Но хозяин дома спит в кабинете.
Одиннадцать с четвертью. Звонок. Первые гости.
Теперь, когда гомункулус доктора Симова исчез бесследно, Натаниэль Тиль чувствует себя способным к трезвому обсуждению создавшегося положения.
— Кроме тебя и меня, никто не знает об Аминтайос?..
— Никто… Не считая этого невежды… Но это было двадцать три года назад. Черновые опыты… Этот наглец получил хороший урок… Я постепенно усовершенствовал машину. Я сделал приемник — металлический кружок, который ты держал в руках. Он сделан из особого сплава, который я назвал симонитом. Пока кружок из симонита соприкасается с материализованной энергией Аминтайос, она двигается и существует, как живое существо, как индивидуум со всеми человеческими функциями.
— Значит, если снять с ее руки браслет…
— Катастрофа. Концентрированная энергия стремительно разлетится, вызвав взрыв моей машины… Уничтожить Аминтайос можно только, введя ее сюда, в изолятор, постепенно рассеивая сконцентрированную энергию.
— Значит, она будет существовать двадцать, тридцать… сто лет…
— Меньше… Много меньше… Теперь ей девятнадцать лет… Не забудь, что энергия поступает в обратном порядке от конца жизни к началу. Двадцать три года назад — первое явление… Аминтайос. Тогда ей было сорок два года. Теперь она стала моложе на двадцать три года. Уменьшаясь в возрасте с каждым годом, она исчезнет после того, как превратится в новорожденную. Это будет через девятнадцать лет и несколько месяцев, при нормальных условиях.
— Недурно… Можно позавидовать участи ее мужа или любовника…
Натаниэль Тиль ходит из угла в угол по лаборатории, цепляясь острыми носами ботинок за провода.
— Если попробовать ее вернуть сюда… хотя бы через милицию.
— Скандал… огласка… газеты…
— Сумасшедшая ночь, черт ее возьми… Ты уходишь?
— Да… Завтра я попытаюсь навести справки…
— Во всяком случае, я рассчитываю на тебя…
Брови Натаниэля Тиля слегка двигаются вверх, что свидетельствует о недоумении, переходящем в тревогу.
— В каком смысле?..
— Ты поможешь мне переконструировать машину. Я мечтаю о массовом восстановлении некогда существовавших индивидуумов и, прежде, всего, средства мне необходимы на выработку симонита. Все, что у меня было, я истратил на эти опыты.
На неподвижном лице Тиля двигаются только те мускулы, которые непосредственно связаны со следующей членораздельной речью:
— Вопрос о материальной поддержке вашего предприятия связан исключительно с теми перспективами, которые оно обещает. Я наведу справки. Ответ через месяц.
Симов поворачивается на каблуках, с трудом веря своим ушам, и видит только что хлопнувшую дверь, которая плотно закрылась за мистером Натаниэлем Тилем.
Молодой человек запоминающейся наружности, чуть старше двадцати лет, в котором можно без ошибки узнать иностранца, стоит в вестибюле одного из московских театров.
Ночь, без четверти двенадцать; в зрительном зале наверху актеры и актрисы в приспособленных костюмах еще упражняются в прыжках на загромождающем всю сцену сооружении, напоминающем увеличенную в сто раз железную кровать после пожара. Чтобы не задерживать читателя, скажем сразу, что молодой человек — младший секретарь посольства Эриннии в Москве — г. Стибор Бони. В данную минуту он ждет конца представления одной русской классической пьесы, вернее, он ждет одну хорошо сложенную девушку, имеющую отношение к происходящему в театре. Г. Стибор Бонн в нетерпении смотрит па часы, в шестой раз огибает четыре колонны вестибюля, круто останавливаясь против дверей, ведущих на сцену. В некоторую минуту хлопает дверь, и рука из щели протягивает ему записку. На сомнительном французском языке хорошо сложенная девушка пишет, что ее могут увидеть не раньше двух часов ночи, так как руководителю театра пришли в голову некоторые гениальные мысли, которыми он счастлив поделиться с сотрудниками театра после спектакля. Г. Стибор Бони возмущен. В точно установленный порядок ночи вносятся изменения. Две бутылки «Абрау Дюрсо», фрукты и пол-литра ликера останутся неиспользованными, не говоря уже о темпераменте г. секретаря. Он делает последний круг вокруг четырех колонн вестибюля и мысленно в самых резких выражениях осуждает руководителя театра и то направление искусства, которое отрывает от интимной жизни его сотрудниц. Как раз в эту минуту на площадке лестницы появляется другой молодой человек. Фалды его пиджака как бы абажуром поднимаются над брюками, облегающими расставленные в виде буквы икс ноги. Сходство с названной буквой увеличивают широко расставленные локти, которые придерживают портфель и похожую на маршальский жезл трость. Этот молодой человек, которому круглые роговые очки придают весьма озадаченный вид, сбегает по лестнице, слегка задев локтем Стибора Бони. Наскоро извинившись, восклицает сразу на трех языках:
— О, какая встреча!
Пока он долго трясет руку Стибору Бони, господин второй секретарь посольства Эриннии напрягает память и с трудом вспоминает театрального критика с неудобно-запо-минаемой фамилией: «Ermolai Samosadkin».
Интимные отношения с хорошо сложенной девушкой обязывают к самым неожиданным знакомствам.
— Отвратительная премьера… Не правда ли? Вы куда?
При всей бестактности вопроса, Стибор Бонн не находит в себе сил уклониться от ответа. Он еще очень молод и еще не усвоил приличествующий дипломату тон, который держит на расстоянии людей, не обладающих тактом. Все же он делает самое определенное движение рукой в направлении выхода.
Впрочем, гражданин Самосадкин сразу устанавливает самые фамильярные отношения…
— Дорогой друг… Поедем к Черепковым… Некто Череп-ковы… Обаятельная семья… Иителлигентнейшая семья в переулке… Мадам вы, вероятно, помните. Мы были у вас в посольстве по поводу визы, ну, вы помните… Все будут счастливы…
Г. Стибор Бонн вспомнил приятные линии шеи, чуть острый подбородок, обнадеживающий взгляд и не менее обнадеживающие формы мадам Черепковой..
— Удобно ли?..
— Со мной все удобно… Притом, вы знакомы… Уверяю вас, все — в восторге…
Они стоят на подъезде театра, и пока Стибор Бони собирается ответить, Ермолай уже сделал знак посольскому автомобилю с многоцветным флажком, и раньше, чем Бони обдумал ответ, они уже сидят на чуть влажных от сырости кожаных подушках, и прежде, чем Бони решил отказаться, Самосадкин уже сказал адрес шоферу.
Автомобиль с многоцветным флажком, протяжно рявкнув, покатился вдоль бульвара по мокрым от дождя трамвайным рельсам.
Пока они едут по тихим переулкам, которым отдали честь современные бытописатели Арбата, Остоженки, Пречистенки, г. Стибор Бони, второй секретарь посольства Эриннии, мало сведущий в русской литературе, вспоминает не без удовольствия прозаические дансинги Берлина и Вены, где густой оранжево-багряный свет электрических ламп сквозь серпантинные ленты, где неукротимый джаз-банд делает излишним диалоги и все предоставляется выразительному языку нижних и верхних конечностей. С таким воспитанием довольно трудно жить в спартанской Москве, власти которой преследуют спекулянтов, газеты которой отдают свои столбцы прозаическим электрическим станциям и ремонту водопровода, почти не обращая внимания на столь важное явление, как эксцентрические танцы. Молодому человеку тяжело без ресторана с программой из приличных аттракционов, без танцев между столиками, на которых, посвистывая, кипят кофейники и светятся зеленым и гранатовым огнями знакомые ликеры. И теперь с полузнакомым человеком г. Бони едет в незнакомый дом только потому, что слишком глупо возвращаться в первом часу ночи в особняк посольства играть в бикс с военным атташе.
Однако, перед тем, как остановиться у ворот пятиэтажного дома в Суконном переулке, он решительно заявляет Самосадкину, что для соблюдения приличий он пошлет свою карточку мадам Черепковой и подождет в вестибюле ответа. Самосадкин огорчен тем, что в квартире мадам Черепковой нет вестибюля, но если г. Стибор Бони желает соблюсти приличия, ему придется подождать на черной лестнице (парадный подъезд после двенадцати заперт), пока Самосадкин сбегает на четвертый этаж и предупредит о приятном госте. Они идут осторожно, обходя лужи, мимо каменных корпусов и сворачивают в узкую щель почти незаметной с улицы двери. Крутая железная лестница и тускло светящиеся над площадками лампочки окончательно смущают г. Стибора Бони. Но Самосадкин исчезает с предупредительным жестом, легко перепрыгивая через две ступеньки. Стибор Бони остается один на первой площадке лестницы, серьезно подумывая о побеге. Автомобиль ждет у ворот, притом г. Бони, в сущности, не собирается считаться с будущими недоумениями г. Самосад-кина. И как раз в ту минуту, когда он делает шаг назад, в оконной нише, на расстоянии сантиметра от него, он видит неопределенную тень и чувствует на своей щеке ровное горячее дыхание. Слегка вздрогнув, он щелкает зажигалкой. В вспыхнувшем свете желтого язычка пламени он видит лицо женщины, которое заставляет его выронить зажигалку. Непостижимая сила бросает его вперед почти вплотную к этому лицу, которое в полумраке лестницы кажется еще соблазнительнее и прекраснее.
