Поэтому надо отдать должное молодому доктору Христиану Фридриху Самуэлю Ганеману, который, открыв в 1779 году собственную практику, начал не с теоретических гаданий о причине всех болезней, а с клинических наблюдений. Доступными были в ту пору только характерные внешние проявления болезней — симптомы, которые можно было изменить под действием тех или иных лекарств. Его интересовало и то, как действуют лекарства на здорового человека — в этих экспериментах главным подопытным был он сам. В ту пору было принято прописывать чрезвычайно сложные по составу лекарства: некоторые популярные средства включали 50–70 компонентов (в расчете на то, что хоть какой-нибудь поможет). Понятно, что, если такое снадобье действовало, связать его эффект с конкретным веществом было невозможно. Ганеман, будучи не только врачом, но и первоклассным химиком, пользовался «чистыми веществами» вроде соли и цинка или препаратами из одного вида растений (поскольку выделять индивидуальные органические вещества тогдашняя химия еще не умела).
В 1790 году он испытывал на себе действие коры хинного дерева, одного из немногих в ту пору по-настоящему эффективных средств против конкретной болезни. Оказалось, что в больших дозах хина вызывает у здорового человека лихорадку, очень сходную с внешними проявлениями малярии — той самой болезни, которую она так успешно излечивает. Это и натолкнуло его на мысль: а может, это общий принцип? Может быть, всякое эффективное средство в больших дозах порождает те болезненные проявления, которые оно лечит в малых? Если это так, то для любой болезни, даже не зная ее причин, можно подобрать лекарство: достаточно лишь найти вещество, которое вызывает те же симптомы, и хорошенько его разбавить.
Шесть последующих лет непрерывных экспериментов, наблюдений, пристрастного штудирования сочинений классиков и коллег убедили Ганемана, что так оно и есть. В 1796 году он публикует статью «Опыт нового принципа для нахождения целительных свойств лекарственных веществ с несколькими взглядами на прежние принципы», в которой излагает свои выводы. Там еще нет слова «гомеопатия», но есть оба ее главных принципа: подобное лечится подобным и болезнетворный агент превращается в целительный, если применять его в малом количестве.
Спустя 14 лет он подробно изложил свою систему в книге «Органон рационального врачевания» (где, кстати, впервые назвал ее «гомеопатической» — в противовес всей остальной «аллопатической» медицине). Только при жизни автора эта книга переиздавалась четырежды. В 1820-х годах последователи Ганемана уже практиковали от Лондона до Санкт-Петербурга, начали появляться и гомеопатические клиники. Новое направление оформилось окончательно.
Подобное против подобного
В 1796 году, когда Ганеман опубликовал свою программную статью, Эдвард Дженнер сделал первые прививки. Совпадение знаменательное: вакцинация — это, пожалуй, единственная область современной медицины, где царит принцип «лечить подобное подобным». Логично было бы ожидать, что гомеопаты будут рассматривать ее успехи как доказательство правоты и плодотворности своего центрального тезиса. Однако уже в «Органоне» Ганеман выразил крайне негативное отношение к вакцинации: она-де не останавливает (!) патологические процессы, а всего лишь отодвигает во времени, уродливо деформирует и не дает им завершаться нормальной реакцией. В конце XIX века видный гомеопат Джеймс Бернетт ввел понятие «вакциноз» — «стойкое, глубоко укоренившееся хроническое нарушение здоровья в результате вакцинации». И сегодня, пожалуй, ни одна другая область аллопатии не подвергается столь яростной критике в гомеопатической литературе, как вакцинация. Гомеопаты неизменно оказываются в первых рядах движения за отказ от прививок. Трудно понять, чем их так прогневила именно вакцинация. Разве только тем, что аллопаты фактически взяли на вооружение их метод.
Наука говорит «нет»
С точки зрения сегодняшних представлений о болезнях система Ганемана выглядит просто недоразумением. Возможно, передозировка хины и в самом деле может вызвать у человека лихорадку, но ее лечебный эффект в основном обусловлен тем, как она действует не на человека, а на возбудителя малярии — плазмодия: содержащийся в ней алкалоид хинин угнетает бесполое размножение одной из стадий жизненного цикла этого паразита. При чем же тут «подобное подобным»?
Но и там, где нет внешнего болезнетворного агента, гомеопатический подход часто просто неприменим. Как прикажете лечить, например, ишемическую болезнь сердца? Сверхслабыми растворами алкоголя (который в больших дозах угнетает сердечную деятельность) и барбитуратов? Или холестерина? А как быть с раком? На той стадии, когда появляются клинические симптомы, эта болезнь уже почти непобедима. А до того растущая опухоль выдает себя разве что присутствием в крови характерных белков-онкомаркеров, но какой препарат может имитировать такой «симптом»?
Далее. Гомеопатическое лечение неизбежно оказывается сугубо симптоматическим. На это его обрекает сам основной принцип гомеопатии — «лечить подобное подобным»: «подобие» лекарства и болезни устанавливается не по механизмам их действия (которые могут быть неизвестны вовсе), а по сходству вызываемых ими симптомов. Соответственно и лечение может быть направлено только на изменение симптомов — других критериев его успешности у врача-гомеопата нет.
«Гомеопатия, взирающая на ужасы Аллопатии» (1857 год). В лагерь сторонников Гомеопатии автор картины, русский художник Александр Бейдеман, поместил не только Самуэля Ганемана (крайний справа), но и бога врачевания Эскулапа. Фото: SPL/EAST NEWS
Вдобавок гомеопатический подход практически не оставляет места для хирургии и вообще любых нефармакологических методов. «Вам когда-нибудь приходилось слышать, что больной после тяжелой гомеопатической операции умер потом в гомеопатической реанимации?» — иронизирует один из современных критиков гомеопатии. В самом деле, даже если не брать хирургию (которая, кстати, в XVIII веке и не считалась частью медицины), трудно придумать гомеопатический аналог, например, дефибриллятора или ортопедических конструкций.
Отдельно надо сказать о знаменитых многократных гомеопатических разведениях, технологию которых разработал Ганеман. Из исходного раствора, содержащего действующее вещество в привычной для аптекарей концентрации, берется десятая часть и смешивается с девятью объемами воды. После энергичного перемешивания десятая часть вновь полученного раствора разбавляется еще вдесятеро, затем еще и еще — пока гомеопат не решит, что полученная доза достаточно мала. Для ряда веществ десятикратных разведений понадобилось бы слишком много, поэтому их растворы при каждой манипуляции разбавляют в 100, а то и более раз. Конечный раствор характеризуется буквой (D означает, что раствор всякий раз разбавляли вдесятеро, С — в 100 раз и т. д.) и цифрой (указывает на число циклов разбавления): 3С означает три стократных разбавления, 7D — семь десятикратных и т. д. Часто окончательный раствор при помощи обычных аптекарских процедур переводят в твердую форму (как правило, в сахарную горошину).
XVIII век был веком торжества анализа бесконечно малых величин (дифференциального и интегрального исчислений), основанного на том, что любую сколь угодно малую «порцию» можно разделить на еще меньшие части. Но уже в первые годы нового, XIX века труды Джона Дальтона утвердили в науке атомно-молекулярные представления, а к середине столетия ученые уже могли определить, сколько молекул содержится в грамме или литре того или иного вещества, что неожиданно стало сильнейшим ударом по теоретическим основам гомеопатии.
В самом деле, допустим, мы хотим приготовить гомеопатический препарат йода (весьма популярного у гомеопатов вещества) методом разведения. Берем, скажем, один грамм, растворяем в 100 миллилитрах воды, зачерпываем миллилитр, разбавляем опять до 100 и так далее. Атомный (он же молекулярный) вес йода — 127. Это означает, что число атомов йода в 127 граммах этого вещества равно числу Авогадро — 6×1023. Стало быть, в нашем исходном грамме содержалось примерно 6×1023 : 127 = 4,72×1021 атомов. И, значит, уже при разведении 10С (оно же 20D, оно же 1:1020) в 100 миллилитрах готового лекарства окажется всего около 50 атомов йода. А если мы захотим разбавить его еще в 100 раз, у нас останется... меньше половины атома. (Точнее, шансы на то, что в нашем растворе есть хоть один атом йода, будут меньше 50%.)
Попытка как-то объяснить, как такой раствор может продолжать действовать, была предпринята только в 1980-е годы французским иммунологом Жаком Бенвенистом. Он предположил, что исходное вещество как-то структурирует молекулы воды, и этот порядок («память воды») сохраняется даже тогда, когда в данной порции раствора уже не остается ни одной молекулы исходного вещества. Онто, мол, и оказывает терапевтическое действие. Но, как показали прямые эксперименты, молекулы воды, предоставленные самим себе, способны сохранять упорядоченность лишь в течение пикосекунд (то есть триллионных долей секунды). А вот опыты самого Бенвениста так ни разу и не удалось воспроизвести при независимой проверке.
