Сегодня, похоже, разрыв в науке сокращается. В Исламской Республике Иран ежегодно проходят два научных фестиваля, направленные на поощрение исследования в теоретических и в прикладных областях: Международный фестиваль фундаментальных наук им. аль-Хорезми и Фестиваль исследований в области медицинских наук им. ар-Рази. Недавно иранское правительство выделило 150 миллиардов риалов (около 17,5 миллиона долларов) на постройку новой обсерватории. При этом, несмотря на строгость шариата, до 70 % студентов естественнонаучных и инженерно-технических факультетов – женщины. От Тегерана до Эр-Рияда (и Западного Лондона, где я в прошлом году посетил мусульманскую женскую частную школу, финансируемую Саудовской Аравией) постепенно исчезает запрет на обучение женщин. Это отрадно. Гораздо в меньшей степени достойно похвалы то, как Иран пользуется наукой.
11 апреля 2006 года Махмуд Ахмадинежад объявил об успешном обогащении урана. С тех пор, несмотря на угрозу экономических санкций, Иран идет к своей мечте: стремится стать ядерной державой. Его ядерная программа якобы имеет мирный характер, но ни для кого не секрет, что президент Ахмадинежад стремится заполучить оружие. Правда, это не сделает Иран первой мусульманской страной с ядерной бомбой. Пакистан благодаря беспринципному ученому Абдул Кадыр Хану много лет является локомотивом распространения ядерных технологий. Сейчас остается неясным, сможет ли Израиль в одиночку дать военный ответ на угрозу Ирана.
Таким образом, более чем три века спустя после снятия осады Вены возникает вопрос: способен ли еще Запад к научному лидерству, которое, среди прочего, долго обусловливало его военное превосходство? И может ли незападная держава извлечь пользу из западной науки, если она отказывается от третьей составляющей успеха Запада: от признания частной собственности, верховенства права и подлинно представительного правления?
Она представляет собою свободу человека располагать и распоряжаться как ему угодно своей личностью, своими действиями, владениями и всей своей собственностью в рамках тех законов, которым он подчиняется, и, таким образом, не подвергаться деспотической воле другого… Поэтому-то великой и главной целью объединения людей в государства… является сохранение их собственности[242].
Джон ЛоккМы – гнусные потомки хищных испанцев, которые приехали в Америку, чтобы запачкать кровью ее чистоту и произвести потомство со своими жертвами. Затем незаконное потомство этих союзов соединилось с потомством рабов, привезенных из Африки. Имея такое происхождение и такое прошлое, можем ли мы позволить себе ставить законы выше лидеров и принципы выше человека?
Симон БоливарНовому Свету было суждено стать Западом. Это европейцы отправились через Атлантический океан, чтобы завладеть обширной землей, которой до издания в 1507 году Universalis cosmographia Мартина Вальдземюллера не было на картах: Америкой. Это европейские монархии, прежде всего Испания и Англия, соперничавшие за души, золото и земли, стремились покорить целые континенты. Многие историки полагают, что открытие Америки (включая регион Карибского моря) является главной причиной успеха Запада и что Западная Европа без Нового Света “осталась бы… отсталой областью Евразии… заимствующей технику, перенимающей культуру и получающей благосостояние с Востока”[243]. Возможно, без американских земель и африканских рабов не было бы ни “европейского чуда”, ни Промышленной революции[244]. Ввиду успехов, достигнутых Западной Европой и в экономике, и в науке еще до освоения Нового Света, эти утверждения кажутся преувеличенными. Действительное значение завоевания и колонизации Америки таково: это один из самых масштабных естественных экспериментов в истории. Возьмите две западных культуры, экспортируйте их и привейте широкому кругу народов: английскую на Севере, испанскую и португальскую на Юге. И тогда увидим, кто добьется большего успеха.
Глядя на мир сегодня, едва ли кто-то усомнится, что доминирующей силой в западной цивилизации являются США. Латинская Америка до сих пор далеко отставала от Британской Америки. Как и почему это случилось? Можно искать причины в том, что земли Севера оказались плодороднее или же таили больше золота и нефти, или потому что погодные условия были лучше, или потому что реки были удобнее, или хотя бы потому, что Европа географически ближе. Но все это – не ключевые причины. Нельзя сказать, что Испанская и Португальская империи страдали пороками великих восточных империй. В отличие от китайцев, испанцы рано стали участниками мирового торгового бума после 1500 года. В отличие от турок, они рано приняли научную революцию[245]. Ключевым различием между Британской и Латинской Америками было представление о государственном управлении. Ошибаются те, кто называет эту идею “демократией” и думает, будто для этого достаточно устроить выборы. Демократия – замковый камень в здании, имеющем своим фундаментом верховенство права, точнее неприкосновенность свободы личности и защиту частной собственности, обеспеченных представительным, конституционным правлением.
“Немного можно найти слов, которые используются столь же широко, как ‘цивилизация’, – провозгласил величайший из всех англо-американцев тогда, когда цивилизация (и он ясно это понимал) находилась в смертельной опасности. – И что оно означает?” Его ответ стал совершеннейшим определением политического различия между Западом и остальным миром:
Оно означает общество, основанное на мнении мирных граждан. Оно означает, что насилие, власть воинов и вождей-деспотов, обстановка военных лагерей и война, бунт и тирания уступают место парламентам, создающим законы, и независимым судам, которые эти законы сохраняют долгое время. Это – цивилизация, и на ее почве… всходят свобода, комфорт и культура. Когда цивилизация воцаряется в какой-либо стране, жизнь масс становится разнообразней и менее беспокойной. Оберегаются традиции прошлого. Наследие, завещанное нам мудрыми и отважными людьми прошлого, становится богатством, которым будут обладать и пользоваться все. Центральный принцип цивилизации – подчинение господствующего класса древним обычаям народа и его воле, как это выражено в конституции…[246]
Эти слова Уинстон Черчилль, сын английского аристократа и американки, унаследовавшей большое состояние, произнес в 1938 году. Где корни этого определения цивилизации как свободы и мира? И почему она не прижилась в Америке южнее Рио-Гранде?
Я начну с рассказа о двух кораблях. На борту первого, пришедшего в 1532 году на север Эквадора, находилось менее 200 испанцев. Они сопровождали человека, уже назначенного генерал-капитаном (губернатором) Перу. Целью экспедиции было завоевание для короля Испании империи инков и приобретение лично для себя золота и серебра. Второе судно, “Каролина”, достигло Нового Света 138 лет спустя, в 1670 году, пристав к острову у побережья нынешней Южной Каролины. Среди пассажиров были сервенты, и амбиции их не шли дальше поисков жизни лучшей по сравнению с их мучениями в Англии.
В этом рассказе о двух Америках два корабля предстают символами. На одном плыли конкистадоры, на другом – законтрактованные сервенты. Первые грезили о легкой наживе, о горах золота. Вторые помнили не только нищету на родине. Они знали, что будут вознаграждены превосходной североамериканской землей, а также участием в делах общества. Недвижимое имущество плюс политическое представительство: именно такой была североамериканская мечта.
Сначала казалось, что в лучшем положении находятся конкистадоры. Кроме того, испанцы прибыли в Америку первыми. В xvi веке Америку осваивали почти исключительно выходцы с Пиренейского полуострова. Пока англичане мечтали лишь о захвате Кале, испанские авантюристы громили индейские империи. Кровожадных ацтеков покорил Эрнан Кортес в 1519–1521 годах, а империя инков в Перу примерно через десятилетие пала к ногам Франсиско Писарро.
Писарро трезво оценивал риск. Потребовалось две экспедиции, в 1524 и 1526 годах, чтобы только найти инков. Во время второй, когда соратники Писарро начали колебаться, он провел шпагой черту на песке: “Друзья! Эта линия отделяет нас от труда, голода, жажды, усталости, болезней и прочих превратностей… Этот путь ведет обратно в Панаму, к нищете, а этот – в Перу, к богатству. Выбирайте то, что приличествует добрым испанцам”[247].
В третьей экспедиции Писарро, отправившегося из Панамы в 1530 году, сопровождали 180 человек (большинство – его родственники и земляки из Трухильо). К тому времени, когда испанцы достигли Перу, под началом Писарро осталось лишь 60 кавалеристов и 90 пехотинцев. Дерзость Писарро поражает: население империи, которую он собирался покорить, насчитывало 5–10 миллионов человек.
