было сотворено Богом: «метафизический и гносеологический смысл конца мира и истории означает конец объектного бытия», «человек как нумен в начале, и человек как нумен в конце» [257].
Бердяев и другие русские религиозные философы, оказавшись на чужбине против своей воли, пробудили у многих западных интеллектуалов интерес к православной традиции. Одним из них был Оливье Клеман – видный французский богослов и профессор Свято-Сергиевского православного института в Париже. Будучи выходцем из атеистической среды, в 1951 году, в 30-летнем возрасте, он принял крещение в православной церкви. Св. Григорий Нисский, св. Максим Исповедник и философия Бердяева стали для него главными интеллектуальными ориентирами при осмыслении научной картины мира с христианских позиций. Свои мысли на этот счет он изложил в эссе «Смысл Земли. Заметки о православной космологии» (1967).
В отличие от большинства своих западных коллег, которые без колебаний отождествляли эволюцию с процессом сотворения мира, Клеман видел в ней последствие грехопадения, деформировавшего первичный порядок бытия: «то, что наука называет эволюцией, в духовном плане представляет собой процесс объективации, отчуждения первого Адама как всеобщего Человека, включающего все человечество и всю вселенную» [258]. Это отчуждение сказалось на всем, что мы видим в окружающем мире: «святые отцы, углубившись во множество библейских сведений, показали, что грехопадение представляло собой настоящую космическую катастрофу, затемнение райского модуса и возникновение нового способа существования во всей вселенной» [259].
Клеман подчеркивал, что «человек уже не видит подлинный мир – такой, каким его создал Бог во славе своей, – ибо в творении нам более не открывается Творец. Он видит вселенную по образу своего падения, он строит мир по образу своему… Появляются время истощения и смерти, пространство, которое разделяет и замыкает, непроницаемая детерминированная материальность – зеркало нашей духовной смерти» [260]. Первоначальный облик творения скрыт от нас, мы находимся в плену у своего восприятия. «Мир в падшем состоянии, когда человек ощущает его не преображенными чувствами, – не вполне реален. Он также и не полностью иллюзорен, хотя его состояние отчасти стало результатом онтологической лжи, которой его предал „отец лжи“… Геология и палеонтология со всеми их открытиями неизбежно останавливаются перед вратами рая, потому что он представляет собой иное состояние бытия. Наука не может подняться выше грехопадения, так как она включена в вызванное им состояние космоса, так как она неотделима от временных, пространственных и материальных условий, появившихся в результате разрушения райского состояния» [261].
Епископ Василий (Родзянко), рассказом о котором я завершу этот исторический обзор, также принадлежал к миру зарубежного православия. В 1920 году пятилетним мальчиком он вместе с родными покинул Россию, чтобы прожить большую часть жизни в эмиграции – сначала как священник и ведущий русскоязычных передач на BBC, затем как епископ Православной Церкви в Америке. Маленький Володя (имя еп. Василия в миру) не был очевидцем кровавых событий у себя на родине, но отзвуки революции все равно настигли его. Он был внуком последнего председателя царской Думы Михаила Родзянко, одного из инициаторов отречения Николая II от престола. В гувернеры к Володе взяли бывшего офицера Белой армии, который – как оказалось – тайно ненавидел Родзянко-деда за участие в событиях февраля 1917 года. Свою ненависть он вымещал на внуке, тайно избивая и истязая его. Только спустя много лет будущий епископ Василий осмелился рассказать об этом матери: «Не будь того, что случилось со мной в детские годы, не стал бы я тем, кем я являюсь сейчас».
Свой основной труд – «Теория распада вселенной и вера Отцов» – еп. Василий написал уже в постсоветской России, в Троице-Сергиевой лавре, где он провел полгода по приглашению патриарха Алексия II. Но идея этого сочинения, по признанию самого владыки, пришла ему еще в молодости, когда он незадолго до войны учился в аспирантуре при Лондонском университете. Среди прочих достопримечательностей Лондона 22-летний Владимир посетил Музей естественной истории в Южном Кенсингтоне. Увиденное его «буквально ослепило». Статуя Дарвина, огромный скелет диплодока, занимающий весь центральный холл, экспонаты «настолько серьезные, так умно расставленные, с такой глубокой идеей» – все это заставило Владимира, воспитанного в глубоко религиозной среде, растеряться. «В Югославии все было ясно: теория эволюции – научная фантастика, ее нет, есть только Библия! Но здесь – все рухнуло: „неужели это правда?“» Ошеломленный Владимир бросается в библиотеку и пытается осмыслить увиденное. Как согласовать этот мир эволюции с миром Божьим, о котором повествует Библия? И решение приходит: «этот мир есть, но он не здесь, здесь – результат грехопадения» [262].
Эта интуиция и легла в основу книги, написанной еп. Василием более чем полвека спустя. В ней владыка указывает, что нынешний физический универсум мало чем напоминает творение всеблагого Бога – «везде борьба, природные катаклизмы, „космические болезни“, смерть. Жизнь на нашей планете прямо зависит от смерти тех, кем мы питаемся» [263]. По словам еп. Василия, «Дарвин говорил о „мире сем“, основываясь на свидетельствах костных останков, а Библия повествует о „Рае Сладости“» [264]. Еп. Василий справедливо отмечает: «и самый „биг бэнг“, и все, что за ним следует в развивающейся и расширяющейся вселенной с ее распадом… мало соответствует словам Божьим в Библии после творения мира: „и стало так“ и „хорошо весьма“» [265].
Из-за грехопадения, пишет владыка, облик первоначального творения радикально изменился, произошел «полный распад из-за греха всей нашей вселенной», наступила «разбитость грехом всего мира и превращение его в „мир сей“» [266]. Эту мысль еп. Василий отстаивает, обращаясь к наследию великих каппадокийцев и св. Максима Исповедника: «Святоотеческое богословие видит весь мир сотворенным вечным и бессмертным, перешедшим в состояние временности и смертности лишь в результате греха» [267]. По словам владыки, «грех коренился в самой сердцевине человеческого духа, избравшего дьявольскую систему мира, состоящую во взаимном поедании друг друга, „чтобы жить самому“. Сопровождавший такой выбор шок был столь сокрушительным, что во мгновение ока перестроилась Вселенная» [268]. Тленный космос приходит на смену изначальному творению, гармоничному и совершенному. Еп. Василий упоминает, «что мы стоим перед проблемой „какого-то другого мира“, предшествовавшего Великому взрыву, в значительной степени отличающегося от мира нашего», куда «естествознание не может проникнуть принципиально» [269]. Этот утраченный мир воссияет только в конце времен, когда произойдет «возвращение к первотворению и восстановление во Христе и Христом первобытного единства».
Люди должны были позаимствовать свою телесную организацию от животных в наказание за грех, совершенный в ином состоянии бытия. Из рая человек изгоняется «на эту землю в „несовершенной“ вселенной – в долгом эволюционном многовековом прошествии» [270]. Еп.
