Если до последнего времени Италия и другие западные земли в сознании римлян являлись неотъемлемыми частями единой и Вселенской Священной Римской империи, то теперь они почти добровольно (в отличие от Африки, завоёванной вандалами) передали политическую власть над ними Теодориху. Создание Остготского королевства означало, что Империя самоограничилась рамками тех провинций, которые находились под властью восточного императора. На Востоке римское культурное влияние с этих пор начало постепенно уступать греческому. И носители греческой культуры, численно преобладавшие в столице и присутствовавшие повсеместно в других провинциях, придали свой колорит и специфику тому политическому союзу, который образовался на остатках былого римского государства. Вполне обоснованно, помимо уже употребляемых наименований, мы будем называть остатки Римской империи Византией, а её граждан — византийцами.
Параллельно процессу создания Остготского государства, западная римская аристократия также разделилась на различные партии, война между которыми, в конце концов, привела к резкому изменению политического сознания Италии. Одна партия по-прежнему считала своим императором того, который сидел в Константинополе, и не принимала остготов. Вторая партия полагала выгодным подчинение Теодориху Великому, защищавшему их от других варваров и не претендующему на коренную ломку римских политических традиций. Наконец, третьи, националисты, постепенно пришли к выводу о необходимости порвать как с остготами, так и с восточными греками, которые всё более и более казались им чужыми[945]. Рушилась римская идея Всемирной империи, начиналась пора национальных суверенитетов.
Знал ли достоверно Зенон о подобных перспективах, или мог ли он предполагать их? Возможно, что царь полагал, будто, захватив Италию у Одоакра, сильный и грозный Теодорих Великий удовлетворится статусом федерата и не рискнет обособляться от Империи политически. Но это была наивная слепота, поскольку все предыдущие действия гота, а также примеры появления на карте Римской империи самостоятельных государств варваров в Африке и Испании, не должны были оставлять сомнений в том, что Теодорих пойдёт дальше, чем ему разрешал император.
Мог ли Зенон иным образом отвлечь остготскую угрозу от Империи? Наверное, нет: его власть была непопулярна и держалась за счёт исавров. Религиозный кризис, о котором дальше пойдёт речь, не прибавлял ему авторитета, но лишь больше раздирал Восток на отдельные группы противоборствующих партий. В любом случае, как известно, история не знает сослагательного наклонения, и далеко не всегда тайны Промысла открыты нам. Поэтому успех остготов в Италии нужно принять как данность. Сама история неумолимо диктовала Зенону свои законы и рисовала новые политические картины на теле Европы. Единственно, скажем, что к чести императора, он не принял посольство Рима и Теодориха и до самой смерти не признавал за ним права владеть Италией, но это был лишь вопрос времени[946].
Глава 3. «Энотицон» императора Зенона и «Ацациева схизма»
Вернувшись к власти на волне православной партии, отвергнувшей монофизитскую политику Василиска, император Зенон вскоре был вынужден вернуться к проблеме восстановления единства Кафолической Церкви.
Как в первые годы после Халкидона, так и теперь христианский Восток пребывал в броуновском движении. Орос Четвёртого Вселенского Собора допускал три различных богословских толкования: папы св. Льва, св. Кирилла Александрийского и Феодорита Киррского. Особенно тяжёлая ситуация сложилась в Египте, патриарх которого Тимофей Элур до старости занимал свой престол, несмотря на горячее желание Зенона убрать его, как сторонника Василиска. Но и его смерть, наступившая 4 сентября 477 г., не разрешила проблем: монофизиты избрали его преемником не менее упорного противника Халкидона Петра Монга («косноязычного»). Император пригрозил виновным в его избрании смертной казнью, но эта угроза не возымела действия. Тогда Зенон предписал, чтобы экс-патриарх Тимофей Салофакиол снова занял престол архипастыря Александрии, но его возвращение вызвало большие волнения в городе. Александрийцы любили этого архиерея, но не признавали в сущем чине и не вступали с ним в общение[947]. А Пётр Монг, которого император велел казнить за подбивание к бунту, скрывался в самой Александрии и широко агитировал против патриарха — халкидонита, чем вызвал неоднократные просьбы от Тимофея (даже его терпение лопнуло) в адрес Римского папы и царя сослать мятежника[948].
Наконец, чувствуя приближение смерти и желая найти себе достойного православного преемника, патриарх Александрии направил посольство к царю, надеясь, что тот укажет нужную кандидатуру. В состав посольства входил его родственник, епископ Гермополя, Геннадий, и эконом одной из церквей Иоанн Талайя. Не известно, действительно ли Талайя, втайне мечтавший занять патриарший престол в Египте, не верил, что император остановит свой взор на нём, или в силу каких-то иных причин, но он затеял собственную интригу. Оценив могущество Илла, Иоанн Талайя отдался к его покровительству, а исавр, уже задумавший мятеж против императора, решил использовать ловкого эконома как тайного агента в переговорах с августалом Египта Феоктистом, которого надеялся переманить на свою сторону. Возможно, и до царя доносились глухие сплетни, поскольку он потребовал от Талайя дать при нём клятву не претендовать на патриаршество[949]. Но затем уже в Александрии, используя возможности Илла и Феоктиста, неверный клирик обеспечил в июле 482 г. после смерти Тимофея своё избрание патриархом к безмерному удивлению императора[950].
Однако это было не последнее удивление, которое вызвал Талайя у своих современников. Новый архипастырь Египта и ранее пренебрегал Константинопольским патриархом Акакием, теперь же его не очень сообразительный посол, отправленный с синодальной грамотой об избрании Талайя архиереем Александрии, вместо столицы отбыл в Антиохию, где пребывал мятежный Илл. Объяснение этого манёвра на самом деле простое: поскольку, как гласили тайные инструкции, данные Талайя послу, ему следовало руководствоваться указаниями Илла, тот и последовал за ним в Антиохию, когда узнал, что полководец покинул столицу. Глупость посла была чрезмерной — он даже не догадался хоть как-то закамуфлировать свою поездку или перед отправлением в Антиохию нанести визит Константинопольскому патриарху и вручить тому злосчастный синодик. Теперь же связь Талайя с Иллом стала общим достоянием, и александрийский посол грубо нарушил церковный этикет, чем Константинопольскому патриарху было нанесено жестокое оскорбление[951]. Нужно ли говорить, что Акакий воспротивился такому выбору Египта, и с ним солидаризовался император? А недавняя клятва будущего архипастыря Египта — никогда не занимать престола давала царю формальный повод не признавать его избрания. Правда, оставался существенный вопрос: а кого можно предпочесть Иоанну? И здесь патриарх Акакий допустил, по-видимому, серьёзную ошибку.
Желая поставить Талайя на место, будучи о многом наслышан про Петра Монга и зная его популярность в народе, он предложил императору восстановить того в патриаршестве, убедив Зенона в том, что Пётр сможет успокоить Александрию и в благодарность сохранит верность царю. Император был в принципе не против этого, но и он, и сам Акакий понимали, что монофизит Монг никогда не согласится признать Халкидонский орос. Поэтому Акакий решил найти такой компромиссный вариант исповедания веры, который бы удовлетворял и Четвёртому Вселенскому Собору, и, с другой стороны, снимал акцент с тех аспектов, наиболее неприемлемых для монофизитов. Не известно как, но Акакий сумел снестись с находившимся в тайном месте Петром Монгом, и они заранее обо всём договорились[952]. Согласительную формулу облекли в императорский указ, который получил название «Энотикон» («примирительное исповедание»), и Зенон, убеждённый Акакием в его действенности и православии, подписал документ.
Августал Феоктист, как пособник изменника Илла, был отставлен, а его преемник Пергамий провёл выборы Петра Монга на кафедру и отстранил Талайя от власти[953]. Вновь назначенный патриарх торжественно въехал в Александрию, огласил текст «Энотикона» и разъяснил его к вящему удовольствию присутствующих монофизитов.
В принципе, ничего страшного «Энотикон» не содержал. И едва ли его можно назвать антихалкидонским, поскольку в документе прямо говорится о том, что Господь, Единосущный Богу, единосущен нам по человечеству. По мысли его разработчика, патриарха Акакия, «Энотикон» должен был явиться вестником объединения всех восточных церквей, о чём и было сказано в первых же строках документа.
