ФА. 2249/12. Зап. Ремшуева Р. П. в 1975 г. в д. Мяндусельга от Савельевой П. С.
Сюндю за хвост таскает
74
Syndyy kuuneltih, sanottih, buite kuuluu, a en tiije kuuluu vai ei kuulu – minä sidä ne ispitala…
Yksi briha tuli da ezmäizikse vie raskazi: “Neicykät, lähtemmö Syndyy kuundelemah“. Minä duumaicen: minä en lähte, minä varoan. Illalla, jo coasun yhtentostu aigoa – enne ei kuulu, sanottih. En tiije, kuuluu vai ei kuulu. Ezmäizekse roskazi segä. Mendih, – sanou, – neicykät Syndyy kuundelemah, istavuttih lehmän nahkal. A se kiertih, stobi ei Syndy ottas heidy, a händy jätettih kierdämättäh, lehmän. Syndy tuli, – sanou, – händäs gu shvafaldi, lähti heidy kyleä myö taskaimah! “Avoi-voi-voi! Minä, kaco, en lähte!“ Ei niken ni lähdetty, ezmäkse gu strassaicci gu!.. A muga sanottih, što kuuluu, ga minä en tiije… Rostaniloil kävyttih… Sanottih što kuuluttih, što kus svoad’bu libo kus, libo pokoiniekku, libo midä predves’ajet… En tiije, mi se oli…
Se ennen Rastavoa, tänäpäi on Synnyn päivy, a huomei jo on Rastavu. Sit on, toine Synnyn päivy on – tänäpäi on Synnyn päivy, huomei on Vieristy. Muga enne lugiettih… Pastettih, tulles pastettih kyrzeä. Minä mustan: mama pastoi kyrzät: Syndy tulou, pideä kyrzeä pastoa. A konzu lähti, sit pastettih kokkoi, sanottih: pidäy sukan n’okat pastoa Syndyl lähtijes, eiga jallat kylmetäh, kunne lähtöy. Kokkoi! Se oli psenol libo hernehel, nenga kokkoi loaittih. Minä mustan, mama sanoi: “Huomei pidäy pastoa Synnyl sukann’okat“. A kyrzeä pastau ga se vroode gu tulou, ga ei jallat kylmetä sit – hattarat, Synnyn hattarat…
Mama net kai obicait pidi: ligavetty Synnyn stobi sil promezutkal pihal ei koattu. Sanoi: “Ligoa pertispäi ne nosit’ pihal“. Tuhkat otettih ga sincois i piettih. A ligaveit tahnuoh koattih. Ei, ei! Sen minä mustan ylen hyvin, mama meijän ylen stroogo sen sobTudala, stobi ei viijä ligoa pihal Synnynmoas.
Сюндю слушали, говорили, будто слышно, а не знаю, слышно или не слышно, я этого не испытала.
Один парень пришёл да сказал: «Девчонки, пойдёмте Сюндю слушать». Я думаю: я не пойду, я боюсь. Вечером, уже часов в одиннадцать – раньше не слышно, говорят. Не знаю, слышно или не слышно. Сначала он им рассказал: «Пошли, – говорит, – как-то девчонки Сюндю слушать, сели на коровью шкуру. А круг обвели, чтобы Сюндю их не забрал, а хвост оставили не обведённым. Сюндю пришёл, – говорит, – да хвост как схватил, пошёл их по деревне таскать!» «Ой-ой-ой! Я-то уж не пойду!» Никто и не пошёл, раз сначала настращал!.. А так говорили, что слышно, но я не знаю… На росстани ходили. Говорили, что слышалось: где свадьба, или где покойник, или что предвещает… Не знаю, что это.
Это до Рождества, сегодня – день Сюндю, а завтра – Рождество. Потом есть другой день Сюндю – сегодня день Сюндю, завтра Крещение. Так раньше говорили… Пекли, к приходу пекли блины. Я помню, мама испекла блины: Сюндю придет, надо блины испечь. А когда уходит, тогда пекли продолговатые пирожки, говорили: надо концы носков испечь для Сюндю перед уходом, а то ноги замерзнут, когда пойдет. Продолговатые пирожки! Их с пшеном или с горохом делали. Я помню, мама говорила: «Завтра надо для Сюндю концы носков испечь». А блины печёт, дак это вроде как придет, чтобы ноги не замерзли – портянки, портянки для Сюндю.
Мама все эти обычаи соблюдала: грязную воду в этом промежутке на улицу не выливали. Говорила: «Грязь из дома на улицу не носить!» Золу снимали, дак в сенях и держали. А грязную воду в хлев выливали. Нет, нет! Это я очень хорошо помню, мама наша очень строго это соблюдала, чтобы не выносили на улицу грязь во время земли Сюндю.
ФА. 3067/27-30. Зап. Конкка А. П в 1987 г. в д. Декнаволок от Захаровой Д. Н.
Собачка Сюндю лает
75
Enne Syndyy kuuneltih! Menin Syndyy kuundelemah Mecceläs, neicukkannu olles. Minul interesno, kunna miehel puutun. Menin kuundelemah Syndyy. Koiraine haukumah rubei teäpäi, Lahtespäi! Koiraizen sen cakkain: “Midä sinä minul Lahtespäi haukumah rubeit! Minä en tahto tänne nizasto, Lahten curah!“ A hämmästyin!.. A yksikai vet’ tänne puutuin, pravvan ozutti koiraine! Vai rävskyy, vai rävskyy! Riihen kynnyksel kuundelin. Yksinäh kävyin, huondeksel aijoi, kuni kai moatah.
Syndyy kuunellahgi lähtiel, kävdih, kävdih, ga ei pie mennä – opasno on! Nouzou! Nouzou lähties! Villaine nouzou muzikku! Syndyy ei pie järvel kuunella. Riihen kynnyksel se ladno, ei muga varavuta. Dai tiesoaroil kävväh toze, kus on äijy dorogoa, lähtöy. Sit toze.
Syndy se nouzou gu heinysoatto lähties. Veis nouzou. Naverno vedehine gi on. A loadieteh gu heinysoatto.
Synnyl vai’Г oi pastetah. Ugos’aijah Syndyy. Pannah Jumaloilluo. Santah, tulou syömäh, ga en tiije. Jumala tietäh! Enne kai opittih! A nygöi eigo tule Syndy, eigo tule ken tänne. Vie varatah meidy, ei tulla.
Synnynmoan aigah soboa ei pesty, eigo lattieloi. Enne kai jo oldih pestyt.
Раньше Сюндю слушали! Пошла Сюндю слушать в Меччелице. Девочкой была. Мне интересно, куда замуж выйду. Пошла Сюндю слушать. Собачка залаяла отсюда, со стороны Лахты! Собачку ту выругала: «Что это ты мне из Лахты залаяла! Я сюда не хочу ни за что, в Лахту!» А испугалась!.. А все равно ведь сюда вышла, правду собачка показала! Тявкает только, тявкает! На пороге риги слушала. Одна ходила, рано утром, пока все спят.
Сюндю слушать и на прорубь ходили, ходили, но не надо ходить – опасно! Поднимается! Поднимается из проруби! Волосатый мужик поднимается! Сюндю не надо на озере слушать! На пороге риги – это ладно, не так страшно. И на перекресток ходят тоже, где много дорог расходится. Там тоже.
Сюндю – он поднимается как копна сена из проруби. Из воды поднимается. Наверно, это водяной и есть. А показывается как копна сена.
Для Сюндю блины пекут. Угощают Сюндю. Кладут к иконам. Говорят, приходит есть, но не знаю! Боги знают! Раньше все пробовали! А сейчас ни Сюндю не придет, никто не придет сюда. Еще нас боятся, не придут.
Во время земли Сюндю белье не стирали и полы не мыли. Уже заранее все было вымыто.
ФА. 3463/27-35. Зап. Иванова Л. И., Миронова В. П. в 2000 г. в д. Лахта от Артамоновой M. Н.
II. Образы хозяев леса в карельской мифологической прозе
Лес в жизни и мировоззрении карелов
Две огромные стихии, водная и лесная, окружали любую карельскую деревню. Жизнь карела непосредственно была связана и во многом зависела именно от них. Поэтому необходимо было установить контакт с этими стихиями и даже по возможности подчинить их себе.
Человек на ранних стадиях развития, чувствуя свое бессилие перед природными явлениями, обожествлял непосредственно воду и лес, а позже, по мере освоения этих пространств, заселил их богами и духами-покровителями. Система поклонения духам-хозяевам этих двух природных стихий в чем-то схожа, но в ней гораздо больше различий.
В Ветхом Завете сказано, что Земля изначально была вся покрыта водой: «Дух Божий носился над водою» (Быт. 1:2). И лишь после того, как было организовано временное пространство (тьма отделена от света, ночь ото дня), Бог занялся организацией пространственного локуса, сначала вертикального: «И сказал Бог: да будет твердь посреди воды, и да отделяет она воду от воды. И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью… И назвал Бог твердь небом» (Быт. 1:6–8). Затем организуется горизонтальное пространство: «И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так. И назвал Бог сушу землею, а собрание вод назвал морями» (Быт. 1:9-10). И лишь потом земля засеивалась зеленью и деревьями. Именно такая трактовка древних событий отражена в мифах всех финно-угров, в том числе и карельских рунах: герой-демиург (чаще это Вяйнямейнен) плавает по водам, затем из яйца (чаще утки) создает небо, землю, небесные светила, а затем произрастает зелень[217].
Изучая строение Вселенной в фольклорных текстах, исследователи приходят к выводу, что «горизонтальные и вертикальные оси в мифологических представлениях отождествлялись или сопоставлялись. Вертикальная ось (верх-середина-низ) доминировала над горизонтальной»[218]. При этом трехчленная (вертикальная модель) считается более древней, а двухчленная (горизонтальная), в которой человеческий мир отделяется от иного каким-либо пространством, более поздней.
Мифологические рассказы повествуют нам уже о бытовом освоении этих пространств человеком, о том, как он вписывался в этот мир и уживался с хозяевами параллельных миров.
Водное пространство человек осваивал очень осторожно, стараясь лишний раз не тревожить его духов. И это было возможно, потому что передвигался по воде карел на лодке, только днем и без лишнего шума. Брал воду, полоскал белье, лишь попросив сначала прощения за беспокойство, и только с прибрежных камней или мостков, которые были одновременно и связующим звеном между чуждым водным пространством и родной землей, и в то же время – границей, переступать которую было запрещено обеим сторонам. Самым серьезным вмешательством в дела водных хозяев было забрасывание сетей, именно в такие моменты случались курьезы, и в снасти попадались дети духов воды, такие же беспечные во время купания, как и человеческие.
С лесом все обстояло гораздо сложнее. С одной стороны, на самом «лесном царстве», на его хозяевах однозначно лежала печать иного, чуждого, опасного для людей мира. Именно mecän izändy (хозяин леса) как никакой другой дух близок к нечистой силе, к образу karu (черта), очень часто карел ставил между ними знак равенства и в названиях, и во внешности, и в функциях.
Между тем человек вынужден был внедряться в это чуждое и опасное пространство. Для строительства любой деревушки приходилось вырубать деревья, захватывая у леса и его хозяев землю и делая ее своей. Через лес проходили все дороги и тропы из селения в селение. В лесу вырубались пожоги для сеяния репы и зерновых, собирались ягоды и грибы. Там были все покосы и пастбища для животных. Наконец, охотник за пропитанием должен был идти именно туда. Таким образом, человек, сам того не желая, постоянно покушался на владения и богатства хозяев леса, которым, соответственно, было за что обижаться на людей.
