Воплотить свои идеи на практике Ло удалось во Франции, где ценой многолетних трудов и интриг он был назначен генеральным контролером (несколько десятилетий спустя ту же должность ненадолго занял носитель всем известной “бумажной” фамилии Этьен де Силуэт). В 1716 году он учредил первый частный акционерный Всеобщий банк, который в 1719 году превратился в государственный Королевский банк. Оказавшись во главе первого в истории Франции центрального банка, Ло продолжал экспансионистскую денежную политику, щедро печатал банкноты и раздавал ссуды, словно бы совершенно не заботясь о завтрашнем дне.
Но завтрашний день настал. Королевский банк стремительно пришел к процветанию, а в 1720 году, как и следовало ожидать, скоропостижно лопнул. Как пишет историк Ниал Фергюсон, “Джон Ло не только несет ответственность за первый настоящий взрывной рост стоимости активов. Его, кроме этого, можно считать косвенным виновником Великой французской революции — он полностью и бесповоротно лишил старорежимную монархию шанса реформировать государственные финансы”.
Последствия революционного триумфа бумажных денег, равно как и вызванных этим триумфом революций, во многом сформировали мир, в котором мы с вами живем. Можно даже утверждать поэтому, что вся новейшая история — история финансовая, а самые достоверные летописи нашего времени пишутся не буквами на страницах книг, а наличностью, акциями, облигациями, сертификатами, простыми и переводными векселями.
Йозеф Шумпетер пишет, что именно в XVIII веке произошло практическое открытие капитализма, или иначе капитализм “осознал собственное существование”, а пришло это осознание как раз благодаря бумаге. Торговля, наемный труд, накопление капитала — бумага способствовала формированию основных составляющих капитализма, а затем поддерживала их существование и развитие. А капитализм, в свою очередь, способствовал формированию и поддерживал существование национальных государств.
В книге “Американские деньги — американская история” (America’s Money — America’s Story, 1998) хранитель Национального нумизматического собрания Смитсоновского института Ричард Доути утверждает, что, если бы не бумажные деньги, Америка никогда бы не стала сверхдержавой: “Не будь на свете бумажных денег, наша нумизматическая коллекция освещала бы историю другой страны, гораздо менее значительной и ощутимо меньшей по площади”. Среди стран поменьше, также в XVII–XVIII веках перешедших на бумажные деньги, видное место принадлежит Великобритании. Там в 1694 году для предоставления ссуд государству и урегулирования национального долга был учрежден Банк Англии. За Америкой и Великобританией вскоре последовали и другие страны. С окончательной отменой в 1930-х золотого стандарта — он гарантировал, что любая сумма в банкнотах по первому требованию обменивалась на соответствующее количество золота — бумажные деньги восторжествовали во всем мире.
И теперь без них нельзя и шагу ступить. Учитывая их удобство и повсеместное распространение, даже удивительно, сколько писателей и мыслителей высказывались и сейчас высказываются против самой идеи бумажных денег. Так, например, перу Томаса Джефферсона, известного в качестве одного из основных авторов “Декларации независимости”, принадлежит ученый труд “Заметки о чеканке монеты” (Notes on Coinage, 1784), в котором он предложил ввести национальную денежную систему, основанную на долларе и его десятых и сотых долях (вместо запутанной британской системы с фунтами, кронами, шиллингами, пенсами и фартингами). Предложенная Джефферсоном система была одобрена Конгрессом и, как все мы знаем, поныне используется в США.
Джефферсон считал, что бумажные деньги, в отличие от монет и драгоценных металлов, дестабилизируют экономику: английские банкноты, писал он, являются всего лишь “призраком денег, а никак не собственно деньгами”. Он противился созданию в Америке национального банка — Первого банка Соединенных Штатов, учрежденного в 1791 году, — и приветствовал отказ Конгресса продлить банку лицензию в 1811 году.
После банковского кризиса 1814 года Томас Джефферсон писал: “Провидение словно бы особым своим промыслом без боя повергло того самого нашего бумажного неприятеля, которого, в интересах наших граждан, нам самим следовало бы любой ценой одолеть. Теперь с ним покончено”. Но нет, ни с кем и ни с чем покончено не было: после войны с бывшей метрополией у молодого государства оказалось много долгов, и чтобы урегулировать финансовую ситуацию, в 1817 году был основан Второй банк Соединенных Штатов. Джефферсон и на этот раз был против. Когда в 1819 году разразился очередной кризис, он заявил с ликованием: “Бумажный пузырь… окончательно лопнул”. Если и лопнул, то не окончательно. Лопнуть окончательно бумажному пузырю попросту не суждено. Каждый раз он с неизбежностью надувается снова.
Бумажные пузыри надуваются и лопаются на всем протяжении истории мировых финансов начиная с древнекитайских экспериментов по увеличению госдоходов. И всегда это происходит более или менее по одной схеме: правители либо правительства решают, что им необходимо больше денег, включают печатный станок — неважно, в буквальном или в переносном смысле, — денежная масса увеличивается, разгоняется инфляция, случается кризис, писатели и философы принимаются наперебой делиться своими переживаниями в связи с этим неприятным явлением.
Александр Поуп в “Эпистоле к лорду Батерсту” (Epistle to Bathurst, 1733) бичует “вексельный кредит” за то, что “он коррупции дарует могучие крыла”. Дэвид Юм в “Рассуждениях о политике” (Political Discourses, 1752) говорит о бумажных деньгах как о “ненастоящих”,
“таких, что не примет в уплату ни один иностранец и что в случае больших потрясений в государстве обратятся в ничто”. Томас Карлайл в своем труде “Французская революция. История” (The French Revolution: A History, 1837) сокрушается из-за наступившего во Франции в XVIII столетии “бумажного века”, в котором “бумага так часто заменяет золото. Когда нет золота, на ней можно печатать деньги; еще на ней можно печатать книги, в которых содержатся теории, философские рассуждения, излияния чувств, — прекрасный способ не только выражать мысли, но и приучить нас обходиться вообще без каких-либо мыслей!”[25]
А ведь есть еще Карл Маркс, куда же без него! В одном из путаных отрывков, характерных для его ранних невнятных попыток разом изложить всю сумму своих философско-экономических соображений относительно отчуждения, труда и прочих родственных материй, Маркс пишет о деньгах как о “всеобщем смешении и подмене сущностей, вывернутом наизнанку мире, смешении и подмене природных и человеческих достоинств”. Деньги, по Марксу, “преобразуют подлинные человеческие и природные дарования в голые абстрактные видимости, иначе говоря, в мучительно несовершенные химеры”. Эта химеричность, умышленность бумажных денег, похоже, больше всего и смущает скептиков. В сравнении, скажем, с золотом или серебром — с “образцовыми металлами”, как называет их Джеффри Хилл в своем поэтическом цикле “Мерсийские гимны” (Mercian Hymns, 1971), — банкноты легковесны, ненадежны и эфемерны наподобие призраков или эльфов.
Важнейшее в разговоре о бумажных деньгах слово “кредит” происходит от латинского credere, “верить”.
Не обязательно быть поэтом, философом или, к примеру, антропологом, чтобы понять: деньги способны служить средством оплаты, только если в них верить. И тем не менее именно социальный антрополог Мэри Дуглас в книге “Чистота и опасность” (Purity and Danger, 1966) весьма удачно называет деньги своеобразной системой верований и, более того, “наиболее крайним и наиболее специфическим типом ритуала”[26]. (Британский писатель Уилл Селф даже предложил ввести в честь ученой новую бумажную валюту “дуглас”, на которую можно было бы “приобретать право на справление некого неуточненного ритуала”.) Если вера в ритуал бумажных денег исчезнет, они превратятся в никому не нужные бумажки. Дабы и дальше исполнять свою ритуальную роль, бумажные деньги прибегают к помощи разного рода мистических одеяний и заклятий: серийные номера, подписи казначеев, виньетки, печати и рисунки — это все те купидоны и богини, которые, по словам Вальтера Беньямина, украшают собой фасад преисподней.
Один из самых роскошных образцов разукрашенного адского фасада — купюра достоинством один доллар США с ее обилием изображений и символов, среди которых наряду с подписями, печатями и серийными номерами присутствуют портрет Джорджа Вашингтона в рамке, пирамида с глазом на вершине, белоголовый орлан, оливковая ветвь и многократно указанный номинал (“1” — 8 штук, “ONE” — 6 штук, “ONE DOLLAR” — 2 штуки). В дополнение ко всему этому однодолларовая бумажка испещрена надписями на английском языке (“THIS NOTE IS LEGAL TENDER FOR ALL DEBTS, PUBLIC AND PRIVATE”, “IN GOD WE TRUST”, “THE UNITED STATES OF AMERICA”[27]) и на латыни (“E PLURIBUS UNUM”, “ANNUIT COEPTIS”, “NOVUS ORDO SECLORUM”[28]).
