Глубже и дальше изучали мы каменноугольный бассейн. Нам хотелось уйти в еще более глубокие слои нашей котловины, заняться редкими гидратами алюминия в девонских известняках. Нас привлекали и более высокие горизонты. Мы ездили на Оку, собирали там великолепные кристаллы гипса из пермских отложений, привозили десятки килограммов горной папки и горной кожи — все того же палыгорскита. Мы видели, как весенние воды уносили с собой тряпки и листы этого странного минерала, и находили его запутавшимся в прибрежном кустарнике, вместе с выброшенным рекой хворостом. Постепенно раскрывалась перед нами вся сложная картина химических процессов, которые шли в Подмосковной котловине. Мелководные девонские бассейны сменились здесь глубокими морями карбона. Затем на их осадки легли отложения соляных озер — гипсы и доломиты.
Но на чем же лежит вся эта масса осадков толщиной почти в 2 километра? На что давит эта огромная тяжесть, вызывающая в глубинах давление в десятки атмосфер? Где дно Подмосковной котловины, на котором покоится чаша колыхавшихся почти в течение миллиарда лет океанов, морей и озер?
Геологи пытались теоретически ответить на этот вопрос. Но минералогу и геохимику нужны не только теоретические выводы. Ему нужны реальные факты, реальные объекты, минералы, которые он мог бы посмотреть и подвергнуть анализу.
И вот в 1934 году в Замоскворечье была заложена первая глубокая скважина. Она прошла каменноугольные известняки, осадки песчанистого угленосного яруса и наткнулась на громадные толщи сплошного гипса. Воды, хлынувшие с глубины 700–800 метров, оказались насыщенными солью. Эти горячие воды с температурой примерно в 35°, содержали в себе грандиозные количества солей натрия и других металлов; но что самое поразительное — это были настоящие рассолы соляных бассейнов, не только с хлором, но и с бромом и йодом.
А что лежит еще глубже 1300 метров, до которых дошла скважина? Сколько еще сотен метров отделяют нас от прочных гранитов или гнейсов, подстилающих весь бассейн и образующих древнюю плиту, тот Феносарматский щит, который лежит в основании всего востока Европы, определяя геологические судьбы в течение двух миллиардов лет ее истории?
Какие проблемы поставит перед нами минералогия и геохимия не только этих кристаллических пород, но и тех древнейших осадков, которые покрывают их поверхность?
Разве это не грандиозная проблема, стоящая перед исследователями — минералогами и геохимиками?
Я рассказал лишь о небольшой части тех минералогических образований, которые привлекают наше внимание в Подмосковном крае. Я не говорил о замечательных глинах со свойствами отбеливания (гжель), огнеупорных и кислотоупорных. Я не говорил об интереснейшей минералогии торфяников, о железных красках, образующихся в разных местах Калининской области, о красивых известняковых туфах, о сапропелевых остатках пресных озер, расположенных на юг от Валдайской возвышенности.
Минералогия и геохимия большой Подмосковной котловины не могут оставаться неизученными и неописанными. Такая работа должна быть предпринята в срочном порядке, и мы ждем энтузиазма молодых геологов и любителей своего края — краеведов, молодых пионеров минералогии и геохимии Москвы.
За работу, молодые друзья — минералоги и геохимики!
На берегах Средиземного моря
Несколько лет после окончания в 1907 году Московского университета я прожил на берегах реки Неккара, в Гейдельберге, занимаясь в лаборатории профессора В. М. Гольдшмидта, где вел работу по кристаллографии алмаза. Упорная работа по алмазу отнимала у меня до пятнадцати часов сутки. Лишь в отдельные дни удавалось вырваться и посетить каменоломни, рудники, фабрики восточной Германии, осмотреть музеи и главным образом большие партии драгоценных камней.
Во Франкфурте, Идаре, Ганау, Берлине на особых столах передо мной рассыпали десятки тысяч каратов природного алмаза. Целыми часами я отбирал наилучшие кристаллы этого диковинного минерала, не замечая, что при помощи системы зеркал за моими руками наблюдали из другой комнаты, учитывая каждое мое движение. Отобранные камни через банк отправляли в Гейдельбергский университет, где они и поступали на исследование.
В летние месяцы я предпринимал более дальние путешествия, — Париж с его знаменитыми гипсами Монмартра, песчаники Фонтенбло, вулканы Центральной Франции, рудные жилы и жилы альпийского типа Швейцарии. Однако меня тянуло главным образом на юг, к берегам Средиземного моря.
Уже в 1908 году я добрался до Милана. Целый день провел я на крыше Миланского собора и следил за работами по реставрации резьбы из мрамора, посылал открытки родным и тут же, в буфете на крыше, пил холодный оранжад.
Всего только три часа езды отделяют Милан от Средиземного моря, и, подсчитав свои скудные капиталы в сильно опустевшем кошельке, я решил дешевым рабочим поездом проехать в Геную.
Море, яркое, синее, могучее, поразило меня. И здесь, в порту города с его гигантскими трансокеанскими судами и в Нерви среди пальм и агав, я впервые почувствовал красоту и обаяние юга. Но у меня почти не было денег. Пришлось переночевать на скамейке в саду, и лишь с трудом добрался я до Гейдельберга. Уже тогда у меня созрела мысль поехать в Италию за минералами. Не в города Италии с ненавистной для меня толпой туристов, не в картинные галереи, даже не на знаменитое кладбище Кампо-Санто в городе Пизе, где искусство ваятеля подчеркивается красотой самого камня — каррарского мрамора, красного и зеленого порфира, мрачного, темного нефрита и мраморов Сиены веселых, желтых тонов. Я задумал поехать посмотреть мало кем посещаемые рудники Вольтерры, соффионы Тосканы, подняться на вершины Каррарских Альп. Но главной целью своего путешествия я наметил остров Эльбу — этот всем известный утолок итальянской земли, о котором так много писали Крантц, Лоти, Даккиарди, Рат и другие и минералы с которого сверкали всеми красками во всех музеях мира.
В начале апреля я двинулся в поход. Мне казалось, что как только мы проедем в громыхающем поезде через Сен-Готардский туннель, нас сразу встретит жара, и поэтому моя обмундировка состояла из соломенной шляпы, легких туфель и белого костюма. С рюкзаком за спиной и молотками в руках я выглядел, по-видимому, довольно непривычно, так как на вокзале в Милане кто-то презрительно сказал «vagabundo», что означало почти «разбойник с большой дороги». Это было понятно, так как во всей северной Италии стояла снежная метель, в нетопленных вагонах пассажиры дрожали от холода, а я в своей соломенной шляпе и легком костюмчике несколько смущенно поглядывал на холодный, зимний пейзаж еще не проснувшейся к весне Италии.
Я направился в Пизу, чтобы там в университете посмотреть коллекции, получить необходимые карты и указания. Пиза — очень интересный для минералога город Италии. В старом университете имеются превосходные коллекции минералов Тосканы и особенно острова Эльбы.
С содроганьем вошел я в нетопленный номер гостиницы, и в первый и единственный раз в моей жизни забрался в кровать, как был, — в легком пальтишке и мокрых ботинках.
И в Пизе погода была не лучше. Мне уже было не до падающей башни, — я продолжал дрожать и в неотапливаемом помещении пизанского университета. Молодой ассистент Алоизи — позднее знаменитый профессор минералогии во Флоренции — показывал мне замечательные минералы с острова Эльбы. Я поехал дальше и поздно вечером, после ряда пересадок, прибыл в Пионбино, откуда ходили пароходы на остров Эльбу. Но на море бушевал свирепый шторм. Пароход не мог подойти к пристани, и мне пришлось сесть в лодку с тусклым фонариком на носу. Меня обдавало брызгами при каждом ударе волны. Лодку било о трап, и не без труда поднялся я на палубу утлого суденышка, которое должно было отвезти меня в Портоферрайо — главный город острова Эльбы.
Около 12 часов ночи, после томительного перехода мы вошли в спокойную бухту и очень скоро уже были на берегу. Над самым причалом возвышалось большое белое здание. Это была главная гостиница города, бывший дворец уральских горнозаводчиков Демидовых, а ныне простая «траттория», что в переводе значит: «харчевня».
Совершенно выбившись из сил, я завалился спать в большой, высокой комнате с альковом и двумя широкими окнами. Рано утром меня разбудило солнце, — синее небо без единого облачка, яркие южные краски. Под моими окнами — базар местных крестьян, а агавы, пальмы и юкки завершали картину. Тепло, даже жарко. Совершенно другой мир — какой-то кусочек Африки, в чем я убедился за мое почти трехмесячное пребывание на острове Эльбе.
Это было время, когда беззаботная толпа тосканских крестьян весело распевала на все лады только что перенесенную сюда из Испании песню «Española». Это было время, когда Италия, бедная естественными ресурсами, переходила на собственное производство железа, и высокие трубы, домны и каупера возвышались в южной части залива.
