На границе Монголии
Это было в годы первой империалистической войны, — я был еще молодым ученым, неопытным исследователем Урала и Крыма. В 1916 году, в один весенний день меня вызвал к себе директор нашего научного института, академик В. И. Вернадский, и сказал: «От правительства дано задание — поискать на территории нашей страны руды алюминия: военное дело нуждается в большом количестве этого металла, а между тем Россия не только не добывает ни одного грамма алюминия, но даже не знает, откуда его добыть. Я слышал ваш доклад на прошлом научном кружке, когда вы говорили о вероятных месторождениях руд алюминия. Вы развивали теорию о том, что их можно искать на базальтовых покровах Монголии, там, где горячее южное солнце разрушает эти породы и накапливает красные земли, богатые алюминием, среди песков и степей. Поезжайте в Монголию, проверьте вашу гипотезу, откройте нам руды алюминия, и это будет не только подарком нашей стране, но и началом вашей научной карьеры».
Не прошло и трех дней, как я уже сидел в сибирском экспрессе, позабыв взять с собой нужную литературу, карты и даже снаряжение. Я так рвался скорее под палящее солнце Центральной Азии, в те страны, описаниями которых я зачитывался в несколько фантастических рассказах Свен-Гедина, в точном изложении Н. М. Пржевальского и в поэтических картинах его спутника — П. К. Козлова.
Но я забыл о тех заветах, которые оставили нам эти великие исследователи сердца Азии, я забыл о том, что там нет почтовых трактов, по которым бумага, подписанная царским министром внутренних дел, открывала неограниченные возможности получать на каждый перегон тройку по 3 копейки с версты и лошади, забыл, что там нет на каждом шагу ни уютной, хотя и грязной, итальянской траттории, ни немецкого кафе или изящной жидильни чехословацких деревень.
Предстоящее путешествие казалось простым, ясным и очевидным, и сибирский экспресс уносил меня, беззаботного, укачивая в ровном ритме удобного вагона.
Вот и Верхне-Удинск; пароход с громадным колесом на корме, вздымающий пену Селенги, заунывное пение матроса на носу, меряющего футштоком глубину, бесконечные мели, пустынные берега, оставленные улусы…
Вот Усть-Кяхта; прекрасная почтовая тройка по пыльной дороге довезла меня до пограничного города Троицко-Савска, — всем известной Кяхты! — старого перевального пункта для обозов с китайским чаем.
Отсюда должно начаться мое путешествие в верховья рек Хилка, Чикоя, Чикокона, на самой границе с Монголией.
Мне посоветовали пригласить с собой проводника, опытного забайкальского казака, хорошего парня Лариона, взять по две сменных лошади, на всякий случай по револьверу и обязательно надеть форменную фуражку; вооружившись всем этим, мы тронулись в путь.
В Троицко-Савском музее я успел бегло просмотреть литературу и карты, кое-что записал и зарисовал, но больше надеялся на казака, который хорошо знал бурятские и монгольские наречия, и в тех местах бывал не раз.
И вот началось мое странствование. Я не буду вам рассказывать, сколько я наделал тогда глупостей — и как путешественник и как исследователь.
Около заброшенного улуса на наших коней бросились голодные волки, — я их принял за собак и пытался отделаться нагайкой, и лишь энергичное вмешательство казака спасло наших коней, а может быть, и нас.
Утомленный заботами об охоте и добыванием пропитания, я почти ничего не успевал записывать в свою записную книжку; захваченные мною карты оказались старыми грубыми схемами, которые совершенно не отвечали ландшафту, а природа, чарующая природа Селенгинской Даурии, полная противоречий, так зачаровала меня, что не хотелось ни думать, ни писать, ни даже искать «красную землю». На нашем пути встречались то холодные полноводные реки, то бурные пороги стремящихся с гольцов бешеных потоков, то тихие спокойные луга, по берегам мирно текущих рек. Все смешалось в этом краю.
Здесь можно было видеть и картины, напоминавшие южную, залитую солнцем Украину, где, вместо кукурузы, так же высоко поднимались поля гаоляна, и картины, подобные нашему полярному северу с его вечной мерзлотой. Достаточно было заглянуть в любой колодец, посмотреть на свежий обрыв реки, чтобы всюду подметить на глубине нескольких метров белые полосы сплошного льда. И наряду с этим — совершенно изнуряющая жара; днем — обнаженные бронзовые тела монголов, ночью — неизбежные теплые бараньи тулупы. Нарядные кокошники «семейских» и беглые каторжане, укрывающиеся в заброшенных землянках. Все эти новые впечатления притупляли память о прошлом, об институте и даже о науке, невольно заставляли сливаться с природой, и вы начинали вести какую-то растительную жизнь…
Пароход на р. Селенге. Фото автора, 1916 г.
Постепенно, шаг за шагом, мы стали подниматься к верховьям Чикоя; поселения «семейских» становились все реже, отдельные улусы стояли заброшенными, леса южной тайги замыкались перед нами сплошной стеной.
А между тем, «красный камень» алюминиевый руды не давался нам в руки. Отдельные базальтовые покровы были лишены красной почвы; выступавшие светлые граниты на гольцах сверкали блестящими кристалликами слюды, белые и розовые мраморы образовывали целые скалы на берегах рек, но красной земли не было.
Мое предположение не подтверждалось. Мне казалось, что надо идти еще дальше на юг, где солнце еще ярче, где еще сильнее разрушаются черные базальты, и там, наконец, мы найдем нашу алюминиевую руду.
Я настойчиво направлял наш путь на юг, не замечая, что мы уже давно вышли за пределы взятых мною карт, что Ларион давно уже перестал разбираться в речках, речонках, падях и падушках — словом, что мы шли наугад.
Так продолжалось недолго. Очень скоро я понял, что «красной земли» нет, что у нас уже на исходе патроны, что кони устали, а сами мы, в сущности, не знаем, где находимся.
Я решил повернуть. Но, как всегда бывает, нам не повезло: началась непогода, небо заволокло тучами, солнца было не видно; тщетно пытались мы ориентироваться по стволам деревьев, обгорелым пням; в конце концов мы совершенно потеряли направление, продукты были на исходе, лошади совершенно выбились из сил, а сами мы молча шли вперед, в поисках севера. Сколько раз отдельный след лошади как будто бы указывал нам путь, но он сразу же терялся в трясине или на переправе, и мы снова оставались одни в беспредельной тайге.
Я помню, как сейчас, в одно туманное утро мы встали после довольно беспокойно проведенной ночи, разложили костер и попивали чай с маленькими кусочками последнего сахара. Мы обдумывали с Ларионом, куда нам идти, и совершенно не заметили, как у нашего костра вдруг появился человек… Он сидел на корточках, грел свои озябшие руки и с удивлением посматривал то на казака, то на меня.
Мы с ним разговорились. Он ехал на праздник осенней луны в большой Гусиноозерский дацан (монастырь). Он один из послушников этого ламаитского монастыря; он скоро будет большим ламой, так как уже умеет читать старые книги и петь старые песни. Он хорошо знает всю окрестность. Оказалось, что мы забрели очень далеко, — до железной дороги не меньше 200 верст, но совсем недалеко, всего в 60 верстах, есть русский курорт Ямаровка; там есть настоящие русские, и туда даже привезли на шести лошадях такую машину, что, когда в нее ткнешь пальцем, она начинает играть лучше, чем морские раковины, на которых играют в Гусиноозерском дацане. Он предложил нам сесть на лошадей, — он поедет вместе с нами до ближайшей горушки и оттуда покажет нам путь в Ямаровку.
Мы необычайно обрадовались. Быстро оседлали коней, сложили свою небольшую поклажу с немногими образцами минералов и пород и весело поднялись на ближайшую оголенную горушку. Широкая, безбрежная картина лесов тонула в синеве туманного утра. Отдельными кулисами сменялись хребты за хребтами; кое-где блестели полоски рек. Вдали, налево, одинокий дымок говорил о жилье, а наша Ямаровка была где-то там, ближе к восходу солнца, за пятым хребтом.
— Слушайте же внимательно, — говорил молодой бурят, — вы спуститесь с этой горы вот в эту падушку налево; там будет неплохой брод, пройдете через болото, обогнете вот ту одинокую гору с гольцом и упретесь в бурную пенящуюся речку. Пойдете вверх по ней; как выйдете на голое место, перейдете через нее, перевалите через хребет, и вы попадете к большой полноводной реке. Это и будет Чикой; спускайтесь вниз по левому берегу, и после однодневного перехода вы увидите колесную дорогу — она ведет в Ямаровку.
Типичный ландшафт Южного Забайкалья.
Надо сказать, что эти объяснения меня не удовлетворили. Я прекрасно понимал, что нам достаточно сделать одну небольшую ошибку, — и весь, столь точно начерченный план окажется миражом. Я просил Лариона передать молодому буряту, что мы боимся заблудиться, что наши кони устали и мы просим его провести нас до начала той дороги, которая ведет на Ямаровку. Но бурят возражал. Он говорил, что через три дня будет молодая луна, что у него в дацане молодую луну будут встречать шествием в страшных масках, изгоняющих злых духов из человека, что он обязательно должен быть там и что он лучше еще раз повторит свой рассказ.
