В XIX в. переход от ирландского языка к английскому был существенно ускорен Великим голодом. Несколько неурожаев картофеля подряд привели к кризисной ситуации, борьба с которой велась настолько неумело, что некоторые британские политики язвительно говорили о политике истребления. Всего за несколько лет от голода и его последствий умерло около миллиона человек, а еще больше людей эмигрировало, спасаясь от этой участи. Причем в обеих категориях было непропорционально много носителей ирландского. Сельское население продолжало сокращаться еще десятилетия после окончания голода. К моменту образования в 1922 г. Ирландского Свободного государства только несколько сотен тысяч из четырех миллионов его граждан говорили на ирландском. Причем большинство носителей ирландского оказались маргинальными во всех отношениях: они были бедны, малообразованны и жили в удаленных районах сельской местности.
Тут-то ирландский и оказался на краю бездны? Нет, дальше было еще хуже. Для националистов язык всегда был символом принадлежности к Ирландии. Придя к власти и желая возродить ирландский за счет английского, они стали проводить неподходящую для этой цели политику. Они превратили последний оплот ирландского – цепочку поселений вдоль западного побережья – в юридическое образование под названием гэлтахт в надежде, что оттуда язык сможет завоевать всю страну. Для ускорения процесса были предприняты попытки перевести образование по всей республике на ирландский язык. Но из-за нехватки учебников и квалифицированных преподавателей ничего не вышло. В конце концов от преимущественного преподавания на ирландском отказались, введя взамен обязательные уроки ирландского с преподаванием остальных предметов на английском.
Как ни удивительно, но в то время большинство сталкивалось с ирландским только в школе. За пределами гэлтахта все официальные объявления (даже дорожные указатели), образование, церковные службы и средства массовой информации были за редким исключением только на английском. В итоге в головах большинства ирландский воспринимался как язык прошлого, символ стародавней кельтской идиллии, а не язык, пригодный для современной жизни, не говоря уж о будущем.
Тем временем гэлтахт начал интегрироваться в Ирландию, где шла быстрая модернизация. Низкие цены на недвижимость привлекли в сельскую местность множество носителей английского, и вскоре бытовым языком общения там стал английский. В то же время некоторые носители ирландского в поисках работы переехали в города, и их дети росли уже не в ирландскоговорящей среде. В 1970-е казалось, что исчезновение ирландского неизбежно. Когда в 1973 г. Ирландия присоединилась к ЕС, правительство даже не потребовало добавления ирландского к списку его рабочих языков.
Вот когда язык был уже на волосок от гибели. Сначала его, беднягу, забил до бесчувствия колониальный громила, потом неумелый националистический врач не смог поставить его на ноги. Конец казался неизбежным. Если язык поддерживается только на школьных занятиях, а в повседневных разговорах с близкими и для других социальных контактов не используется, он явно доживает последние дни.
На велосипеде по гэлтахту – подъем всегда труден.
Gaeltacht: Sludge G/flickr.
Спасла ирландский инициатива снизу. На помощь ему пришли не только родные носители, но и примкнувшие к ним носители английского, которые хотели восстановить историческую справедливость и вернуть ирландский язык на его законное место. Гэлтахт продолжал становиться все менее ирландским, но Ирландия в целом шла к двуязычию. В 1972 г. началось государственное радиовещание на ирландском. В то же самое время стало расти число школ с преподаванием на ирландском языке (Gaelscoileanna). Таких школ в стране сейчас около 15 %, причем примерно половина из них – за пределами гэлтахта. В 1997 г. начал работать ирландский телеканал – Teilifís na Gaeilge (ныне TG4). Начиная с 2003-го госучреждения обязаны общаться с населением на обоих официальных языках. В 2007-м ирландский стал официальным рабочим языком ЕС.
Но, как уже было сказано, взглянув смерти в лицо, человек меняется – изменился и ирландский. Из тех примерно 90 000 человек, в чьей повседневной жизни присутствует ирландский, все большее число составляют городские высокообразованные жители, для которых ирландский – второй язык, и он у них – как бы это поделикатнее выразиться? – не совсем такой, каким был раньше. Некоторые вежливо называют его городским ирландским, другие насмешливо именуют Gaelscoil (школандским), ломаным и даже пиджином.
Разница довольно существенна. Как отметил несколько лет назад лингвист Брайан О’Бройн, городские жители, для которых ирландский является вторым языком, с трудом понимают носителей, а носителей – по большей части сельских жителей – раздражает произношение горожан. Он проанализировал ситуацию и обнаружил, что горожане упрощают две наиболее яркие особенности языка: одну – фонологическую, а другую – грамматическую. Нельзя сказать, что упрощения проводятся последовательно, но тенденция очевидна.
Чтобы представить себе, насколько ошеломляющим было его открытие, давайте примерим аналогичные изменения на английский язык. Что касается произношения, то представьте себе, что существенная и все увеличивающаяся группа носителей перестает различать rib и rip, bag и back, а также raise и race. А для грамматической аналогии представим, что они станут обращаться со многими неправильными глаголами, как с правильными, так что, например, вместо rose будут говорить rised, вместо won – winned, а вместо threw – throwed. От таких новшеств приверженцев традиций бросит в дрожь. А новаторы, со своей стороны, начнут испытывать трудности при расшифровке таких слов, как torn, bred и underwent, – они-то будут говорить teared, breeded и undergoed.
Вы можете возразить, что эти новаторы никакие не новаторы и должны просто перестать валять дурака. Но языковые изменения на редкость демократичны. Когда достаточное число людей начинает полагать, что прошедшее время от dare – это dared, исходная форма – durst – исчезает (как оно и произошло на самом деле), независимо от душевных терзаний остального населения. Обычно такого рода различия возникают между представителями разных поколений. А вот с ирландским раскол произошел между городскими и деревенскими жителями. И поскольку в численном отношении первые – на подъеме, а последних становится все меньше, то у новшеств есть все шансы стать новой нормой.
Так можем ли мы сказать, что ирландский чуть было не умер, а теперь возрождается? Отчасти да. Но, пожалуй, правильнее будет сказать, что традиционный ирландский умирает, а на его место приходит школьный ирландский.
Среди заимствований из ирландского такие слова, как slew (поворот), galore (в изобилии) и trousers (брюки). Часто трудно различить, какие слова пришли из ирландского, а какие из шотландского.
Bothántaíocht – дружеские посиделки с переходом из дома в дом.
Признайтесь: слово гагаузский трудно воспринимать всерьез. То ли оно с гусями связано, то ли что-то про леди Гагу, в общем, можно придумать кучу всего, но в голову не придет, что это название языка. Может быть, тут вопрос в привычке? Слова финский и чешский тоже казались бы нам забавными, напоминая о бандитских ножиках и детской спортивной обуви, если бы мы не слышали их достаточно регулярно? И наоборот, мы быстро привыкли бы к языкам с названиями гагаузский, белуджский и мазандеранский, если бы регулярно бывали в Гагаузии, Белуджистане и Мазандеране?
Может, и так. Но самим гагаузам это название тоже не всегда нравилось. В прошлом они называли себя греками (хотя по-гречески не говорят) или болгарами-христианами (что довольно странно, потому что никак не выделяет их среди других болгар, – они же все христиане, да и по-болгарски гагаузы не говорят). Когда в XIX в. настоящие болгары назвали их гагаузами, они поначалу оскорбились. Но, добившись в 1994 г. собственной автономии в составе румыноговорящей Молдовы, назвали эту автономию Гагаузией – обидный оттенок, видно, уже пропал.
Выпуск марок поставлен в Гагаузии на промышленную основу. Пристрастия гагаузов разнообразны и могут показаться странноватыми.
На этой новообразованной территории (чуть больше Лондона с предместьями) преобладают гагаузы. Здесь около 150 000 человек говорит на гагаузском языке, который сильно напоминает турецкий. Сходство настолько сильное, что носители нормативного турецкого практически понимают гагаузскую речь, если не учитывать периодически мелькающие то там, то тут болгарские и русские заимствования. Но подобно тому, как немцам кажется смешным нидерландский, а нидерландцы, в свою очередь, хихикают над африкаанс, так и туркам иной раз трудно не смеяться над гагаузским.
