В результате был возрожден древний, дотоле подспудный, в значительной степени вытесненный в общественное подсознание комплекс социальной эгалитарности. На службу данному комплексу оказалось возможным призвать политические формы, свойственные в первую очередь городам. Крестьянин – в силу условий жизни и деятельности – обычно далек от политики, по крайней мере от политической инициативы, выступая чаще всего (как справедливо замечено еще со времен Великой французской революции) в качестве реакционной силы. Самые передовые достижения цивилизации – как технические, так и социально-политические – направлялись большевиками, таким образом, на обслуживание древнейших, до- и антикультурных эмоционально-идеологических комплексов. А политически самая совершенная в мире партия и ее «самая передовая» идеология оказались активным проводником самых первобытных, варварских тенденций. «Цивилизованное варварство» – это выражение нам привычно по отношению к национал-социалистам. Но оно в неменьшей степени применимо и к их предшественникам, т. е. к большевикам.
Социально-идеологическая истерия бушевала в 30-х годах не только в Германии, но и в России, создавая у населений обеих стран массовое впечатление осуществления вековечных надежд и небывалого собственного могущества. Общей была ненависть к традиционным демократиям. Общим был и политически авангардистский характер режимов. Однако разные школы новаторов враждуют между собой нередко еще более остро, чем с традиционалистами. И тщетно Сталин стремился установить близкие, «родственные» отношения с германским фашизмом, на время «по-братски» разделив сферы влияния. Бой не на жизнь, а на смерть был предрешен. Столкнулись между собой уже не только политические режимы, социально-политические системы, но и народы. Народы, которых обуял политический дух социализма или национал-социализма.
Будет неточно назвать соответствующие внутренние режимы социально-политическим гнетом: слишком далеки они от традиционных, действующих «сверху» диктатур. Им свойственно, скорее, великое иррациональное тождество между крайними формами рабства и свободы, великое и заветное слияние противоположностей, достигшее ранга велений Истории и Судьбы. Большевики и стали судьбою нашего народа, прочно (казалось, навеки) оседлав девятый вал Истории, надежно овладев ее скрытой сущностью и тайным для других именем.
Природа времени – в отличие от синхронической природы пространства – диахронична. В ней реализуется взаимоисключающая логическая операция «или – или» (в отличие от пространственной «и – и») / 10 /. Каждый последующий момент отменяет предыдущий, чтобы в свою очередь быть отмененным последующим. Происходит как бы непрерывная череда исчезновений и появлений, смертей и новых рождений («Нельзя войти в одну реку дважды»). Большевики являются верными и последовательными приверженцами диалектики. Если время как таковое не терпит сосуществования, то для того, чтобы в нем полноценно пребывать, исполняя высшие веления Истории, необходимо полностью истреблять как синхроническое иное, так и свое предшествующее, чему соответствует и марксистский тезис о непримиримости классовой борьбы. «Жизнь – это борьба» (и при благоприятных условиях только борьба). Стихия борьбы – родная для большевиков. Они начали борьбу с политическими и классовыми соперниками, а когда те «закончились» – принялись за изведение собственных соратников. Для любой другой партии подобная деятельность оказалась бы самоубийственной, партию же большевиков она только укрепляла.
За диахроническую, чисто историческую форму политического бытия большевиков, которой приносились вполне реальные, человеческие жертвы, время отвечало милостью («время работает на нас»). Сверхбыстрые темпы индустриализации и невиданные успехи в деле консолидации общества побивали любые карты нерешительных и врагов / 11 /. Однако свертывание трех пространственных, синхронических координат общественной жизни и акцентирование только одной, диахронической, неизбежно приводит к мнимости политического бытия (ср. множитель i, мнимую единицу на четвертой оси координат). Но то, что является мнимостью, фикцией, наваждением, миражом в одном (в данном случае политическом) пространстве, то способно быть вполне реальным в другом. С 1918 г. действительно прекратилось существование политики-для-общества, политики как свободного соревнования, искусства, игры, эстетики. Так сказать, «особая точка» истории, переход в инобытие, на дорогу судьбы. Физиологически необходимая общественному организму политическая функция при этом стала секреторной.
Если естественным атрибутом диалектического партбытия большевиков является его диахронический характер, т. е. полное исчезновение в предыдущем мгновении и столь же полное воссоздание в последующем, то в случае необходимости ничто не мешало подобной партии «между» этими мгновениями, в ничтожно малый отрезок политического времени, воссоздаться в совершенно другом виде. Процедура проста: Политбюро собралось и тут же решило. Не требовалось ни митингов, ни полемик в печати, ни борьбы за голоса избирателей – все эти манифестации и кампании проходили потом, «массово одобряя и поддерживая». На протяжении всего существования большевики отличались редким свойством, еще вчера категорически что-то отвергая, сегодня (коль необходимость созрела) многоголосо и дружно столь же категорически это что-то доказывать. Большинству здравомыслящих людей кажется весьма неуместным, мелочным, невеликодушным начинать тяжбу с большевиками по поводу данных внезапных перемен, ибо на обвинения в свой адрес коммунисты отвечают: «Мы решительно отмежевались от прошлых ошибок» (а «ошибки» – это жизни, судьбы людей). Диалектики-большевики прекрасно поняли и научились использовать время как решающую силу, энергию, композиционно-эстетический фактор. Их хронологическое чутье, полководческое умение в нужный момент и в наиболее ключевом, уязвимом месте собрать необходимые силы и нанести резкий удар, опередив при этом противника, едва ли не превышают границы всякого вероятия. В предоктябрьский период гениальный Ленин по часам чувствовал изменение политической обстановки и вносил соответствующие коррективы.
«Старик меняет пространство на время», – выражал формулу Брестского мира персонаж романа Кестлера «Слепящая тьма». «Выиграть время», – объясняли пропагандисты основную задачу пакта Молотова-Риббентропа. А разве не был аналогичной уступкой экономического и идеологического пространства, до того полностью занятого большевиками, переход к нэпу? (Сохранялись стратегические командные высоты», а на прочую экономическую территорию допускались «капиталистические враги», нэпманы. Маневры едва не кутузовские). Однако выигрывая время, они затем отыгрывали и подминали под себя пространство.
Завершить настоящую статью мне представляется важным, однако, на несколько другой ноте. В отношениях традиционализма и авангардизма, в том числе в политической сфере, различима оппозиция гармонического, гуманистического сознания с эсхатологическим, пограничным. Не только отдельному человеку, но и обществу в целом в обычном состоянии не дано постичь тайну своего рождения и смерти. Для этого нужно некое откровение. Таким откровением стала социалистическая революция, знаменующая собой смерть старого и рождение нового мира.
Феномен авангарда – как в политике, так и в других областях познания и деятельности, – расширяя рамки прежних представлений, отличается от традиционного мышления тем, что проникает в пограничные, крайние состояния бытия, о которых не дано знать в обыкновенной жизни. Здесь активизируются и архаически глубокие, и концептуально высокие уровни сознания. Исторически авангардное мышление всходило на фоне разложения прежней, «классической гармонии». Интенсивное изменение условий жизни, стремительный распад многих традиционных социально-психических комплексов, образование новых нарушили былую уравновешенность отношений человека и мира. Разрежение, вакуум в одних областях общественного сознания и нагнетание давления в других вызывали «ветер перемен», порой перераставший в бурю. Культурно-историческая энергия, эксцентричность авангарда вызваны эксцентричностью же окружающей реальности.
В каких отношениях находятся между собой традиционное и авангардное мышление? Новая физика осветила движение со скоростями, близкими к предельным, поведение макро- и микрообъектов. При этом ньютоновская физика удержала свои позиции в области «срединного», соразмерного рядовому человеку опыта, естественного здравого смысла, утратив при этом, однако, статус универсальной. Подобным же образом литературный, художественный авангард «не закрыл» искусство классическое, хотя на ранних стадиях и выдвигались лозунги вроде «Пушкина – с парохода современности». Сложнее дело обстояло с политическим авангардом, которому удался широкомасштабный и длительный отрыв от традиционных политических реалий.
