Следующая волна гувернеров – французские эмигранты, бежавшие от революции, которые, как пишет Ключевский:
…с ужасом увидели успех религиозного и политического рационализма в русском образованном обществе. Тогда начинается смена воспитателей русской дворянской молодежи. На место гувернера-вольнодумца становится аббат-консерватор и католик… Католическое, именно иезуитское, влияние и становится теперь на смену вольтерьянства.
О значительной, хотя и кратковременной роли иезуитского образования в русской истории уже говорилось, поэтому сразу же привожу вывод историка, обнаружившего среди осужденных по делу 14 декабря немалое число лиц, обучавшихся у иезуитов, в частности выпускников элитарного пансиона аббата Николя в Петербурге:
Кажется, католическое иезуитское влияние, встретившись в этих молодых [людях] с вольтерьянскими преданиями отцов, смягчило в них и католическую нетерпимость, и холодный философский рационализм; благодаря этому влиянию сделалось возможным слияние обоих влияний, а из этого слияния вышло теплое патриотическое чувство, т. е. нечто такое, чего не ожидали воспитатели.
Подполковник Сергей Муравьев-Апостол, сменивший Пестеля во главе Южного общества, до 13 лет не знал русского языка, поскольку обучался в Париже в пансионе Гикса, а уже через два года воевал с французами. Это о таких, как он, известный русский писатель Сергей Аксаков в одном из своих юношеских стихотворений написал: «Клянем французов мы французскими словами», а тот же Ключевский сказал: «Отцы были русскими, которым страстно хотелось стать французами; сыновья были по воспитанию французы, которым страстно хотелось стать русскими».
В 17 лет выпускник французского пансиона Гикса Сергей Муравьев-Апостол стал уже штабс-капитаном, имел три боевых ордена и золотую шпагу за храбрость, проявленную в войне против Наполеона.
Из 121 декабриста, обвиненного властью, бóльшая часть училась у иностранцев. Если не за границей, то в пансионах, если не в пансионах, то дома у гувернера. Князь Сергей Трубецкой, видный член тайного общества, учился дома у иностранцев. Также дома у иностранных гувернеров-французов учился князь-декабрист Евгений Оболенский, поменявший за время обучения 18 иностранных учителей. Подобных примеров, как подмечает Ключевский, множество.
Еще одним важным фактором, повлиявшим на мировоззрение и психологию декабристов, стали, конечно, походы русской армии в Европу. Как и Муравьев-Апостол, большинство заговорщиков оказались людьми военными и принимали самое активное участие в боевых действиях. Вдобавок к воспитанию, полученному от иностранцев, это были люди, которым довелось не просто увидеть Европу своими глазами и сравнить увиденное с российской действительностью, но и прямо влиять на европейские события.
Большинство декабристов уже испытали себя в реальном «деле». Роль освободителей и вершителей судеб европейских народов была им знакома. Кому, как не им, казалось, принадлежит право решить теперь и судьбу России.
В 1815 году Жозеф де Местр, посланник Сардинского королевства, уверял Александра I в том, что «иезуиты – это сторожевые псы верховной власти» и что они «поставлены, как громадные альпийские сосны, сдерживающие снежные лавины». Ровно через десять лет, в 1825 году, оказалось, что иезуиты, ничуть не стремясь к этому, сумели из благополучных русских аристократов вылепить целую плеяду революционеров, то есть сами во многом спровоцировали снежную лавину, едва не погубившую верховную власть.
Материалы следствия. О том, как рыцарь Вашингтон на Киевской дороге мешок секретных инструкций потерял
О событиях 14 декабря в России писали много. На этой бесконечной книжной полке можно найти все что угодно – от скучнейших научных трактатов, напичканных изречениями основоположников марксизма-ленинизма, до лирических стихов. Заговор декабристов – это тот редкий в русской истории эпизод, когда архивных материалов, а тем более мемуаров, где изложены самые разнообразные версии событий, хватает на любой вкус.
Наиболее достоверным и объективным источником информации о декабристах до сих пор остаются протоколы заседаний следственной комиссии, созданной властью сразу же после восстания. Царские «следователи», точно такие же аристократы, как и арестанты, сталинские органы госбезопасности напоминали мало, а потому охотой на ведьм не занимались. Доказанным считалось только то, что удавалось подтвердить либо документально, либо опираясь на ряд убедительных свидетельств. Все остальное после изучения отметалось и в обвинительное заключение не входило.
Если декабристы были не профессионалами, а своего рода «любителями» в революционном деле, то следователей комиссии можно считать «любителями» в деле полицейском. Главными действующими лицами в комиссии поначалу являлись великий князь Михаил Павлович (младший брат императора), военный министр Татищев, действительный тайный советник князь Голицын, генерал-адъютанты Голенищев-Кутузов, Бенкендорф и Левашов. Это обстоятельство в немалой степени способствовало объективности расследования: нередко князь-следователь и князь-арестант хорошо знали друг друга, бывали ранее на одних и тех же светских раутах, заседали в одних и тех же масонских ложах.
За редким исключением князь-арестант мог позволить себе лишь о чем-то умолчать, но не считал возможным лгать. В свою очередь, князь-следователь не мог позволить себе подтасовать факты. Понятие о приличиях оставалось в силе, несмотря на то что теперь участники событий волею судеб оказались по разную сторону баррикад.
Комиссию интересовало все: история возникновения тайных обществ, их планы, персоналии и, конечно же, роль иностранного фактора. Все материалы комиссии попадали в руки императора, который и решал судьбу подследственного: отпустить, организовать очную ставку, посадить на хлеб и воду или, наоборот, разрешить арестанту пить за обедом вино. Кстати, в ходе следствия наказывали (ужесточением содержания) отнюдь не за политические взгляды, а за оскорбительную, с точки зрения комиссии, дерзость, проявленную на допросе, или редкие случаи откровенной лжи.
Думается, что, читая материалы следствия, Николай Павлович не раз мысленно корил за «политическую близорукость» своего старшего брата, на глазах у которого в течение десяти лет вызревал заговор. Вот, например, красноречивый фрагмент из протокола очной ставки капитана Синявина и корнета Ронова:
Ронов в 1823 году донес правительству, что Синявин сделал ему предложение вступить в тайное общество, занимающееся составлением конституции для России, но не был в состоянии сие доказать, ибо Синявин отперся, он (Ронов) был отставлен от службы как ложный доносчик, выслан из столицы и отдан под надзор полиции. Ронов свое показание подтвердил, Синявин отперся, утверждая, что он с Роновым говорил только вообще о тайных обществах, существующих в Италии, Германии и прочих странах Европы.
Изучая этот протокол, Николай I наверняка немало удивлялся работе либеральной российской полиции в годы правления Александра Павловича. Как видно из документа, власть сочла необходимым наказать доносчика и установить за ним надзор, но полностью проигнорировала при этом деятельность заговорщика. Как показали дальнейшие события, выводы новый государь сделал самые серьезные. Именно при Николае в России возникло полицейское государство, где доносить стало уже не опасно, а выгодно.
Из материалов следствия хорошо видно, как тайные общества постепенно развивались, наращивая силу и радикализм. Одно из самых первых тайных обществ, возникшее в 1816 году в среде гвардейских офицеров и носившее название «Союз спасения», тайным в полном смысле этого слова назвать было трудно. Первоначальный статут общества сильно напоминал масонские уставы, но по тем временам это был грех небольшой. К тому же общество поначалу являлось вполне благонамеренным, поскольку ставило перед собой лишь задачу «содействовать в благих начинаниях правительству в искоренении всякого зла в управлении и в обществе».
Через два года, опираясь уже не столько на масонский опыт, сколько на пример немецкого патриотического общества «Тугендбунд» («Tugendbund»), сыгравшего немалую роль в борьбе против французов, декабристы реформировали организацию, дали ей новое имя: «Союз благоденствия» – и уточнили свои цели. В частности, уже конкретно был поставлен вопрос о необходимости проведения в России конституционной реформы. Вместе с тем вера в либеральные устремления Александра I еще отчасти теплилась, поэтому слова о содействии благим начинаниям власти в документах общества сохранились. Лишь в 1821 году, раздираемый противоречиями и спорами, «Союз благоденствия» распался на две уже вполне революционные организации – умеренный Северный и гораздо более радикальный Южный союзы.
