Это рукопись на французском языке. Как она попала в портфель египтолога? Как часовая стрелка, мысль переводится на час назад и восстанавливает все обстоятельства и события, случившиеся раньше. Густав Кори полагает, что рукопись забыта в сейфе его прежним владельцем и случайно оказалась между восемью рукописями ученого труда об Египте.
Доставить ее в банк поздно — пять часов, два дня рождества она останется у Густава Корна. Он обнаруживает некоторое любопытство и пробегает начальные строки. Первое впечатление — повесть или роман. Однако, в тексте он находит письмо, телеграмму и газетную вырезку. И все-таки он думает, что это роман и что прежний хозяин сейфа — писатель. Так как литературное произведение считается достоянием читателя и так как Корн слишком взволнован, чтобы заниматься заупокойным культом, он придвигает кресло к столу и довольно легко разбирает набреж-ный почерк рукописи.
Человек с девятью фамилиями.
1……..Я в Варшаве. Отель «Бристоль», населенный иностранцами. Дюжина контрразведок различных посольств, не считая правительственной. Низкая валюта, но надежная полиция и тюремная стража. Европа третьего сорта. Я — швед Олаф Ганзен — финансовый инспектор султаната Сезам. Один уличный журнальчик поместил мой портрет. Однако, за мной следят.
2…….. Грубая слежка, с которой не совладаешь. Наемный кретин шаг в шаг по следам. Тихими короткими свистками передают с квартала на квартал. И все же я не уеду. Дело в пятидесяти тысячах долларов.
3……..Раздражающая толпа. Офицеры отдают честь, как манекены, и подражают французам, которые держат себя плантаторами в колонии. Вульгарный снобизм. Усы маршала, портреты президента. Через два дня моя игра.
Письмо, приколотое булавкой.
Олафу Ганзену. Отель «Бристоль».
Краковское предместье.
Я не хочу называть Вас так, как написано на конверте. Двадцать четыре года назад я называла вас Генрих. Что бы вы ни делали с собой, и что бы ни говорили о вас — вы Генрих фон Валь. Я увидела ваш портрет в бульварном журнале. Чужое, лживое имя, но это ваши глаза и губы, это вы, как бы вы ни старели.
Я напоминаю вам «Зеленый егерь» Штрауса. Я напоминаю вам Пратер, паноптикумы, кафе и наше инкогнито. Я напоминаю вам полковницу фрау Ретль и золотые, расплывающиеся облака над Дунаем на мосту Франц-Фердинанда. Это последняя встреча. Теперь вы помните? Мы связаны, Генрих, сколько бы лет ни прошло над вашим высоким лбом и удивительно лживыми глаэами. Мы связаны смертью одного человека и жизнью другого, и если вы не боитесь прошлого, вы еще увидите меня.
Почерком автора записок:
Без подписи. Письмо запечатано гербом (княжеская корона). Но сам герб неразборчив — сургуч расплылся.
4……..Человек, который мне нужен, придет в кафе.
Я имею основания ему доверять, и однако, перед тем, как увидеть его в назначенный час, я чувствую непривычное беспокойство. Между тем, он должен только передать мне сигару, в которой умещается копия дислокации пограничных корпусов на южной границе. Без пяти три. Пора.
5……..Шесть часов утра. Все, что происходило далее, нужно изложить возможно подробнее, потому что это документ.
Я заказал себе кофе и ждал человека, который мне нужен. Мне показалось странным, что маленькое кафе в далеко не фешенебельной части города почти переполнено. Были свободны только два столика далеко от входа, в центре между другими столами. Еще меня поразило то обстоятельство, что мои обычные спутники не следовали за мной от дверей моего отеля до дверей кафе. Кроме того, я всегда заранее ощущаю опасность, потому что вижу сны. Обыкновенно я сплю без снов, как бы проваливаюсь в бездну без воспоминаний и мыслей. В эту ночь я видел неопределенно-неприятные сны. И странно, что когда я сел за свобод-иый столик вблизи камина, человек в спортивном костюме и шляпе с пером, одетый так, как здесь одеваются провинциалы-помещики, переменил стол и оказался впереди меня, как бы отрезав мне путь к двери. Я развернул газету и читал ее так, чтобы видеть впереди себя, и читал ее до тех пор, пока человек, которого я ждал, не вошел и не остановился перед моим столиком. Мы беседовали ровно столько, сколько требуется для того, чтобы собеседник предложил мне сигару. Я взял сигару, аккуратно подрезал кончик, словом, сделал все то, что полагается, чтобы отвлечь внимание следящих от этого предмета. Затем тот, которого я ждал, отодвинул стакан кофе, взглянул на часы и простился. Я видел, как он направился к выходу и вышел из кафе, не встретив никаких препятствий. Между тем, я играю роль экономного и расчетливого шведа, не выпуская сигары, лезу в карман за портсигаром, как бы отложив удовольствие. «Настоящий «Анри Клей», выкурим после обеда». Человек и спортивном костюме указывает мне взглядом на газету, которая осталась лежать на соседнем стуле (он просит разрешения ее взять), приподымается, наклоняясь в сторону моего стола, хочет ее взять, и внезапно мою кисть как клещами охватывают его большой и указательный пальцы. Однако, я успеваю выронить сигару и щелчком свободной руки отбрасываю ее в пылающий камин. Человек выпускает мою руку и делает движение к камину, но теперь я внезапным, как бы дружеским рукопожатием, напрягая все мои силы, удерживаю его. Все это происходит в несколько секунд и со стороны кажется, что двое знакомых, внезапно узнав друг друга, обмениваются коротким рукопожатием. Человек в спортивном костюме, тяжело дыша, садится против меня и происходит следующий диалог:
— Вы Олаф Ганзен?
Непродолжительное молчание. Мой собеседник меняется в лице. Внезапная ярость.
— Не знаю, что меня удерживает, чтобы размозжить вам череп.
— То же, что меня удерживает от выстрела вам в живот.
Он ежится, опускает голову и бледнеет. Можно подумать, что сквозь мрамор стола ему видно мою руку с маленьким маузером. Наконец он овладевает собой и говорит спокойно и деловито:
— Во всяком случае, вам крышка. Вы вывернулись в деле с сигарой. Доказательств нет. Но этого не нужно. Если вы и выйдете отсюда, то с тем, чтобы больше никуда не входить.
— Очень возможно. Но что вы от этого выиграете? Как только вы позовете своих, вы перестанете существовать. У меня останется еще пара зарядов, чтобы оставить по себе память этим господам.
Мой собеседник сопит и смотрит на меня с некоторым любопытством.
— Однако, вы… Меня предупреждали, но я никак не ожидал. Даже жалко, что такой ловкий парень так плохо кончит.
— Представьте, то же я думаю о вас?..
Он молчит и меланхолически вздыхает.
— Однако, нам надо выйти из этого глупого положения.
Я не возражаю.
— Послушайте, можно ли вам верить…
— В некоторых случаях можно… — Я говорю это весьма убедительно.
— Что вам дает дело с дислокацией?
Я называю сумму.
— Мы вам дадим меньше, но вы останетесь в живых.
— Что за филантропия… Впрочем, — я повторяю его вопрос: — «можно ли вам верить?»
Он показывает мне кольцо, обращенное гербом внутрь.
— Клянусь…
Эмблема — на черной эмали одноглавый белый орел. Он целует орла, при этом у него вид паломника, лобызающего реликвию.
— Вы удовлетворены…
«Белый орел». Конспиративная лига. Террор и романтическая разведка.
Несколько тысяч тупых и убежденных убийц, рассеянных в пространстве. Что может быть хуже?
Однако я стараюсь сохранить спокойствие и слежу за его беспокойным, но ничего не выражающим лицом.
— Я брат второго круга. Мое слово обязывает.
— Зачем я вам нужен?
— Нам всегда нужны такие люди.
Несколько секунд я оттягиваю мой ответ, но трудно изобрести что-нибудь другое, кроме согласия.
— Хорошо. Идите впереди меня.
Он встает; я иду на два шага позади, стараясь спрятать в рукаве пальто дуло. Мы выходим из кафе. Никто не обращает на нас внимания. В десяти шагах за углом закрытый автомобиль. Шофер открывает дверцу. Мой спутник садится, я сажусь рядом и мы едем с быстротой, несколько превосходящей дозволенную правилами езды по городу.
КОНСПИРАЦИЯ ПЛЮС РОМАНТИКА
Если бы я был юношей, я бы представил себя героем романа Дюма. Вся полагающаяся в романах таинственность, весь сложный романтический ритуал выполнен в точности, с соблюдением подробностей. Поездка с завязанными глазами. Ночь, даже дождливая ночь с порывами ветра. Шум листьев в темноте. Молчание, мрак и двухчасовой автомобильный пробег. Надо сказать, что устарелую карету романов Дюма с успехом заменил крытый «Делоне Бель-виль». Однако по шороху шин я чувствовал, как мы меняли асфальт улиц на мелкие булыжники шоссе и, наконец, на гравий аллеи. Стоило мне пошевелиться, и я ясно чувствовал у правого виска неприятный холод стального дула. Надо сказать, что я давно уже утратил относительно выгодную позицию, которую я завоевал в кафе. Мои руки были туго спутаны проволокой и каждое движение сопровождалось весьма ощутительной болью. Описав дюжину петель и спиралей, автомобиль стал. Меня провели, поддерживая под руки, не менее ста шагов, затем я услышал голос: «Лестница». Тридцать одна ступенька, неприятная сырость и запах цветов Как в оранжерее. Затем повязку сняли.
