Теплый вихрь в который уже раз норовит сбить с меня шлем — откуда он, с недалекого моря или от несущихся мне навстречу японских грузовиков? Вторичный лесок вдоль дороги — кустарник, невзрачные деревца, обвитые лианами. Канал в бетонных берегах, несущий на поверхности воды рыхлую желтоватую пену. А вот стригут придорожные деревья, и приготовленные для новых посадок ямы зияют крупчатым красноземом, на первый взгляд напоминающим наш суглинок. Еще несколько сот метров — и справа от дороги я вижу с полдюжины почернелых китайских лавок, каких немало еще в Малайзии, а здесь им приходит конец — вон первую совсем недавно снесли. Но стоит еще «универмаг Тан Хен Хуата», балаганчик с золотыми иероглифами над входом, где торгуют автомобильными покрышками, а в молочной лавке я покупаю несколько веточек с маленькими плодами личи, обсасываю желтоватые кисло-сладкие дольки и, бросив кожуру на землю, озираюсь, не спешит ли ко мне блюститель порядка, призванный охранять чистоту в прославленном своей аккуратностью Сингапуре.
Выбравшись из-под развесистого дерева сага, опять устремляюсь на юг, чтобы через полкилометра наткнуться на стрелку, приглашающую потереться носами с полярным медведем в сингапурском зоопарке. А чуть поодаль, повернувшись тылом к железной дороге (железнодорожниками здесь служат по традиции индийцы), расположилась новенькая тамильская молельня — огромный белый конь на высоком постаменте, в отдельных святилищах — богиня Кали со страшными глазами, усатый самодовольный Шива с трезубцем, унизанным настоящими маленькими цитрусами лимау мание — если их подавить, бросить в воду и подбавить льду, то лучшего напитка не сыскать не всем свете!
Тянется вдаль дорога, усаженная раскидистыми великанами деревьями. Вот расположенная в низине богадельня с пристроенным к ней китайским храмом — в глубине его маячит статуя в желтом одеянии. Место тихое, но солнце палит, старость и здесь не радость, тем более что богадельня — довольно унылый, хотя и чистенький с виду сарай. Еще один киноварно-красный храм, словно огромная фанза из старинной книжки. Ушла влево дорога в сторону Букит Панджанг, или Длинного холма, хотя малайское слово «букит» на русский лучше переводить как «гора», благо любая возвышенность метров до восьмисот у них все едино — букит. Впереди начинают снова выглядывать из-за горизонта дома — может быть, это наконец Сингапур? Времени-то четверть второго. Опять встречаются магазинчики и лавки. И пешеходные мостики, перекинувшиеся через улицы, не то что муравьиные подземные переходы, как у нас. Да еще увитые цветами, так что и мостика-то порой не разглядишь. А дальше снова буддийский храм, но уже не красный, а желтый: нарядное изображение боддисатвы — покровителя торговли (как бишь его имя?), флажки, хоругви, житие Будды на стенах и модель пятиярусной пагоды.
Честно говоря, ступать по тротуару становится прямо-таки горячо. В такую жару понимаешь, что пальмы, в общем, несерьезные деревья, ну какая от них тень?! Но как сладко заливается майна, главный городской певец, в ажурных ветвях миниатюрной арековой пальмы! С проросшего, впившегося корешками в сухую вроде бы землю, упавшего кокосового ореха взгляд перебегает на кусты с пестрыми бело-желтыми листьями, которые выводят у нас в горшках, по-латыни их называют кодиеум. Вот обогнал меня двухэтажный автобус «даблдеккер», верно, опять из Малайзии. И то сказать — как же сингапурцам, китайцы они или нет, не держаться за малайский язык, вон как тесно связаны они с Малайзией, это же их тыл, их суша, даром что там не занимать своих китайцев. Но до чего же все-таки благословенна древесная тень в послеполуденный зной! И может ли она не осенять, не манить в этих краях под свою защиту любое разумное и неразумное существо?!
Стоп, позволим себе маленькую роскошь. Запотевшая банка кока-колы из магазина, что рядом с маленьким рынком Оловянной Горы. И здесь, как везде в этом буржуйском уголке света, магазин, супермаркет, бензозаправочная станция — это праздник, изобилие и услада глаз, то, чем обладали когда-то наши ярмарки.
Прилавок с дурианами. Пожилая китаянка критически перебирает здоровенные колючие плоды, а перед ней услужливо склонился молодой торговец. Наконец-то я знаю, что нахожусь уже в Городе, но его приморское начало (здесь и в помине нет «центра», унаследованного нами от изначальной крепости, детинца) еще «очень далеко», до него надо оттопать аж одиннадцать километров. За спиной зазывает, гукает такси, но я оборачиваюсь и покачиваю поднятой вверх кистью руки: «Не надо, не надо!» А футболка моя то пропитывается потом, то снова высыхает от порывов ветра, и кажется, что я просолился насквозь, до кончиков пальцев. Впрочем, идти стало веселее, потому что рядом со мной бежит заключенная в бетонное корыто речушка и, кто знает, может быть, мы вместе с ней выйдем, наконец, к знаменитой сингапурской эспланаде, где прогуливались когда-то капитаны из романов Конрада и высится бронзовый лейтенант-губернатор Стэмфорд Раффлз, основавший в 1819 году британскую колонию на пустынном острове. Во всяком случае, в ответ на мой отчаянный вопрос, стоит ли еще там, впереди, на своем пьедестале сэр Стэмфорд, очаровательная юная китаянка смеется и ободряюще машет рукой: «Стоит, стоит!»
И опять ветер, спорящий с солнцем, и виллы за оградами по левую сторону Данэрн-род (наконец-то появились уличные указатели!), и деревья батай с душистыми желтыми цветами, и плоды манго, свешивающиеся через ограды. А на самых старых акациях и сенах благоденствуют эпифиты — папоротники и чуть ли не орхидеи, непонятным образом игнорирующие выхлопные газы (бензин, что ли, у них такой — «Покупайте только бензин Эссо, и скорость вам обеспечена!»). Дома вокруг все внушительнее — вот хотя бы это повернувшееся ко мне полукруглым боком здание сингапурской академии телесвязи. За ним ограда парка бугенвиллий — древовидных лиан с розовыми или фиолетовыми прицветными листьями, малайцы окрестили их за безуханность «бумажными цветами». В близлежащем храме заупокойная служба — в переднем дворике поражает глаз плоский прозрачный макет загробного царства, удивительно похожего на Сингапур, тут же разложены жертвоприношения, выставлены носильные вещи и портрет почтенного китайца, а в глубине храма позвякивает колокольчик и бухает барабан. А вот капитально расположившаяся на террасе придорожного холма англо-китайская школа, наследница колониального учебного заведения из самых первых, с темно-красным центральным корпусом и серо-голубыми крыльями. И я снова спрашиваю себя: почему в этом мире торговли и наживы так неспешны и приветливы люди и нет той беспросветной сутолоки, которая ошарашивает приезжего, впервые очутившегося в моей родной Москве?
День начинает уже клониться к вечеру, неожиданно розовеет безоблачное небо, прохожие по-прежнему уверяют, что мне еще идти и идти, но после площади Ньютона я понимаю, что устье реки Сингапур уже недалеко, и скоро голубоватые, пронзающие предзакатный небосвод иглы небоскребов выводят меня к малолюдной набережной и застывшему на фоне дорических колонн Мемориала Виктории задумчивому сэру Стэмфорду. Что же до эспланады, то попавшийся мне по пути англичанин недоуменно встряхивает головой («Эспланада? Так вот она, эспланада!») и показывает на надстроенное эстакадой невеликое пространство между скопищем разнокалиберных красавцев домов и тиховодьем Сингапурского пролива. А ноги уже сами выносят меня к морскому вокзалу у пирса Клиффорда, где пришвартованы отплававшие свое за день экскурсионные моторки и море мягко плещется о железобетонные сваи.
Я усердно смываю в стерильном платном туалете осыпавшие меня кристаллики пота и устраиваюсь в привокзальном ресторанчике поскромнее за бокалом демократического пива «энкер» и «большим маком». Поодаль горланит компания подвыпивших китайских парней, за соседним столиком немолодой серьезный китаец в очках столковался с пересевшей к нему со своим бокалом проституткой, и они ведут неторопливую беседу о чем-то своем. А меня ждет полутемное такси с величественной индийской леди за рулем и автобус-экспресс, который помчит меня обратно в Джохор-Бару через засыпающий остров, куда я не попал бы ни за какие коврижки, не наступи у нас неслыханные времена, открывшие моим землякам дороги в разные концы этого прекрасного света.
Борис Парникель
С кораллами человек знаком с незапамятных времен. Они встречаются повсюду — от тропиков до Северной Атлантики. Особенно много коралловых полипов в теплых южных морях, где их известковые скелеты образуют многочисленные атоллы, рифы и даже целые острова. Испокон веков моряки относятся к этим существам с вполне понятной неприязнью, ибо поселения полипов в прибрежных водах нередко становятся причиной кораблекрушений. А поскольку они быстро возводят свои колонии в любом мало-мальски пригодном месте, то создают ощутимые трудности для судоходства. Например, Суакин, древнейший город Судана, расположенный на побережье Красного моря, на протяжении пяти веков был одним из главных торговых центров Восточной Африки. Однако сейчас почти все жители покинули его, так как гавань, куда заходили суда, постепенно заросла коралловыми рифами. Чтобы надежно прогнозировать появление колоний кораллов, а при необходимости и бороться с ними, прежде всего надо изучить их биологию, что не так-то просто: ведь полипов насчитывается несколько тысяч видов, а ученых, занимающихся ими, в лучшем случае несколько десятков.
