Весной 1826 года в беседе с пьемонтским посланником в Петербурге господином де Салемом император Николай I, говоря о декабристах, утверждал, что они исповедуют те же принципы, что и карбонарии. И в определенной степени был прав. В длинном списке западных авторитетов, что оказывали влияние на политические взгляды декабристов, первыми стоят энциклопедисты, но и карбонарии занимают не последнее место. Во всяком случае, в материалах следственной комиссии карбонарии в том или ином контексте упоминаются не раз.
Иностранный след в деле декабристов члены комиссии изучали очень тщательно и доказательств западного влияния на заговорщиков нашли предостаточно. Иногда это влияние приобретало и карикатурные формы. Об этом свидетельствует хотя бы следующий фрагмент протокола:
Слушали: дополнительные ответы Бестужева-Рюмина, в коих объясняет, что он действительно говорил членам Славянского общества, будто бы князь Трубецкой показывал составленную им конституцию иностранным публицистам, которые оную совершенно одобрили, но что сие он сделал единственно для того, чтобы ее не осуждали и чтобы внушить более доверенности; сам же знает, что Трубецким сие никогда сделано не было.
Как видно, штемпель «одобрено за рубежом» на декабристов производил сильное впечатление.
Что же касается фактов прямого вмешательства иностранцев в подготовку восстания, то их следователям обнаружить не удалось. Хотя они к этому и стремились. След в этом направлении если и появлялся, то выглядел размытым, неубедительным и в конце концов обязательно исчезал. Служащий Коллегии иностранных дел Рейнеке на допросе, например, сообщил, что «князь Баратаев показывал ему законы ордена карбонариев, которого будто бы он в России назначается великим магистром». Приказ об аресте «магистра» отдали немедленно, но Баратаев обвинения в связях с карбонариями опровергал столь решительно, что следователи от дальнейших попыток выяснить правду отказались. Затем у следствия появилась информация о том, что заговорщики для связи с зарубежными тайными обществами отправили в Европу графа Полиньяка, но поскольку от посланца никаких известий к моменту восстания так и не пришло, и этот след оборвался.
В протоколе от 31 января находим ссылку на слова подполковника Сергея Муравьева-Апостола о том, что он «слышал, будто бы лорд Страдфорд Канинг, будучи в Варшаве, имел сношение с Польским обществом, коему обещал содействие Англии». Эта новость комиссию весьма заинтересовала, тем более что показания брата подтвердил и Матвей Муравьев-Апостол, уточнивший, что «обещанное содействие Англии состояло в денежном пособии». Резво пойдя по следу, следствие, однако, тут же зашло в тупик. Уже 22 февраля члены следственной комиссии рассмотрели документы, доказывающие, «что показания братьев Муравьевых-Апостол насчет сношения лорда Страдфорда Канинга в Варшаве с членами тайного общества и в Дрездене с генералом Княжевичем не заслуживают никакого внимания».
Согласно информации «из компетентных органов»:
…[лорд] был в Варшаве проездом два раза, следуя в Петербург и обратно в Англию, пробыл всего там только трое суток и ни в том, ни в другом пути через Дрезден не проезжал, и во все время пребывания в Варшаве и следования по Царству Польскому был сопровождаем весьма бдительным надзором, учрежденным как за ним, так и за всею его свитою, и не замечено, чтобы он к кому-либо в дом ездил или кого из поляков к себе принимал.
Так, благодаря надзору русских агентов, английский лорд, а вместе с ним и вся Великобритания оказались полностью реабилитированы.
В обстановке повышенной бдительности после неудачной попытки переворота иностранный след иногда находили в самом неожиданном месте. Семнадцатого июня 1826 года комиссия разбирала следующий курьезный эпизод:
Рапорт на имя Следственной комиссии окружного генерала 2-го округа Отдельного корпуса внутренней стражи генерал-майора барона Дельвига. Он доносит, что свояченицы его, вдовы, статской советницы Моисеевой, крепостной дворовый человек Павел Николаев, возвращаясь из города Тулы, куда он был послан в село Белино, нашел на большой Киевской дороге в 6 верстах от села Сергиевского запечатанный мешок, который он и доставил генерал-майору Дельвигу. По распечатании сего мешка барон Дельвиг нашел в оном, кроме писем, большею частью на польском языке писанных, три бумажки, похожие на ассигнации, и два паспорта, кои показались ему подозрительными и которые он потому и представляет при сем рапорте вместе с мешком и содержащимися в оном бумагами в Следственную комиссию.
По рассмотрении оказалось: мешок есть тот самый, в котором возвратили освобожденному от следствия по неприкосновенности к злоумышленному обществу графу Олизару взятые у него бумаги; три бумажки, похожие на ассигнации, суть действительно ассигнации польские 1794 года, а две бумаги, бароном Дельвигом паспортами называемые, суть дипломы какого-то тайного общества под названием «Алкивиад», писанные на французском языке и за подписанием многих вымышленных имен. В первом из сих дипломов тайное судилище общества объявляет, что Густав Олизар принят под именем Вашингтона и с достоинством рыцаря-меченосца; во втором оное же судилище поручает рыцарю-меченосцу Вашингтону специальную комиссию для учреждения Египетских гор, то есть на Волыни, в Подолии, Брацлаве и Украйне, по данным ему секретным инструкциям и для того дается ему право назначать старейшин гор и принимать членов. На сих дипломах не означено ни место, ни число. Все сии бумаги, за исключением партикулярных писем, комиссия в виду иметь не могла при рассмотрении бумаг графа Олизара, ибо все, подающие малейшее подозрение, всегда были отбираемы; вероятно, граф Олизар вложил оные в помянутый мешок уже после своего освобождения.
Названия рыцарей храмовых и меченосцев, кои в сих дипломах усматриваются, дают повод думать, что они относятся к обществу тамплиеров, о коем производится следствие в Варшаве, и потому комиссия положила: доведя о сем до высочайшего сведения, представить все бумаги, генерал-майором бароном Дельвигом присланные, его императорскому высочеству цесаревичу для дальнейшего по оным исследования.
Впрочем, можно не сомневаться, что рыцарю Вашингтону, потерявшему на Киевской дороге мешок секретных инструкций, и дальнейшее расследование никаких особых хлопот не доставило. Власть была слишком занята настоящим заговором, чтобы терять силы и время на фантасмагорические «Египетские горы» в степях Украины.
Следователей гораздо больше интересовал не египетский, а испанский след на юге империи.
Испанский рецепт для русской каши
Как хорошо видно из материалов все той же следственной комиссии, менее всего русским дворянам хотелось повторения кошмаров пугачевского бунта или французской революции. Практически каждый из арестованных в ходе своих показаний, кажется, вполне искренне осуждал «ужасы» французской революции. Даже самый радикальный из лидеров декабризма Пестель говорил: «Ужасные происшествия, бывшие во Франции во время революции, заставляли меня искать средства к избежанию подобных».
Другой декабрист, Бестужев-Рюмин, настаивал на том же: «Не хотели мы возбуждать народ к возмущению… Мы желали, чтоб переворот был непродолжителен и некровопролитен».
Отсюда особый интерес в среде декабристов к испанскому опыту и фигуре подполковника Рафаэля Риего. Испанский офицер, незадолго до того поднявший мятеж в армии, сумел добиться ограничения власти Фердинанда VII, созыва парламента и принятия в стране конституции. Революция в Испании, которую удалось осуществить, опираясь на несколько военных частей, представлялась заговорщикам гораздо безопаснее общенародной французской революции. Сохранить порядок в солдатской массе, привыкшей исполнять приказы, декабристам-офицерам казалось проще.
Бескровность испанского военного переворота импонировала всем, однако многие не верили в то, что успех восстания, начавшегося далеко от Мадрида, в Андалусии, можно повторить в России. Весь предшествующий русский опыт дворцовых переворотов свидетельствовал, что лучше всего удар нанести в столице. Руководитель «южан» Пестель в своих показаниях объяснял:
…Приступая к… революции, надлежало произвести оную в Петербурге, яко средоточии всех властей и правлений; а наше дело в армии и в губерниях было бы признание, поддержание и содействие Петербургу.
Сменивший Пестеля в руководстве Южным обществом Сергей Муравьев-Апостол, наоборот, считал, что проще начать вдалеке от столичной власти, выбрав лишь удобный для этого момент. Он и его сторонники утверждали, что «первая масса, которая восстанет, увлечет за собою прочие и что посланные войска против нас к нам же и присоединятся». Русский подполковник, ссылаясь на пример испанского подполковника, убеждал, что «революция будет сделана военная… без малейшего кровопролития».
