И, хотя все больше черепах становятся добычей охотников, ученые все-таки надеются, что еще долго смогут видеть животных, выходящих на побережье, чтобы дать жизнь новому поколению.
По материалам журнала «Geo» подготовил И. Кужельков
Денис Уитли. Сокровища царя Камбиза
Продолжение. Начало в № 2 / 1995 г.
Глава VII
Египетская принцесса
Моя одежда? — выдохнул Лемминг, рассеянно разглядывая свой индейский наряд. — Именно, — сказал я. — Нижнее белье и пальто можете оставить себе. Мне нужны только ваши замечательные перья.
— Но позвольте, — возразил он. — В чем, все-таки, дело? Кто вы, хотя бы, черт побери?
— Вы узнаете, кто я, когда вас вытряхнут из одежды, если вы не заберетесь в машину и сами не сделаете это.
Он бросил испуганный взгляд в сторону Клариссы, и та хихикнула.
— Живее! — скомандовал я. — Иначе вы вскоре будете являть собой самое необычное в Александрии зрелище.
Его кулак, нацеленный мне в лицо, мелькнул в воздухе, но я вовремя пригнулся и сильно ударил его чуть выше сердца. Он вскрикнул и, стукнувшись о кузов автомобиля, рухнул возле.
— Вы весьма своенравны, — сказал я ему. — Я рад бы научить вас иным манерам, но у меня нет времени. Так вы собираетесь снимать одежду или нет?
Пыхтя, он покорно вполз в машину. Чтобы он не попытался улизнуть через дверь с другой стороны, я стоял и смотрел, как он снимал перья и стягивал с себя кожаный костюм индейца.
— Оставьте все на сиденье, — сказал я. Надев свое короткое светло-коричневое пальто поверх нижнего белья, он вылез из машины, и от вида его тощих босых ног во мне шевельнулась жалость — я велел ему разуться, зная, что так труднее добраться по каменистой дороге до шоссе. Крикнув Гарри, чтобы он не спускал с него глаз, я залез в автомобиль и сменил длинную шелковую джиббу Амина и феску на индейские одежды и разноцветные перья, а затем Кларисса занялась моим лицом.
По счастью, грим на лице Лемминга по цвету не слишком отличался от моего, и я надеялся, что если мы сымитируем его боевую раскраску, разница не бросится в глаза. У нас, конечно, не оказалось желтой охры, но помада Клариссы была того отвратительного оранжевого оттенка, которым иногда пользуются женщины, и она подмешала к ней немного белого маслянистого грима с лица Гарри. Когда она закончила рисовать круги и полосы на моем лице, я выглядел почти так же грозно, как настоящий индейский воин.
Мне очень хотелось связать Лемминга, но я опасался, что таксисты могут усмотреть в этом что-то выходящее за рамки шутки. Мы далеко отъехали от шоссе, и без ботинок ему потребуется не меньше часа, чтобы добраться до ближайшего гаража или телефона. Я полагал, что такого выигрыша во времени вполне хватит. Щедро расплатившись со вторым водителем, я отослал его в Александрию, а Кларисса, Гарри и я последовали за ним в другой машине, оставив посреди дороги осыпающего нас проклятиями Лемминга.
Около пяти часов мы подъехали к дому принцессы Уны.
Оставив Гарри и Клариссу в машине, я поднялся по ступенькам и позвонил. Несмотря на поздний час, дверь немедленно открылась, и я увидел молодого темнокожего слугу в хорошо пригнанной ливрее традиционного турецкого покроя. Он пригласил меня в просторный вестибюль с высоким потолком и висячим фонарем, освещавшим лишь небольшую часть помещения. С пугающей внезапностью из полумрака бесшумно появился огромный толстый человек в войлочных туфлях и спросил о цели визита.
— Мое имя — Лемминг, — сказал я. — Принцесса ждет меня.
Толстяк поклонился.
— Прошу вас, эфенди! Ее высочество наверху, — и, покачиваясь из стороны в сторону, он, слегка пыхтя, повел меня вверх по лестнице.
Мы миновали две удручающе огромные гостиные, заставленные кричащей тотнемской мебелью и дорогими, но безвкусными украшениями — в основном статуэтками, сделанными из соединенных вместе кусочков слоновой кости, меди, бронзы, эмали и серебра и абсолютно не сочетающихся с мягкими тонами чудесных персидских ковров и прекрасных старинных турецких занавесей.
Затем очутились, похоже, в кабинете самой принцессы, совершенно иного вкуса. Там царила чисто восточная атмосфера. На лакированных шкатулках красовались бесчисленные фигурки из резного хрусталя, мыльного камня, малахита и нефрита. Совершенно неожиданно для комнаты женщины одну из стен занимала целая коллекция древнего оружия, в основном арабского, с накладками из золота и слоновой кости. На треножнике — горелка для возжигания ароматов, откуда поднимался легкий дымок, наполнявший комнату запахом амбры. Нигде не было ни единого кресла — вместо них стояли низкие мягкие пуфы.
На большом диване в центре комнаты возлежала сама принцесса. Она сняла драгоценности и сменила наряд Клеопатры на расшитую золотом красную турецкую куртку-безрукавку и широкие шаровары из какого-то тонкого белого материала, которые, туго охватывая лодыжки, были скроены так широко, что напоминали юбку. Ярко-красная куртка превосходно подчеркивала ее томную красоту, и в мягком свете затененной лампы она выглядела очаровательно, напоминая гурию из «Арабских ночей».
Толстяк закрыл за мной двойные двери, и я остался наедине с Уной. Это был решающий момент. Закри-бей показал ей Лемминга всего лишь несколькими часами раньше. Запомнила ли она черты лица, скрытые индейской боевой раскраской, настолько, чтобы догадаться, что перед ней другой человек? Мы с Леммингом примерно одного роста, и я надеялся, что приглушенный свет скроет разницу. К тому же, большие глаза часто бывают близоруки, и, думаю, она не видела Лемминга на расстоянии ближе двадцати футов.
Некоторое время она высокомерно разглядывала меня, и я почувствовал облегчение, лишь когда она недовольно воскликнула:
— Вы опоздали!
Она говорила по-французски, и я ей ответил на том же языке:
— Меня втянули в спор, и я не смог уйти раньше.
— Я не привыкла ждать, — резко произнесла она.
— Мне жаль, что я заставил вас бодрствовать, — извинился я. — Но если вы отдадите мне то, ради чего вызывали, я немедленно исчезну. Я и сам не прочь оказаться в постели.
— У некоторых европейцев весьма странные манеры. В моей стране считается верхом неприличия, если гость, едва успев войти, тут же заявляет, что спешит избавиться от общества хозяина.
Похоже, она привыкла к лести, и моя резкость показалась ей несколько экстравагантной. Но неожиданно я увидел происходящее в ином свете. Я находился наедине с прекрасной молодой женщиной, ночью, и ни один нормальный человек, не имеющий особых привязанностей, не упустил бы представившегося случая познакомиться с ней поближе.
Быть может, именно этого она и ожидала, однако ее взгляд едва ли приглашал к легкому флирту. Ее огромные, неестественно широко посаженные голубые глаза, не мигая, смотрели на меня, и, — знала об этом принцесса или нет, — уверен, обладали гипнотическим действием.
Я вдруг понял, что моя поспешность едва не погубила прекрасный шанс продвинуть свои собственные планы, и, если меня принимали за Лемминга, можно было попытаться кое-что узнать об О"Киве и Закри-бее. И я безо всякого приглашения уселся на один из пуфов возле дивана.
— Принцесса, — начал я, — вы совершенно не поняли меня. Я вовсе не тороплюсь покинуть ваше общество. И счел бы за честь выкурить с вами сигарету, прежде чем вернуться в отель. Я опасался, что вы устали и сами хоте ли бы поскорее избавиться от меня.
Она лениво закинула руки за голову и чуть улыбнулась.
— Это уже лучше, особенно для англичанина. Конечно, курите. Сигареты в коробке, на столике рядом с вами.
Я взял одну из них, а она, протянув пухлую маленькую смуглую руку, зажгла для меня спичку. Я наклонился, чтобы прикурить, и лицо Уны, ее необычные глаза оказались совсем близко. Я уловил запах, настолько тонкий, что не смог определить его природу: он одновременно и напоминал аромат амбры, наполнявший комнату, и отличался от него.
— Сегодня вечером все только и говорили, что о вашем непревзойденном костюме Клеопатры, но мне повезло куда больше, чем остальным, — я сделал небольшую паузу, — мне посчастливилось увидеть вас в чудесном обрамлении вашего дома.
— Значит, вам понравился мой скромный наряд?
— Вы выглядели, как в восточных грезах! Она подняла брови:
— Эти грезы не навеяны гашишем?
— Мне об этом трудно судить — я ни разу не пробовал его.
— Неужели? А вы не боитесь попробовать?
— О, нет, — улыбнулся я. — Подобно Юргену, я пробую любое питье — но только единожды.
— Кто этот Юрген, о котором вы говорите?
— Неутомимый искатель одного дня из своей юности — потерянной Среды.
— Вы говорите загадками, — нахмурилась она.
