Период от Пасхи до Вознесения Господня также составляет 40 дней. Столько же дней продолжается и Великий пост[54].
Подобные периоды можно воспринимать и в буквальном смысле, но мне представляется, что они имеют скорее символическое значение. Если это так, то они выражают некую особую единицу измерений, которая была известна с давних времен и возникла на Крите в минойскую эпоху. В не столь отдаленные времена мы встречаем другой 40-дневный период, звучащий — несколько неожиданно — в слове «карантин», которое происходит от итальянского «quarantina», что буквально и означает 40 дней. Таким был промежуток времени, в течение которого корабль, прибывший из дальних краев и заподозренный в том, что он мог привезти с собой заразные болезни, в частности — чуму, должен был простоять на якоре в полной изоляции. Лишь после этого он признавался безопасным, и местным жителям разрешалось подниматься на его борт. Почему в качестве срока карантина было выбрано именно 40 дней, остается неясным, поскольку это число никак не связано с инкубационным периодом какой-либо болезни, хотя, впрочем, не надо забывать, что во времена, когда был введен принцип карантина, никто и понятия не имел об инкубационном периоде[55].
Натуральные числа, то есть числа, так или иначе восходящие к наблюдениям за фазами Солнца и Луны, выглядят вполне естественно, и поэтому неудивительно, что числа 7, 28, 30 и 365 издревле использовались в качестве мер цикличности времени и всегда играли в истории заметную роль. Число 40 в этом ряду — величина совсем иного плана, которая на первый взгляд никак не связана с солнечной или лунной активностью. Но не надо забывать о взаимосвязи между 40 земными годами, 65 оборотами Венеры и 166 оборотами Меркурия по своим орбитам, которые, по-видимому, были известны минойцам и могли послужить одним из логических обоснований создания 40-летнего минойского цикла.
Постоянно повторяющееся использование числа 40 в текстах, которые в раде случаев не уступают в древности минойской цивилизации, свидетельствует о том, что это число действительно имело важное значение для людей бронзового века, особенно — в том, что касалось календаря. На мой взгляд, использование числа 40 представляло собой составную часть мегалитической системы счета, которая вполне могла быть изобретена на Крите, после чего получила широкое распространение. Как и другие компоненты минойских представлений о времени, пространстве и расстоянии, число 40 со временем утратило свою важность, превратившись в своего рода реликт памяти после того, как основанная на нем система вышла из употребления. Кроме того, вполне возможно, что наши предки, жившие в бронзовом веке, считали, что 40 лет — это средняя продолжительность человеческой жизни.
Шансы на то, что артефакты, подобные Фестскому диску, сумеют избежать всесокрушающей поступи времени, крайне малы, и поэтому неудивительно, что других аналогичных памятников просто не существует, несмотря на уверения моего гида Георгия, что якобы были найдены и другие диски, тайно вывезенные с острова, и что мир никогда не увидит их, ибо они хранятся в тайных частных коллекциях. Разумеется, существует вполне реальная возможность, что в будущем будут найдены и другие диски, поскольку на Крите наверняка существуют богатые археологические «залежи», на которые исследователи пока что не обратили внимания. Поэтому нам остается довольствоваться одним-единственным звеном древней цепи — диском, на котором изложены математические астрономические знания, являющиеся предшественниками наших новых наук, хотя справедливости ради надо признать, что старые и новые знания очень сильно отличаются друг от друга.
В процессе работы над подготовительными материалами к этой книге во мне окрепло убеждение, что минойский Крит представлял собой суперцивилизацию, возникшую в эпоху, когда единственной державой, способной по-настоящему соперничать с ним, было древнеегипетское царство. Что касается египтян, людей обстоятельных и педантичных, то они оставили нам множество письменных источников, позволяющих судить не только об их науке и религиозных представлениях, но и о повседневной жизни. Минойцы в этом отношении более загадочны, ибо хотя мы можем сегодня совершить прогулку по развалинам их замечательных дворцов, восхищаясь архитектурными шедеврами этого давно исчезнувшего народа, дело этим и ограничивается, поскольку кроме величественных руин мы не располагаем практически никакими материалами, позволявшими бы реконструировать исторический контекст и фон интеллектуальных достижений минойцев.
По иронии судьбы, хотя Крит сегодня является частью Греции, именно древние греки были теми, кто внес основной вклад в то, чтобы затушевать, отодвинуть на задний план замечательные достижения минойцев в области науки. Образно говоря, греки сперва поглотили их, а затем извергли на свет божий под видом своих собственных «оригинальных» идей. Впрочем, это могло быть сделано и бессознательно, поскольку минойский Крит от эпохи величайших мыслителей античности отделяют многие века или, точнее, целое тысячелетие. Микенцы, которые столь успешно ассимилировали Крит в свою собственную культуру, в полной мере воспользовались богатыми знаниями и опытом минойских инженеров применительно к нуждам своей воинственной цивилизации и сделали шаг в обратном направлении, попытавшись приблизиться к богатству художественных форм, созданных задолго до них. Что им не удалось перенять — это некоторые аспекты минойской религии в их первозданном виде, религию, которая в значительной мере служила культовой оболочкой для массы астрономических и математических знаний, которые так бережно собирали и хранили на Крите в минойскую эпоху. Рост могущества Греции с ее царствами и многочисленными городами-государствами позволил ее жителям активно овладевать всевозможными знаниями, привозимыми со всех концов тогдашнего света. Вполне возможно, что многие из этих знаний имели минойское происхождение, и поэтому некоторые аспекты минойской мысли проникли в Грецию весьма и весьма кружным путем. Оказавшись включенными в русло основного потока греческой культуры и наследия античности, эти идеи и открытия оказывали и продолжают оказывать влияние на западный мир. Сегодня мало кто сомневается в том, что Греция классической эпохи обязана Криту весьма и весьма многим, и многие из ее богов и богинь впервые появились на свет среди гор и долин этого волшебного острова. Даже сами греки, очень обеспокоенные проблемой сохранения местных корней своих древних религиозных верований, знали, что Зевс, отец всех их богов и богинь, родился и вырос на Крите и там же укрылся от своего отца, Кроноса, в одной из пещер острова, расположенной высоко в горах Дикти, где будущего громовержца вспоила своим молоком коза.
Именно Криту обязана Греция и обилием своих богинь, не последнее место среди которых занимала и сама Афина [56]. И хотя в Греции богиня оказалась в гораздо более патриархальном окружении, чем общество, процветавшее на Крите в минойскую эпоху, она тем не менее сохранила важное значение в религиозных верованиях греков периода классики. Многочисленные ее изображения стояли в храмах, которые некогда были возведены на вершинах холмов, или красовались на общественных площадях (агорах, форумах) почти в каждом древнегреческом городе.
По мнению историков, это — важный элемент наследия минойцев. Вплоть до открытия в самом начале XX в. великих минойских дворцов, этот аспект бессмертия минойской культуры был практически неизвестен. По иронии судьбы, именно в мифах и легендах, столь любимых эллинами — обитателями материковой Греции, мы можем найти ключи к достижениям минойцев, даже если нам для этого приходится тщательно просеивать их через сито научных взглядов, чтобы вычленить истину, скрытую под поверхностной оболочкой. И поскольку сыпучие пески времени полностью уничтожили большинство других аспектов астрономических познаний минойцев, богатая сокровищница фольклора, преданий и исторических свидетельств заслуживает того, чтобы рассмотреть ее более внимательно.
Долгое время содержание мифов воспринималось историками, изучавшими культурные реалии дописьменных народов, как некие фантазии, не заслуживающие внимания. Такая точка зрения вполне понятна, поскольку при многократном пересказе историй, некогда представлявших собой рассказ о реальных событиях, они обрастали вымыслами и искажались сверх всякой меры. Однако полностью игнорировать такие предания означало бы впасть в другую крайность, проявить откровенную ограниченность. В древних легендах, и особенно в греческой мифологии, существуют истории, истинное содержание которых было недоступно для понимания авторов позднейших хроник. К счастью, в наши дни большинство ученых проявляют готовность к восприятию древних эпических циклов, которые нередко содержат ценные свидетельства о культурах далекого прошлого. Отчасти это объясняется поистине революционным переворотом в восприятии легенд и эпосов, который совершил знаменитый немецкий исследователь Генрих Шлиман[57], выросший в скучной провинциальной среде Германии начала XIX в. Шлиман был наделен богатым воображением, и у него рано возникла любовь к греческой мифологии. В частности, он просто обожал Гомера. Особенно восхищала молодого Генриха «Илиада», в которой подробно и красочно описывались перипетии Троянской войны.
