Вероятно, уже в первое тысячелетие существования цивилизаций более стабильные и благоустроенные условия наблюдения и облегчение регистрации данных позволили довести календари почти до предела точности, в которой нуждалась практика земледельческих циклов. Знание расположения созвездий, конечно, играло свою роль и в мореходстве, но в те времена мореходство преимущественно было прибрежным и вряд ли могло обеспечить заказ на значительное улучшение точности астрономических данных.
Фактором, который подталкивал и ускорял развитие астрономии, становились астрологические проблемы. Религиозно-магическая сверхидея о «небесном руководстве» не только сельскохозяйственными работами, но всем земным миром, включая судьбы людей и царств, оказалась объективно полезной. В ее рамках греческая натурфилософия впервые сумела поставить задачу об отыскании универсального механизма небесных движений. Но об этом подробней пойдет речь в одном из разделов следующей главы.
Здесь же будет полезно немного остановиться на завершении античного периода, когда философия как бы стала терять интерес к космическим проблемам, активно уходя в социально-этическую сферу. Это явление характерно для большей части эллинистической эпохи (после завоеваний Александра Македонского). Иногда вызывает удивление тот факт, что за огромный промежуток с 3 века до н. э. до 5 века н. э. в развитых эллинистических государствах, где ученые превосходно знали о достижениях греков и, казалось бы, имели условия для дальнейших шагов, не было сделано ни одного принципиально важного шага[34]. Особо любопытно в этой связи положение Рима, крупнейшей и самой мощной цивилизации поздней древности, которая дала немало поводов историкам науки позлословить относительно ее мизерного вклада в сокровищницу естественнонаучных знаний.
Мы сталкиваемся здесь с одной из очень сложных историко-научных и общеисторических проблем и разумеется, ее нельзя решить походя. Можно только яснее очертить ее контуры и отметить ряд достаточно очевидных факторов.
Мне кажется, что сама постановка проблемы во многом связана с неправомерным, хотя и весьма укоренившимся разделением прогресса в этико-социальном и научно-техническом направлениях. Эпоха позднего эллинизма как нельзя лучше подчеркивает это обстоятельство. И тут стоит обсудить положение немного подробней, поскольку эпоха выхода цивилизаций на космический уровень — то, что послужит предметом дискуссии в III части книги, делает такое деление вообще бессмысленным.
Видимо, из всех великих достижений греческих мыслителей античности самым впечатляющим следует считать открытие социальных структур, точнее закладку первых камней в фундамент будущей социологии[35]. Демократические полисы оказались почти идеальной лабораторией для такого шага. Их масштаб в силу ряда факторов оказался превосходно приспособленным к деятельности личности. Человек мог не только свободно обсуждать свои политические идеи, но и при должной активности проводить их в жизнь. И это давало ему возможность впервые взглянуть на социальные силы, на весь механизм функционирования общества как на естественное явление — естественное в силу хотя бы того, что на него можно воздействовать. Ничего подобного нельзя было и вообразить в рамках первобытного общества или древневосточных деспотий. Вместо неведомой силы мана или богоподобного монарха открылось нечто поразительное — разумный и грамотный человек, честно и безбоязненно советуясь с подобными себе, может успешно направлять действия общества в целом.
История всех областей знания приводит немало примеров костров, изгнаний и прочих притеснений, впечатляюща и галерея великих еретиков от космических поисков. Но в области социальной ситуация неизмеримо трагичней.
Социальный организм — совершенно особый объект в смысле изучения. Он реагирует на любую идею по поводу своего состояния в настоящем, прошлом и будущем, не говоря уж об экспериментальном подходе. Физикалистские мерки тут полностью отказывают. Атому безразлична сколь угодно вычурная атомная модель, велосипед безропотно встретит миллион проектов собственной реконструкции, но к социальному организму подойти на этой основе вовсе не просто. Он способен защищаться от реальной или мнимой опасности, причем теми средствами, которые несоизмеримы с ресурсами отдельной личности или очень малого коллектива. Только очень высокая стадия развития позволяет крупной социальной структуре самоосознаваться, то есть поощрять индивидуальную критику и проекты оптимальной эволюции.
В этом плане не следует переоценивать уровень полисной демократии. Судьбы многих мыслителей (Аристотеля, Демокрита, Пифагора, Сократа, Анаксагора, Аристарха и других) демонстрируют довольно ограниченные рамки свободы слова[36]. Тот же Сократ, выдвинувший гениально простую идею о том, что обществом должны управлять люди, хоть немного разбирающиеся в этом искусстве, вынужден был выпить знаменитую чашу цикуты…
Но познание такими средствами не остановишь, и вряд ли стоит удивляться тому, что греческие философы набросились на интереснейшую проблему поиска идеальных схем общественного устройства. Можно лишь восхищаться их подчас незаурядному мужеству.
Очень важно, что в те времена социологией занимались крупнейшие натурфилософы, которые строили модели Вселенной и общества, еще не полностью отдавая отчет, в сколь трудную и опасную область втянуло их познавательное любопытство. Этим прославились Пифагор и Аристотель, но, пожалуй, самый замечательный баланс в социальных и естественных исследованиях был достигнут Платоном — наряду с красивейшей моделью космоса, он построил первую классификацию государств и даже предложил свою картину идеального общества.
Эллинистический период философии практически целиком проходят под знаменем социально-этических исследований. Убедившись в трудности решения проблем переустройством общества, философы напряженно искали хотя бы рецепты разумного взаимодействия человека с конкретными формациями. Так развились знаменитые школы киников и стоиков. Психосоциальная конституция человека была безусловно более безопасной темой во время крушения полисной системы, и в ней античные ученые достигли немалых высот. Запрос на советы о путях к личному счастью и благополучию во все эпохи был велик, но теперь эти советы давались на новом уровне — пусть со смутным, но уже осознанным представлением о социальной природе личности.
В рамках религиозного мышления вырабатывались по сути идеи индивидуального «спасения» — понимание того, что оно во многих случаях невозможно без определенной трансформации общества в целом были еще впереди. С одной стороны, эта программа нанесла страшный урон национальным религиям — становилось ясно, что добрые местные боги и пальцем не шевельнут ради спасения своего вроде бы разумно и богобоязненно живущего полиса или целого народа. Но она же стала своеобразной философской подоплекой для грядущего христианства, той дорогой, по которой шла в него наиболее образованная часть эллинистического общества.
Философы эллинизма, включая и великолепных римских мыслителей конца республики и первых веков империи, построили, если допустима такая аналогия, что-то вроде простейшей модели отношения индивид-общество, сводя последнее к абстрактному божеству и наделяя личность частицей этого божества — душой. Более схематично можно сказать, что здесь хорошо был угадан определяющий всякую личность отпечаток на ней социальной структуры (социальная в основном природа индивидуального разума), а законы функционирования общества, сквозь линзу которых человек воспринимает Вселенную, нашли свое отражение в образе некого эффективного Суперразума. Законы общества и природы воспринимались как Законы, установленные этим Суперразумом.
Эти идеи были подхвачены и глубоко развиты в следующий исторический период, к обсуждению которого мы сейчас переходим. В нем сливаются три линии — греческой натурфилософии, библейского монотеизма и эллинистической «космической юрисдикции». В конце этого пути маячит грандиозный взлет религиозной картины мира и ее эволюции в картину научную.
Глава 4: Тысячелетие потерь и взлета
И увидел я новое небо и новую Землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали…
Апокалипсис Иоанна
Средние века — эпоха общим планом
Сейчас мы переходим к описанию очень сложного периода истории Средневековья. Нередко оно ассоциируется с чем-то необычайно мрачным и в смысле развития познания застойным.
Одна из книг прославилась тем, что истории средневековых научных достижений в ней было посвящено две совершенно чистых страницы. Мне кажется, что туда можно было вписать кое-что интересное. Космологические представления — не просто сумма новых фактов, но и система мышления определенного уровня. По части новых фактов Средневековье и вправду небогато, но в области преобразования мировоззрения оно добилось вполне серьезных успехов.
