Тогда и в самом деле поговаривали, что в Копенгагене решено обстрелять Киль еще до занятия его германскими войсками. Зная это, мне было все же немного тревожно за судьбу города, так как при точном обследовании фарватера последний оказался шире, чем полагалось первоначально для кораблей средней величины. Датский флот также спокойно мог бросить якорь перед Фридрихсортом и прицельно обстрелять город с канонерских лодок. Поэтому я считал крайне важным, чтобы крепость Фридрихсорт не оставалась в руках датчан. А она предположительно должна была охраняться лишь небольшим числом датских инвалидов[84], так что ее захват казался несложным делом.
Я изложил свое мнение вновь назначенному коменданту Киля, ганноверскому майору. Он полностью согласился со мной, тем более что получил донесение о выходе датской эскадры в море и ее последующем расположении во Фридрихсорте, но сожалел, что не имеет гарнизона, а значит, бессилен что-либо предпринять. Когда я напомнил ему о гражданской гвардии Киля, конечно же, готовой к такому подвигу, он хотя и с сомнением, но согласился дать барабанный сигнал к сбору и передать гражданской гвардии мое предложение. Последняя вскоре собралась в приличном количестве, и я попытался привести доводы того, что для защиты жизни и собственности граждан Киля безусловно необходимо занять Фридрихсорт, что легко можно осуществить еще сегодня, а завтра, вероятно, уже невыполнимо.
Моя речь воодушевила людей. После короткого совещания гражданская гвардия объявила себя готовой в ту же ночь занять крепость, если я возьму над ними командование, в чем я, конечно, знал толк. Затем с помощью коменданта города, не имевшего гарнизона, зато распоряжавшегося достаточно приличным складом боеприпасов, из гражданской гвардии был спешно сформирован экспедиционный корпус из 150 человек и еще 50 человек резерва.
Около полуночи мы были на пути в Гольтенау, откуда должен был начаться штурм крепости. Мой отряд беззвучно и смело прошел по подъемному мосту, который, к счастью, был опущен, и с громким «ура» занял крепость. Какого-то сопротивления оказано не было. Я устроил свою штаб-квартиру в здании комендатуры, и скоро туда привели захваченный, состоявший из шести пожилых фейерверкеров и сержантов и, как оказалось, совсем забытый датчанами гарнизон. Для начала они были посажены под арест, а на следующий день отправлены как первые военнопленные в Киль; это были коренные шлезвиг-голштинцы, явно радовавшиеся такому увольнению из датских войск.
На рассвете я получил донесение, что на рейде лежит датский военный корабль, а вслед за тем доставлен шпион, передававший ему сигналы с крепостного вала. Им оказался приведенный под руки трясущийся старик. Из учиненного допроса выяснилось, что это был гарнизонный пастор, которому показалось слишком неспокойно в обычно столь тихих крепостных развалинах. Потому он подавал со стены крепости рыбакам из лежавшей на другом берегу прохода в бухту деревни Лабё условный сигнал для высылки лодки.
Небольшой военный корабль, оставаясь спокойно стоять на якоре, выслал лодку в Лабё и по ее возвращении вновь вышел в море. Я поднял в крепости большой черно-красно-золотой флаг и приказал занять укрепления, дабы корабль принес в Копенгаген весть о захвате морской батареи Фридрихсорт германскими войсками, как вскоре можно было прочитать из датских газет.
В крепости началась достаточно оживленная жизнь. Мой отряд гражданской гвардии добросовестно выполнял свой долг. При организации несения службы я, к своему удивлению, нашел в списке членов известных шлезвиг-голштинских благородных семей и уважаемых граждан города Киля. Но все они безусловно подчинялись выбранному ими командованию молодого прусского офицера артиллерии. Я отдал приказ расчистить крепостные валы, починить амбразуры и установить найденные старые пушки на еще имевшиеся в наличии лафеты. Пороховой склад привели в порядок, кильским мастером была выложена печь для каления ядер. Очень сильно в этих работах меня поддержал прибывший без приказа из Берлина мой денщик по фамилии Гемп, умный и порядочный человек, сопровождавший меня позднее на всех работах по строительству телеграфов и, наконец, ставший главным инженером Индоевропейской телеграфной линии. Эту должность он занимал вплоть до прошлого года. С его помощью кое-как был обучен расчет для одной пушки, так что уже на третий день после занятия крепости мы смогли произвести пробный выстрел, оповестивший окрестности о военном захвате Фридрихсорта.
В последующие дни к нам наведалось много гостей из Киля. Нас навестили не только комендант города и даже член временного правительства, но и жены и родственники призванных в гражданскую гвардию в большом числе, чтобы лично убедиться в благополучии своих близких. Однако по прошествии недели мой гарнизон начал таять на глазах, так как жены во время визитов убедительно доказывали своим мужьям необходимость их присутствия дома. Я не мог игнорировать факт, что невозможно удержать на длительное время в Фридрихсорте людей, которые с трудом смогли оторваться от домашних дел. С другой стороны, Голштиния еще полностью была лишена войск, и лишь жалкие остатки шлезвиг-голштинских отрядов противостояли возвращавшимся в Северный Шлезвиг датчанам.
Поэтому я был поставлен перед выбором: либо отказаться от моего завоевания, либо найти замену гражданской гвардии. Крестьянская молодежь прихода, включавшего в себя лежащий напротив Фридрихсорта участок южного берега Кильской бухты, казалась мне наиболее подходящей для этих целей. Поэтому я в сопровождении небольшого отряда гражданской гвардии, с флагом и под барабанную дробь отправился в Шёнберг, центр прихода, созвал деревенских старост и представил дело так, что для их собственной безопасности совершенно необходимо отправить взрослых сыновей на охрану крепости. Начались долгие, тяжелые переговоры с крестьянами и их женами, стоявшими за спинами своих повелителей и также непосредственно принимавшими участие в разговоре. Люди полагали, что если «господа», то есть правительство, считают необходимым забрать их сыновей, то они могли бы и приказать, тогда бы народ знал, что нужно делать. А если датчане действительно вторгнутся на их территорию, в приход, то они будут защищать его и без приказа, но «в землю по другую сторону воды» добровольно отправляться никто не желал.
Когда крестьянство, поддерживаемое громким бабским хором, бесповоротно уперлось, я рассвирепел. На простонародном языке, который помнил еще с детских времен, я обозвал их глупыми ослами и трусливыми тряпками, сказав, что в Германии бабы намного храбрее местных мужиков. В доказательство я прочел им газетную заметку о том, что в Баварии как раз организован добровольческий женский отряд для защиты против датчан, так как мужчинам смелости не хватило. Вот их я и дождусь, чтобы защищать с ними крепость!
Это возымело действие. Когда я со своим маленьким отрядом собрался уходить, подошла делегация пожилых крестьян и попросила обождать, дескать, они хотят обсудить дело еще раз, и им не по вкусу, что их землю придется защищать бабам. Я изъявил готовность подождать, но при условии, что деревня предоставит не менее пятидесяти мужчин, иначе дело того не стоит. Нас хорошо накормили, а через час действительно собрали пятьдесят человек, готовых следовать за нами и сопровождаемых доверху загруженными всяческими продуктами телегами, «чтобы их мальчики в крепости не голодали», как объяснила мне жена сельского старосты. Так мы передвигались от деревни к деревне с подобным же успехом, и поздно вечером я уже возвращался в крепость с отрядом, состоящим из 150 крепких деревенских парней, и целым караваном продовольствия.
…13 [апреля] прусский лейтенант артиллерии Сименс призвал добровольцев на защиту Фридрихсорта, что сразу же возымело действие – в виде 150 ополченцев…
Berlinische Nachrichten von Staats- und gelehrten Sachen (Spenersche Zeitung)20.04.1848
После этого я отправил гражданскую гвардию восвояси, оставив несколько добровольцев, желавших поддержать меня в управлении и обучении моего добровольческого крестьянского корпуса, и был рад, когда через короткое время из него получился весьма неплохой гарнизон. Оружие, боеприпасы и воинские знаки я получил от всегда готового помочь коменданта города Киля, чье имя, к сожалению, выпало из моей памяти[85]. Мой добровольческий корпус был признан таковым временным правительством и получал обычное жалованье. В военном обучении людей неоценимые услуги мне оказал уже упомянутый Гемп, назначенный мной командиром артиллерии. Пушки, конечно, были старые и плохие, но 24-фунтовую короткую пушку и гаубицу, тем не менее, еще можно было использовать; датский блокадный корабль, больше не покидавший рейд бухты, казалось, в некоторой степени уважал каленые ядра, всегда высылаемые нами навстречу при его приближении на расстояние пушечного выстрела.
