Гастон Доррен - Лингво. Языковой пейзаж Европы

Скандинавы, чьи языки несильно отличаются от английского, тоже используют возвратные притяжательные местоимения (так они по-научному называются). По-шведски sin cykel может означать his (own) bike или her (own) bike, в зависимости от того, является ли субъектом предложения мужчина или женщина. Скандинавы используют возвратные притяжательные местоимения только в третьем лице, а славяне пошли на шаг дальше и применяют их в первом и втором лице тоже. В результате получается безупречно логичная система, которая тем не менее совершенно сбивает с толку носителей английского. По-украински I grab my bike будет не Беру мій велосипед, хотя мій действительно означает my. Правильнее будет сказать Беру свій велосипед, используя то же самое слово свій, которое выше использовалось в смысле his/her. Когда свій относится к субъекту I, оно автоматически означает my. Следуя той же железной логике, украинцы используют одно слово, себе, для замены целого эшелона английских слов: myself, yourself, herself, himself, itself, oneself, ourselves, yourselves и themselves. Что означает себе в каждом конкретном случае, зависит от субъекта предложения.

Завидная точность и краткость. Жаль, что в английском нет эквивалента украинскому свій и шведскому sin, не говоря уж об универсальном себе. В Cредние века в английский язык проникло множество скандинавских слов, включая такие полезные, как egg (яйцо), they (они) и oaf (болван). Как жаль, что жителям средневековой Англии не хватило здравого смысла позаимствовать и такое полезное скандинавское местоимение.

 Украинцам нравится думать, что слово cossack заимствовано из украинского, а не из русского, потому что в их языке слово пишется через о – козак, а в русском через а – казак. Но если проследить корни этого слова, то оно пришло из турецкого.

 Себе – как обсуждалось выше – это слово могло бы заменить множество других слов: myself, yourself, herself, himself, itself, ourselves, yourselves и themselves.

Маленькие языки не всегда обречены на гибель. Спасительную роль может сыграть полная или частичная политическая независимость их носителей, как в Монако, Ирландии или Гагаузии. А далматинского малыша спасти не удалось. Но даже смерть не всегда ставит точку – два кельтских языка (корнский и мэнский) практически восстали из гроба.

Трудно сочувствовать сверхбогатым людям, обосновавшимся в средиземноморской налоговой гавани Монако, но жалость к их детям может и шевельнуться, когда узнаешь, каково им приходится в школе. Если родителям достаточно знать английский или французский, то детям так легко не отделаться: им придется оттрубить семь лет в школе, изучая монегасский.

Монегасский! Небольшой диалект лигурийского, который, в свою очередь, всего лишь диалект итальянского. Родной язык примерно сотни человек, которые большую часть времени говорят по-французски. Этот язык вы не услышите ни по радио, ни по телевидению. А публикации на нем сводятся к выпуску календарей да переизданию патриотических стихов Луи Нотари, единственного известного писателя княжества. Монегасский вынужден обходиться без собственной Википедии – унижение, которого избежали даже скотс и мэнский, да и другие малые языки, которые не попали в эту книжку, – мирандский, понтийский греческий и выруский. Им не пользуется ни одна официальная организация даже в самом Монако. Короче, это язык, на котором едва ли говорит еще кто-либо где-либо, помимо школьников на уроках монегасского.

В таком суровом испытании бедные дети должны винить Жоржа Франци (1914–1997). Этот каноник кафедрального собора Монако был крайне удручен надвигающейся гибелью своего любимого диалекта. Но в отличие от большинства носителей исчезающих языков Франци имел на руках козырного туза: знакомство с князем Монако Ренье III и его супругой кинозвездой Грейс Келли. И вот пожалуйста: в 1976 г. Его Светлость соблаговолил издать указ, согласно которому монегасский язык стал обязательным для изучения во всех школах по всему княжеству (на всех его двух квадратных километрах!).

Конечно, можно только приветствовать подобные усилия по сохранению исчезающих языков. Но здесь есть одна странность: во Франции – стране, к которой Монако практически во всех отношениях принадлежит, – не делается ничего подобного для сохранения языков меньшинств. Там миллионы людей говорят на множестве региональных языков – от баскского, эльзасского и окситанского до бретонского, каталанского и фламандского. Но изучать эти языки в школе? Да никогда!

 В английском нет заимствований из монегасского, да и в других языках, скорее всего, их нет. Английское прилагательное Monégasque (монакский), которое на первый взгляд никак не связано с Monaco, образовано от местного слова Monegascu.

 Stincu или purpassu – икра (ноги), по-английски calf. Было бы гораздо удобнее, если бы анатомический термин в английском не совпадал с названием теленка (calf).

Пребывание на грани смерти обычно сильно меняет человека: невозможно остаться прежним, взглянув на жемчужные врата. Это верно не только для каждого из нас, но и для языков.

Взять хоть ирландский гэльский (для краткости будем называть его просто ирландским). Это неординарный язык, даже если забыть о том, что он практически побывал в коме. Он гордится самой старой – после греческого – литературной традицией среди живых европейских языков. Еще в V в. нашей эры, когда жители Британии и континентальной Европы страдали от набегов неграмотных германцев, в Ирландии образованные люди сочиняли стихи на своем языке.

Но ирландский замечателен не только своей родословной. Он невероятно своеобразен и с лингвистической точки зрения. Если английский и языки континентальной части Центральной и Западной Европы настолько сильно влияли друг на друга, что приобрели целый ряд общих грамматических характеристик, которые лингвисты называют среднеевропейским стандартом, то ирландский развивался совершенно независимо. Как, кстати говоря, и другие кельтские языки, за частичным исключением бретонского. Эти языки, хотя и несут на себе черты фамильного сходства, тем не менее существенно отличаются от остальных индоевропейских родственников.

Еще одной особенностью ирландского является его фонология. Конечно, носители большинства языков по-своему шепелявят, шипят и хрипят, но три гойдельских языка (ирландский, гэльский, мэнский), которые вместе образуют подгруппу кельтских, делают со своими согласными такие необычные вещи, что их трудно описать обыденными словами. Достаточно сказать, что почти каждая согласная может быть произнесена одним из двух способов и что от этого зависит смысл многих слов.

Но как же случилось, что такой древний и самобытный язык оказался на грани гибели?

Ирландия, как и многие другие европейские страны, довольно рано перестала быть моноязычной: христианская церковь принесла с собой латынь; викинги, основавшие Дублин и другие города, говорили на древнескандинавском; британские захватчики – на нормандском и английском. Тем не менее ирландский оставался языком большинства населения, а элиты иностранного происхождения подвергались ирландизации. Однако в конце XVI в. ситуация изменилась. Правители Англии решили окончательно подчинить себе своих западных соседей и осуществили этот коварный план. К XVII в. они контролировали уже всю территорию Ирландии. Частые восстания жестоко подавлялись. За полтора столетия существенная часть кельтского населения – по некоторым оценкам, до трети – была либо убита, либо изгнана. Одновременно в Ирландии, по мере конфискации земли и раздачи ее британским колонистам, увеличивалось количество носителей английского и англо-шотландского. Более того, новое законодательство запрещало католикам (другими словами, носителям ирландского) владеть землей и брать ее в аренду, голосовать, получать образование, приобретать профессию и даже жить на расстоянии ближе восьми километров от крупных городов. Одним словом, большую часть населения намеренно лишили средств к существованию.

В XIX в. переход от ирландского языка к английскому был существенно ускорен Великим голодом. Несколько неурожаев картофеля подряд привели к кризисной ситуации, борьба с которой велась настолько неумело, что некоторые британские политики язвительно говорили о политике истребления. Всего за несколько лет от голода и его последствий умерло около миллиона человек, а еще больше людей эмигрировало, спасаясь от этой участи. Причем в обеих категориях было непропорционально много носителей ирландского. Сельское население продолжало сокращаться еще десятилетия после окончания голода. К моменту образования в 1922 г. Ирландского Свободного государства только несколько сотен тысяч из четырех миллионов его граждан говорили на ирландском. Причем большинство носителей ирландского оказались маргинальными во всех отношениях: они были бедны, малообразованны и жили в удаленных районах сельской местности.