Шесть дней и ночей продолжалась кровавая оргия. Со стен Бирсы Гасдрубал наблюдал за тем, как сжимается вокруг цитадели огненное кольцо. Жрецы храма Эшмуна, возвышавшегося на вершине холма, обратились к богам. Но боги, как и предрек Эмилиан, отвернулись от Карфагена. Быть может, им снова понадобились кровавые жертвы, сотни мальчиков из знатных семейств, — как в давние времена? Или Карфаген был наказан за чрезмерное стремление к богатству, к обладанию новыми землями, рабами, рудниками? Так или иначе, но молитвы жрецов не возымели действия и дым из священных курильниц напрасно возносился к небесам.
Римские тараны глухо били в стены Бирсы. Надежды на спасение не было.
По договоренности с Эмилианом Гасдрубал выпустил из цитадели 50 тысяч мужчин и женщин — мирных горожан. Их тут же взяли под стражу, чтобы обратить в рабов.
Узрев печальную участь сограждан, сдавшихся на милость победителей, защитники Бирсы заперлись в храме Эшмуна и подожгли его.
Жена Гасдрубала, до конца сохранившая присутствие духа, заколов своих сыновей, тоже нашла смерть в очищающем огне.
Окончательно потерявший мужество Гасдрубал, валяясь в ногах Эмилиана, в числе первых взошедшего на холм, молил его о пощаде.
Потрясенный Эмилиан, знаток литературы, философии и истории, смотрел на языки пламени, охватившего величественный храм, и вспоминал старое предание о царице Дидоне, основательнице Карфагена. Она шагнула в костер, предпочтя умереть, но не остаться в руках африканского вождя.
Два трагических костра озарили историю Карфагена — ее начало и ее конец. Круг замкнулся: пунический Карфаген был разрушен.
Осматривая заповедник, я еще издали обратил внимание на белое сооружение с неровной поверхностью. Подойдя ближе, обнаружил, что передо мной своеобразный мемориал, представляющий собой бетонную стену выше человеческого роста, метров пятидесяти длиной, в которую вмурованы осколки минувшего: обнаженный торс мужчины, изогнутый в мучительном напряжении, обломок колонны с бороздками-канелюрами, змея, обвивающая ствол дерева, разорванный пополам цветок, голова какого-то мифологического животного... Все это напоминало некий архитектурный вариант «Герники» Пабло Пикассо, где мирная жизнь испанского городка, подвергшегося бомбардировке, разлетелась на отдельные кусочки...
Я медленно брел вдоль стены и записывал. Но скоро отказался от этой затеи, ибо здесь были сотни, тысячи повторяющихся деталей, которые вопили о своем прошлом бытии.
Чье-то бородатое лицо с несколько сонным выражением. Торс, вокруг которого обвивается туника с тщательно проработанными складками. Пухлая ножка ребенка. Глаз с вопросительно изогнутой бровью над ним. Рука с отбитыми пальцами. Затылок с веревочками волос, уложенными кружком. Кричащий рот... Не было конца и края этому многообразию тел, лиц, поз, застывших на последней стене Карфагена...
Александр Полещук, наш специальный корреспондент
«Итак, я в Испании, и это случилось так скоро, что я едва мог очнуться».
(H.B. Гоголь. «Записки сумасшедшего».)
О н обнаружился совсем близко — за гладью узенького Джохорского пролива. Не веря своим глазам, я спросил у моего товарища Мухаммада бин Шахидана, указывая на светлые многоэтажные дома там, на другом берегу: «Это Сингапур?» Так оно и было — перед нами простиралась пологая кромка острова Сингапур, притулившегося у кончика долгого Малаккского полуострова. Сам великий порт располагался на противоположном южном побережье острова, с набережной же суматошного малазийского города Джохор-Бару, где очутились мы с Мухаммедом, просматривались здания городка Вудлендза, соединенного с материком широким молом.
Поистине непомерна человеческая жадность! Мало того, что на протяжении года я второй раз оказался в Малайзии, где посиживал под вентилятором в снятой для меня Советом по делам языка и литературы огромной квартире и переводил на малайский свою же книгу о литературах островного мира — Нусантары. Мало того, что отправился в сказочную командировку в Джохор с двумя коллегами и записал в рыбачьей деревушке Кампунг Телук новую версию малайского сказания об Аванге Сулунге Мерахе Муде, доселе известного лишь в двух записях начала нашего века. Так нет же — уставившись на башни Вудлендза, я изнывал уже от непреодолимого желания рвануть в соседнее государство, чтобы дойти до этого самого Сингапура, туманный и завлекательный образ которого запечатлен в душе каждого книгочея, с младых ногтей уязвленного историями о водителях фрегатов, тропических морях, муссонах и пассатах.
Мой строгий начальник Аюб бин Ямин, с коим я связался в тот же вечер по телефону, находился в размягченном состоянии накануне паломничества в Мекку и позволил себе посмотреть сквозь пальцы на мою зарубежную вылазку. А на следующее утро, легкомысленно проспав самые прохладные утренние часы и наскоро перекусив лепешками с бобовой подливкой в индийском ресторанчике тут же, за дверьми моего обшарпанного и развеселого пансионата, я с сердечным замиранием двинулся к пролегавшей через две улочки государственной границе. На голове у меня красовалась выполненная из листьев пандануса копия колониального пробкового шлема, на шее болталась японская самонаводящаяся камера «для неграмотных», а в руке я независимо держал пустую пластиковую сумку с изображением Кремлевской стены. Сознание того, что я, по всей вероятности, первый русский, вознамерившийся совершить пеший переход с Малаккского полуострова в Сингапур, придавало мне немалый вес в собственных глазах, и я самую малость сожалел, что об этом не имеет понятия ни один из многочисленных китайцев и малайцев, выстроившихся в своих «хондах», «протон сага» и прочих иномарках перед стеклянными будочками иммиграционной службы. По-видимому, это не пришло в голову и офицеру, быстро тиснувшему выездную визу в мой паспорт и без лишних слов выпустившему меня — гуляй, казак! — за пределы Малайзии.
Удивительное чувство охватило меня на молу, пока я шагал вдоль проложенной еще англичанами узкоколейки, а машины шпарили своим ходом в обоих направлениях где-то в стороне. Легкая рябь бежала по зеркалу пролива, неподалеку от меня одинокий рыбак выбирал свои сети, позади громоздился Ди Би — Джохор-Бару; стройные передовые дома Вудлендза, окруженные огромными деревьями сена, поднимались все выше и выше к небу. А я шел себе один-одинешенек по ничейной земле, никому здесь не нужный и не известный, вышедший из одной страны и не попавший еще в другую и — господи, боже ты мой! — такой свободный и счастливый! Но вот первые шаги по земле, и вокруг меня уже прихорашивается, подметается, рыхлит землю под новые посадки, ограничивает скорости и грозит смертью торговцам наркотиками Сингапур — населенное по преимуществу потомками китайских иммигрантов, стремительно развивающееся и богатеющее островное государство, бывшее поначалу автономной частью Малайзии, а в 1965 году ставшее независимым.
А вот и внушительный офис сингапурской иммиграции, умеренной длины анкетка, в которой нужно для чего-то ответить, не был ли я за последние шесть дней в Южной Африке, беглые взгляды двух-трех чиновников, и я вступаю на ухоженную улицу с набитыми всякой всячиной магазинами, просторными зелеными дворами между многоэтажными блоками, с широкими тротуарами, почти безлюдными, потому что через транзитный городок все здравомыслящие люди катят на колесах. Приходится приставать к случайным прохожим со смешным вопросом, как дойти до Сингапур-Сити. Где-нибудь на Кавказе лет десять тому назад мне пришлось бы, в свой черед, рассказать о том, кто я такой, откуда взялся и какая нелегкая заставляет меня тащиться своим ходом так далеко. Но сингапурцам примелькались бесчисленные чужестранцы — в ответ они лишь слегка поднимают брови и показывают на ближайшую остановку автобуса. Да только у пилигримов свои законы, и я должен пройти свои 18 миль пешком. Привычка обращения с крупномасштабными картами вопреки знанию убеждает меня в том, что мегалополис должен начаться очень скоро — разве кружок с надписью «Сингапур» не совпадает в любом атласе с одним островом: Но вот дома Вудлендза остаются позади, по сторонам хайвея появляются деревья, на огороженном участке сбоку шоссе сгрудились выставленные на продажу печальные экскаваторы, я миную очередную заправочную станцию Калтекса, бензохранилище, украшенное выразительным знаком с человеком, подкошенным невидимыми пулями, а придорожный указатель гласит, что поблизости находится поселок — Кампунг Мандай Кечил — первый малайский топоним, ласкающий мой глаз.
Теплый вихрь в который уже раз норовит сбить с меня шлем — откуда он, с недалекого моря или от несущихся мне навстречу японских грузовиков? Вторичный лесок вдоль дороги — кустарник, невзрачные деревца, обвитые лианами. Канал в бетонных берегах, несущий на поверхности воды рыхлую желтоватую пену. А вот стригут придорожные деревья, и приготовленные для новых посадок ямы зияют крупчатым красноземом, на первый взгляд напоминающим наш суглинок. Еще несколько сот метров — и справа от дороги я вижу с полдюжины почернелых китайских лавок, каких немало еще в Малайзии, а здесь им приходит конец — вон первую совсем недавно снесли. Но стоит еще «универмаг Тан Хен Хуата», балаганчик с золотыми иероглифами над входом, где торгуют автомобильными покрышками, а в молочной лавке я покупаю несколько веточек с маленькими плодами личи, обсасываю желтоватые кисло-сладкие дольки и, бросив кожуру на землю, озираюсь, не спешит ли ко мне блюститель порядка, призванный охранять чистоту в прославленном своей аккуратностью Сингапуре.
