Новая Немецкая слобода, манившая Петра с юных лет, возникла в 1652 году, когда здесь, за ручьем Кукуем, стали нарезать земли иностранцам. В этом жесте, конечно, была определенная попытка построить «железный занавес», но на деле москвичам всегда было любопытно, как живут там, за Басманными, за рекой Чечерой. А посмотреть было на что. «Живут здесь одни только немцы, много в ней красивых каменных палат, выстроенных немцами и голландцами недавно для своего жилья. Остальные строения деревянные, но достаточно просторные. Едва ли найдешь здесь дом без сада, притом сады цветущие, плодоносные и красивые. Садоводство здесь ввели немцы», – свидетельствует Иржи Давид, посещавший Москву в 1680-е годы, накануне воцарения Петра.
Здесь можно было найти несколько инославных церквей. Берхгольц посещает католическую церковь Петра и Павла, разобранную в 1860-е годы и открытую стараниями генерала Гордона: «Церковь эту я нашел гораздо лучше, чем ожидал: она внутри хорошо отделана, расписана и украшена; снабжена также весьма недурным органом». Рядом с церковью была расположена усыпальница самого Гордона, а в небольшой пристройке хранили обширную библиотеку петровского сподвижника, причем «либерея» включала сочинения античных авторов. В Немецкой слободе существовали несколько лютеранских кирх, одна – Петропавловская, другая – святого Михаила. Кирха Петра и Павла переехала на Ивановскую горку в 1810-е годы, а церковь Святого Михаила, где был похоронен Яков Брюс, снесли в советское время.
Где искать тебя, петровская Немецкая слобода? Сохранились старинные палаты в Старокирочном переулке, которые сейчас находятся в крайне неудовлетворительном состоянии. Кое-кто считает, что здесь жили врачи Ван-дер-Гульсты, кто-то селит в дом фаворитку Петра I Анну Монс. Но с легкой руки журналистов и газетчиков дом давно прозвали «палатами Анны Монс». Госпожа Монс действительно пленила сердце Петра и довольно долго держала его в ларце, он охладел к своей любовнице только в 1702 году. «С необыкновенной красотой она соединяла самый пленительный характер, была чувствительна, не прикидывалась страдалицей; имела самый обворожительный нрав, не возмущенный капризами; не знала кокетства, пленяла мужчин, сама того не желая», – писали современники. Дом Анны Монс так и просится, чтобы расположить в нем музей Немецкой слободы, но, увы, это дело смогут сдвинуть с мертвой точки разве что наши потомки.
Зато в Немецкой слободе еще можно найти дворец Франца Лефорта, который по приказанию Петра I в конце XVIII века начал возводить Дмитрий Аксамитов, «каменных зданий художник». Лефорт успел справить новоселье, но умер в марте 1699 года. В 1706 году дворец переходит к Меншикову. В 1730 году здесь умирает Петр II, последний прямой представитель династии Романовых по мужской линии, а большая политика уходит в Петербург.
Немецкая слобода занимала не только один, тяготеющий к центру столицы берег Яузы. На противоположном берегу в 1700-е годы обустроился Ф. А. Головин. Возле реки был разбит регулярный парк в европейском стиле, за что сад Головина потом назовут «Версалем на Яузе», построен деревянный дворец. Большинство достопримечательностей парка (ныне дворцово-паркового ансамбля «Лефортово») относится к гораздо более поздним десятилетиям XVIII века, и здесь, на Яузе, планировался будущий Петербург со своими великолепными пригородами.
От черновика Петербурга практически ничего не осталось, но и сейчас в Лефортовском парке стоит беседка с бюстом Петра Великого. На постаменте высечены слова: «Труды моего Миниха сделали меня здоровым. Я надеюсь некогда ехать вместе с ним водою из Петербурга в Москву и выйти на берег в Головинском саду». Речь идет о знаменитом Минихе, который получит ключ всевластия в годы правления Анны Иоанновны, а при Петре будет всего лишь прокладывать каналы. Петр, питавший к воде нездоровую страсть, надеялся когда-нибудь прибыть из одной столицы в другую водным путем. Не довелось.
В целом Немецкая слобода, находившаяся далеко от шумного центра, была идеальным местом для спокойной и размеренной жизни. Юст Юль так описывает свое жилище в 1710-е годы: «…Стоит оно особняком в уединенном месте, сейчас за Немецкою слободой, или предместьем, на небольшом холме на самом берегу реки Яузы. При нем большой фруктовый сад со множеством плодовых деревьев, луг, дающий сорок возов сена в год, маленькая березовая роща и разные пруды и садки со всякого рода рыбою». Автор дневника отмечает, что его маленький рай находится далеко от деревянных строений и поэтому надежно защищен от пожаров, нередко истребляющих полгорода. В XVIII веке Немецкая слобода обрусела и почти слилась с Москвой.
От Яузы – к Неве
Петр – личность океанического масштаба. Провидение забросило Человека-Океана в страну, где текут лишь реки. Ключ от Черного моря находился в турецких руках, балтийские берега тоже были заняты врагом. Белое море не совсем подходило из-за вечно сковывающих его льдов. «На берегу великих волн…» – начинает Пушкин похвалу Неве. Но первой все-таки была Яуза, мелкая речушка, Плещеево озеро, окрестности Воронежа. Титанический размах мысли не мешал Петру свои первые корабли строить в довольно мелких водоемах. Побывав в Голландии, он будет бредить каналами, захочет соединить Волгу и Дон, Волгу и Москва-реку. В 1722 году Петр посылает «специалистов способнее и лутче сделать от Москвы до Волги судовой ход». Даже в стакане воды Петр мог вызвать бурю, способную навеки изменить Россию.
Москва победила Петра
Перенос столицы в Петербург, с одной стороны, заставил первого императора признаться в собственном поражении; Москва оказалась сильнее и консервативнее. Хотя на рубеже 1720–1730-х годов двор и переезжал в Москву, императорский период истории России прошел на берегах Невы. Москва в XVIII–XIX веках была лишена сильных потрясений. «Она и поныне в надлежащий порядок не пришла и от того беспорядочного и тесного деревянного строения, от частых пожаров в большее разорение живущих вводит», – писали о бывшей столице в 1763 году.
Сложными испытаниями можно признать лишь пожар 1737 года, «великую чуму», неудавшуюся перестройку Кремля Екатериной II, нашествие Наполеона и всеиспепеляющий огонь 1812 года. «Она тогда представляла из себя скорее совокупность нескольких посадов, чем один город, потому что различные части города отделялись друг от друга не только садами или парками, но обширными полями, частью вспаханными, частью лежавшими впусте. Отправляясь с визитами, часто приходилось ехать больше часа для того, чтобы добраться до другой части города. Повсюду, наряду с безобразными лачугами, видны были роскошные дворцы», – вспоминал Москву конца XVIII века Адам Чарторыйский, сподвижник Александра I.
Даже после пожара 1812 года характер Москвы, лишенной столичного звания, изменился не так сильно. «Все прекрасные достопримечательные места в Москве разбросаны, а потому она не может при первом на нее взгляде производить сильного впечатления даже на такого человека, который не видывал города лучше Пензы. Иногда идешь большою известною улицею и забываешь, что она московская, а думаешь, что находишься в каком-нибудь уездном городе. Часто в этих улицах встречаешь превосходные по красоте и огромности строения, а между ними такие, какие и в самом Чембаре почитались бы плохими и которые своею гнусностию умножают красоту здания, возле которого стоят», – свидетельствовал молодой Белинский в 1829 году.
Москва тучнела, прирастала домами, исправляла кривые переулки, собирала зевак на пожары, исподтишка продолжала возводить деревянные дома и не соблюдать красную линию фасадов, множила больницы и приюты. «В Москве мертвая тишина; люди систематически ничего не делают, а только живут и отдыхают перед трудом… Удаленная от политического движения, питаясь старыми новостями, не имея ключа к действиям правительства, ни инстинкта отгадывать их, Москва резонерствует, многим недовольна, обо многом отзывается вольно…» – резюмировал Герцен. Москву будили только редкие туристы, приезд Александра фон Гумбольдта и коронация очередного императора.
