юрия Гагарина в космическом корабле «Восток-1» и его возвращение на Землю после одного витка вокруг планеты. Это событие освещалось в передовых статьях специальных выпусков центральных советских газет — редкое явление в стране, где события обычно становятся новостями не тогда, когда они происходят, а когда о них официально объявляют. Торжественные собрания были проведены в Москве, а также в других крупных городах, и были транслированы по каналам советского и зарубежного телевидения. Советское радио в своих передачах, рассчитанных как на внутреннюю, так и на внешнюю аудиторию, практически исключило из эфира что-либо еще, кроме сообщений и комментариев, посвященных последнему советскому достижению»[179].
Все это было проявлением уже упоминавшейся «дипломатии спутника», о которой Хрущев уже после того, как был лишен всех государственных и партийных постов, откровенно сказал: «Конечно, мы старались извлечь максимальную политическую пользу из того факта, что первыми запустили ракеты в космос. Мы хотели оказать давление на американских империалистов, а также повлиять на умы наиболее здравомыслящих политиков с тем, чтобы Соединенные Штаты стали бы относиться к нам с большим уважением»[180].
Одним из наиболее ярких проявлений данной дипломатии стал берлинский кризис 1961 г. Вот как описывает в своих мемуарах Сергей Хрущев встречу его отца с Королевым незадолго до августовского обострения ситуации вокруг Германской демократической республики (ГДР):
«На прощание Королев, суеверно постучав по деревянной крышке летнего садового столика, еще раз напомнил, что полет Титова намечен на начало августа[181].
Неожиданно для меня отец не приказал — попросил осуществить запуск не позднее десятого. Обычно он в такие дела старался не вмешиваться. На сей раз он изменил своему правилу.
Королев с готовностью согласился.
– Давайте назначим на седьмое, — улыбаясь, произнес он.
– Ну вот и договорились, — отозвался отец.
Только потом я догадался, почему первая декада августа была для него предпочтительнее второй. В голове у отца запуск Титова увязывался с установлением границы в Берлине, но тогда это была тайна за семью печатями»[182].
Напомним, что установление данной границы было сделано с помощью так называемой «Берлинской стены», отгородившей Западный Берлин от территории ГДР. Начало ее строительства — 13 августа — фактически стало пиком берлинского кризиса 1961 г.
Итак, к лету 1961 г. советско-американские отношения в космосе оказались под влиянием двух главных факторов. С одной стороны, космические достижения СССР продолжали питать стремление Кремля и дальше демонстрировать неоспоримое превосходство советской науки и техники над американской. При таком подходе о каких-либо формах взаимодействия с США в космосе, разумеется, не могло быть и речи.
С другой стороны, общественность в Соединенных Штатах, а также члены конгресса, как от партии республиканцев, так и демократов, начинали все сильнее критиковать Кеннеди за его пассивность перед лицом космических успехов Советского Союза. Успехи эти воспринимались, как явный вызов, брошенный американскому мировому лидерству и безопасности. Тон выступления некоторых конгрессменов в ходе их встречи с Уэббом и другими представителями НАСА на специальной сессии комитета по космосу говорит сам за себя:
