Словом, компьютеры заметно меняют внешний облик современных зданий, вытесняя из архитектуры бумагу. Но из внутреннего пространства наших жилищ бумагу пока вроде ничто не вытесняет — не ту бумагу, на которой напечатаны книги и закладки, карточки и купоны, а ту, что формирует интерьер.
Если вы живете в Японии, то с большой вероятностью ваш дом просто-таки из бумаги сделан, в нем есть ширмы-бёбу, а стенами служат сёдзи, сдвижные перегородки из наклеенной на каркас бумаги, благодаря которым в традиционном японском жилище создается особое приглушенное освещение. Роль бумаги в характерном чередовании и смене теней в интерьере японского жилища подчеркивает Дзюнъитиро Танидзаки в знаменитом эссе “Похвала тени” (1932). В наше время, однако, подавляющее большинство квартир и домов в Японии освещаются яркими флуоресцентными лампами. Да и сам Танидзаки, воспевший глубину и утонченность атмосферы, царящей в полумраке бумажного дома, признается, что “жить в таком доме не смог бы никогда”. В упомянутом эссе, противопоставляя сумрачную Азию залитому светом Западу, Танидзаки доходит до утверждения, будто приглушенный бумагой свет в некотором роде обуславливает “легкую замутненность” японских лиц: “Стоит кому-то из нас оказаться среди европейцев, она бросается в глаза, как грязное пятно на белом листе бумаги”. Можно, конечно, счесть ощущение автора японской разновидностью Judischer Selbsthass[36], но разумнее и проще, как нам кажется, согласиться со специалистом по истории бумаги Сьюки Хьюз, которая пишет: “Люди, живущие в домах, где вместо внутренних стен — сдвижные бумажные перегородки, а вместо окон — экраны из полупрозрачной бумаги, будут думать и вести себя иначе, нежели те, кто укрыт за каменными стенами, деревянными дверьми и стеклянными окнами”.
Ничто, пожалуй, не поможет томящимся в каменных стенах за деревянными дверьми и стеклянными окнами — а в их число, кроме всех прочих, попадает и большинство японцев — ближе приобщиться к мягкому свету традиционного японского жилища, чем огромные белые, похожие на луну бумажные абажуры со спиральным каркасом внутри, купленные хоть в магазине “Хабитат” в 1970-х, хоть недавно в “Бритиш хоум сторз” или в гипермаркете на выезде из города. Далекими предками таких абажуров были китайские фонарики, в XIV веке попавшие в Японию из Китая и бывшие там в широком ходу на всем протяжении периода Эдо (1603–1867). На Западе шарообразные бумажные абажуры вошли в моду в 1950-х с подачи японскоамериканского художника и дизайнера Исаму Ногути. Побывав на фабрике китайских фонариков в городе Гифу, он под впечатлением от увиденного придумал и начал делать свои светильники-акари. И теперь, сидя под круглым абажуром, льющим неяркий свет на струганные сосновые доски пола и этнические половички, мы сталкиваемся с очередным парадоксом бумажного мира: в Японии абажуры Ногути так и не прижились.
Раздвижные бумажные перегородки в японском доме
Еще один японский привет в современном интерьере — черный лак, имитирующий старинную китайскую и японскую технику. В XVIII–XIX веках на Западе им было принято покрывать мебель и безделушки из папьемаше. Кровати, гардеробы, туалетные столики, умывальники, чайные подносы и этажерки — был период, когда чуть ли не все предметы в доме могли быть сделаны из дешевого папье-маше: одни для красоты инкрустировали перламутром, другие обклеивали переводными картинками с цветочками и листиками, третьи покрывали черным псевдояпонским лаком. “Из него, как показал нам опыт, можно изготавливать рамы для картин и разные прочие изящные вещицы… с тем, чтобы впоследствии покрасить или покрыть, на усмотрение художника, серебряной либо золотой фольгой”, — писал в XVII веке изобретатель и алхимик Роберт Бойл; папье-маше в те времена было чем-то вроде неблагородного металла, поддающегося превращению в золото. (Впрочем, и в XIX веке мастера “Тиффани” продолжали делать разные вещички из папьемаше, а самой, пожалуй, курьезной недорогой бумажной драгоценностью была инкрустированная каменьями тиара из папье-маше, изготовленная в 1800 году для церемонии возведения на папский престол Пия VII.)
В Китае из папье-маше делали шлемы. Из Китая техника распространилась в Японию и Персию, где из папье-маше начали делать маски, и в конце концов стала известна в Англии. Там Генри Клей — одно время служивший помощником у Джона Баскервиля, печатника и создателя названного его именем шрифта, также много экспериментировавшего с папье-маше и черным лаком — в 1772 году запатентовал промышленный способ послойного наклеивания кусочков мокрой бумаги на металлическую модель. Прочный, долговечный материал, который можно было пилить и строгать, как дерево, папье-маше Клея годилось уже не только на табакерки и тому подобную мелочевку — из него делали оконные ставни, туалетные столики, а однажды даже изготовили кресло-портшез для королевы Каролины.
По мере совершенствования техники папье-маше все более изощренные приемы и материалы применялись для изделий из клееной бумаги: в 1866 году автор статьи в “Художественном журнале” (Art Journal) порицал “пестрое нелепое смешение ярких цветов и перламутра, без какового, как полагают не самые сведущие производители, не бывает искусства”. Нынешние же вполне сведущие производители — вроде голландско-немецкого дизайнера Микки Мейера с его NewspaperWood, “газетным деревом”, англичанина Дэвида Ставелла, придумавшего делать табуреты из воскресных газет, а также тех, кто выпускает складные стулья из гофрокартона, — стремятся в полной мере использовать возможности, заложенные в материале. (Фрэнк Гери, немного занимавшийся картонной мебелью в начале 1970-х, как-то сказал: “Она хороша тем, что, если вам что-то в ней не понравилось, эту непонравившуюся часть можно просто оторвать и выбросить вон”.) По современным понятиям бумага тем и хороша, что она бумага, тогда как в XIX веке бумагу постоянно пытались выдавать за что-то другое, она призвана была создавать утонченную иллюзию.
Это соображение подводит нас наконец к разговору об обоях. (Мы скромно умолчим о предметах домашнего обихода, которые порой изображала и которыми притворялась бумага, — в том числе о салфетках, занавесках, жалюзи и коврах. Если не коврах, то уж точно об одном ковре, который в 1829 году был изготовлен на бумажной фабрике Холдшипа в Питтсбурге, штат Пенсильвания, и представлял собой, судя по описанию в газете “Питтсбург стейтсмен”, огромный, украшенный рисунком и покрытый лаком лист бумаги, сделанный для заказчика, у которого денег было больше, чем здравого смысла.)
Фресками и резьбой по фризам стены украшали уже римляне и египтяне; еще более ранними прообразами обоев могут служить рисунки на каменных плитах в Намибии, настенная роспись пещер Аджанты в Индии и наскальные рисунки времен палеолита из французской пещеры Ласко. В средние века стены в Европе стали завешивать тканью, а первые бумажные обои служили заменой гобеленам и гардинам. Они состояли из небольших квадратов с набивным рисунком. Древнейший в Англии образец бумажных обоев был обнаружен в 1911 году в оксфордском Крайст-колледже и датирован 1509 годом. Увы, но он представляет собой всего лишь не пригодившееся объявление с набивным рисунком на обратной стороне, скорее невзрачную афишу, чем собственно обои. Но в XVII веке бумажные обои вошли в Англии в моду — об этом говорит хотя бы то, что в 1712 году правительство ввело налог на любую бумагу, которая была “украшена рисунками либо печатным узором, дабы служить украшению стен”, а некоторое время спустя ввели и смертную казнь за подделку форм для набойки.
Благодаря отмене в 1836 году налога на бумажные обои и созданию в 1839–1840 годах валичной печатной машины к концу XIX века бумажные обои завоевали мир. По оценке Саджена и Эдмондсона, авторов классической истории бумажных обоев, в 1830-х в Англии в год выпускалось приблизительно 1,25 миллиона рулонов, а в 1874 году — уже 32 миллиона. От бумажных обоев стало невозможно нигде укрыться. Забравшись в 1849 году на пирамиду Хеопса, Гюстав Флобер с отвращением обнаружил на самом верху рекламу обоев: “Тут и там какие-то слабоумные написали черными буквами свои имена: «Бюффар, рю Сен-Мартен 79, производство обоев»”.
Европейские обои ХХ века, копия китайских, расписанных вручную
Оскар Уайльд говорил про свое последнее прибежище — номер парижской гостиницы “Эльзас”: “Эти обои убивают меня, нам с ними нет места на одной планете”. Гостиница до сих пор стоит на прежнем месте, номер был не раз переделан. Уайльда убили не обои, а менингит, но доля правды в его словах была. В XIX веке обои на самом деле медленно убивали людей: сульфид мышьяка, входивший в состав красок, мало-помалу травил столичных обывателей, захотевших привнести в свою жизнь немного ярких пятен. Уильям Моррис, один из самых плодовитых дизайнеров обоев, отмахивался от “мышьячных ужасов” и при печати своих насыщенных растительных орнаментов спокойно использовал сульфид мышьяка, однако стены собственного дома в Кельскотте он предпочел завесить гобеленами. То же и Оскар Уайльд: советуя всем украшать стены “несущей радость бумагой, с нарисованными цветами и другими приятными глазу предметами”, он велел оклеить свою лондонскую квартиру на Тайт-стрит редкой и необычной темной японской бумагой “под кожу”.
