Последний был главным образом языком театра и оперы, но в последние годы XVIII века благодаря деятельности гениев австрийской музыки – Моцарта, Гайдна, Глюка – постановки на немецком стали теснить произведения итальянцев. Благосостояние композиторов, художников и артистов в ту пору, однако, слишком сильно зависело от благосклонности меценатов, главным из которых считал себя Иосиф II. Согласно известному историческому анекдоту, после премьеры «Женитьбы Фигаро» император, не обладавший хорошим музыкальным слухом, упрекнул автора: «Слишком много нот, дорогой Моцарт!» На что получил дерзкий ответ: «Какие именно ноты имеет в виду Ваше Величество?» Великая музыка Моцарта, как и произведения его современников, доносит до нас колорит тогдашней Вены – города, из которого к тому времени почти исчез мрачноватый, торжественно-напыщенный дух эпохи барокко. В Вене умели веселиться и любили жизнь, хотя у этой жизни хватало и темных сторон. На город то и дело обрушивались эпидемии. Оспа и холера (чума в XVIII столетии, к счастью, перестала быть бичом Европы) не щадили ни простолюдинов, ни аристократов, ни членов императорской семьи. В особенно лютые зимы на улицах бедняцких кварталов валялись трупы замерзших, а по весне прибрежные районы столицы то и дело оказывались под дунайскими волнами. Во время одного из особенно сильных наводнений Франц I, супруг Марии Терезии, лично руководил спасательными работами и раздавал пострадавшим деньги, одежду и продовольствие. По-прежнему высокой оставалась смертность, 50-летний мужчина считался почти стариком. При Иосифе II было сделано многое для помощи бедным и больным, построено несколько ночлежных домов и большая городская больница. Не забывали власти и о развлечениях для народа: так, Иосиф впервые открыл для доступа публики знаменитый парк Пратер, где то и дело устраивались праздничные гуляния и фейерверки.
Пестрая и шумная Вена резко выделялась среди прочих городов монархии, значительно превосходя их и численностью населения, и интенсивностью культурной жизни, и развитием городской инфраструктуры (при всем убожестве последней, если исходить из современных представлений). Тем не менее и в Буде, Пеште, Праге, Загребе в последние годы XVIII века становятся заметны приметы модернизации: появляются мануфактуры и первые фабрики, больше становится мастерских, меняльных контор, лавок, открываются новые школы, церкви, больницы, театры… А вот обширные сельские районы Венгрии, Моравии, Трансильвании, Хорватии правление монархов-реформаторов, казалось, почти не затронуло: здесь было царство патриархальности, бедности и необразованности, что позволило канцлеру Меттерниху впоследствии пошутить, что «Азия начинается за восточными воротами Вены».
Особенно заметно это было в Венгрии, фундаментом экономики которой оставалось сельское хозяйство, основанное на крупном помещичьем землевладении. В политическом плане венгерский народ по-прежнему представляли несколько десятков тысяч дворян, которые считали себя единственными выразителями воли нации и в большинстве своем отличались квасным патриотизмом в духе лозунга тех лет – Extra Hungariam поп est vita («Вне Венгрии жизни нет»). По отношению к другим народам, обитавшим в землях короны св. Стефана, это сословие не испытывало ничего, кроме презрения; так, о словаках, составлявших одно из наиболее крупных национальных меньшинств Венгрии, говорили: Tot ember nem ember («Словак – не человек»). Идеи Просвещения затронули определенную, хоть и небольшую, часть мадьярской шляхты, которая положительно отнеслась к йозефинистским преобразованиям. Прежде всего это относится к протестантам, которым Патент о веротерпимости открыл путь к государственной карьере. Тем не менее политические представления венгерской элиты в целом к концу правления Иосифа II представляли собой коктейль из либерально-конституционных, националистических и традиционалистских идей. Эта идеологическая смесь, возникшая в результате реакции венгерского общества на радикализм Иосифа II, в 1790–1792 годах едва не вызвала новое столкновение Венгрии с Габсбургами. Умиротворение венгров стало одной из главных задач нового императора Леопольда II.
* * *
В отличие от покойного брата, Леопольд в совершенстве владел искусством divide et impera (разделять и властвовать). Ему удалось сыграть на внутривенгерских противоречиях и, умело сочетая политику кнута и пряника, в считанные месяцы усмирить непокорное королевство. Хватило нескольких, хоть и значительных, уступок: отмены налоговой реформы, уничтожения кадастров, возвращения латыни статуса официального языка и т. д. Корона св. Стефана была торжественно возвращена в Венгрию. Духом примирения проникнут и манифест Леопольда, изданный по случаю его коронации в качестве венгерского короля 15 ноября 1790 года. Сейм, в свою очередь, проявил подчеркнутую лояльность короне, избрав новым палатином (наместником) Венгрии эрцгерцога Александра Леопольда – одного из сыновей императора. (Эта традиция сохранялась вплоть до революции 1848 года; так возникла одна из младших ветвей Габсбургов – венгерская).
Успехи императора были связаны с заработанным им к тому времени в Европе авторитетом умелого и либерального правителя, каковым Леопольд зарекомендовал себя за четверть века, проведенную им в Великом герцогстве Тосканском. Пьетро Леопольдо, как называли его здесь, был, несомненно, одним из лучших правителей, когда-либо владевших этой итальянской провинцией, унаследованной им от отца – Франца I Стефана. Герцог упорядочил внешнюю и внутреннюю торговлю, введя единый торговый сбор, что способствовало оживлению экономики Тосканы. Была создана передовая для того времени система социальной помощи, открыто множество новых больниц, осушены болота, служившие рассадником лихорадки, пропагандировалось оспопрививание и другие профилактические меры. Леопольд запретил пытки, упростил судопроизводство, а свод тосканских законов, опубликованный в 1786 году, служил образцом для многих европейских государств. А вот в области церковной политики герцог, настроенный не менее реформаторски, чем его брат, благоразумно воздержался от радикальных мер, поскольку понял, что в Тоскане, где влияние церкви было чрезвычайно сильным, преобразования йозефинистского толка не вызвали бы ничего, кроме всеобщего возмущения.
Действия Леопольда были продиктованы его либеральными убеждениями, которые в чем-то перекликались со взглядами Иосифа II, но были куда более последовательными. Незадолго до вступления на императорский престол Леопольд писал сестре Марии Кристине: «Я убежден в том, что государь, даже наследственный, – лишь представитель своего народа, ради которого он живет и которому обязан посвящать свой труд и свои заботы; я верю в то, что каждая страна должна иметь законодательно закрепленные отношения или договор между народом и государем, ограничивающий полномочия последнего, так что в случае, если монарх не подчиняется законам… повиновение ему перестает быть долгом подданных». В этих словах заключена вполне законченная либерально-конституционалистская программа, В отличие от своего предшественника, император Леопольд признавал суверенитет народа и его право контролировать действия государя.
Именно Леопольдом II начинается традиция габсбургского либерализма, выразителями которой в XIX веке стали двое его сыновей – эрцгерцоги Карл и Иоганн, а позднее (с некоторыми оговорками) кронпринц Рудольф, сын Франца Иосифа I. Ни одному из названных лиц не удалось в сколько-нибудь значительной степени воплотить свои идеи в жизнь – по крайней мере в масштабах всей страны. Тем не менее само существование либеральной альтернативы способствовало переходу к конституционной монархии при Франце Иосифе, постепенному приспособлению политической и административной системы габсбургского государства к требованиям новой эпохи. Смягчив негативный эффект, вызванный радикально-деспотическим реформизмом старшего брата, Леопольд II не успел приступить к осуществлению собственных либеральных замыслов. В конце февраля 1792 года он простудился, начался скоротечный плеврит, и 1 марта 44-летний император умер. Через пять дней, спустя ровно два года после его прибытия в Вену, тело Леопольда II было похоронено рядом с несколькими поколениями его предков в склепе венской церкви капуцинов. Скоропостижная смерть не позволила императору дать ответ на вопрос, становившийся главным для австрийской политики: какой курс избрать по отношению к Франции, где набирала обороты машина революции?
Исходя из своих убеждений, Леопольд поначалу не видел в событиях во Франции ничего вредного и опасного. Косность и коррумпированность французской монархии были для него столь же очевидны, как легкомыслие и стяжательство сестры императора Марии Антуанетты и слабость ее мужа Людовика XVI. Передача законодательной власти в руки народных представителей, предусмотренная либеральной французской конституцией 1791 года, при сохранении за монархом исполнительной власти и ряда других полномочий, вполне соответствовала взглядам самого Леопольда. Однако умеренное крыло французских революционеров постепенно оттеснялось на задний план радикалами, со стороны которых все чаще звучали угрозы в адрес королевской семьи. Это уже не могло не вызывать беспокойства в Вене.
