— И готов за это раскошелиться?
Блэк кивнул.
— Срабатывает снобистская жилка. Это нестрашно. Бывают мотивы поизвращеннее. Особенно в наше время. Война ведь многое изменила. Состояния переходят от владельца к владельцу. Кто-то разорился, кто-то внезапно разбогател. Старым собирателям приходится распродавать коллекции, а новые хоть и при деньгах, но в живописи смыслят мало. Чтобы стать настоящим знатоком, нужно время, терпение и любовь.
Я слушал его объяснения, но мысли мои заняты были другим вопросом: возьмет он меня или нет. Я начинал всерьез беспокоиться: что это он пустился в посторонние рассуждения, вместо того чтобы продолжить экзаменовку или перейти к вопросу о жалованье? Впрочем, Блэк тут же поставил на мольберт новую картину:
— А это вам о чем-нибудь говорит?
— Это Моне. Женщина в маковом поле.
— Вам нравится?
— Она великолепна! Какой покой! Какое солнце! Солнце Франции! — воскликнул я, а про себя подумал: «И лагерь для интернированных».
Блэк вздохнул:
— Ее я уже продал! Человеку, который делает бомбы. Он любит такие мирные пейзажи.
— Жалко. Лучше бы он любил батальные сцены, а делал косметику!
Блэк бросил на меня быстрый насмешливый взгляд. Затем он обвел рукой свою комнату. Она была обита серым бархатом и весьма скудно обставлена: кроме мольберта здесь стоял только диван, невысокий столик и пара стульев.
— Я часто сижу здесь один по утрам наедине с двумя-тремя картинами, — сказал он. — Иногда с одной картиной. В обществе картин не чувствуешь одиночества. С ними можно говорить. Или даже лучше: их можно слушать.
Я кивнул. Я все меньше верил, что получу у него место. Блэк разговаривал со мной словно с клиентом, которого утонченно склонял к покупке. Но чего ради? Он ведь знал, что я не клиент. Может быть, он решил, будто я консультант Танненбаума-Смита? Или он в самом деле говорил то, что думал, а значит, передо мной был хоть и богатый, но одинокий человек, который не слишком-то был в ладах со своим ремеслом. Да и зачем ему было морочить мне голову?
— Великолепный Моне! — сказал я. — Невероятно, как все эти вещи уживаются в одном мире: и картины, и война, и концлагеря! Даже представить себе невозможно!
— Это картина французского художника, — заметил Блэк. — Не немецкого. Может быть, это кое-что объясняет.
Я покачал головой:
— Подобных картин и у немцев достаточно. Вот это и есть самое невероятное.
Реджинальд Блэк вытащил из кармана янтарный мундштук и вставил в него сигару.
— Ну что ж, давайте попробуем поработать вместе, — мягко проговорил он. — Особо глубоких познаний вам не потребуется. Надежность и умение молчать гораздо важнее. Восемь долларов в день вас устроят?
Своей необычной сигарой, тихой комнатой, картинами и негромким голосом он совсем было загипнотизировал меня. Но тут я разом очнулся.
— В какие часы я буду работать? — спросил я. — С утра или после обеда?
— С девяти утра и до вечера, часов до пяти-шести. С часовым перерывом на обед. Точнее определить не получится — такая уж у нас работа.
— Господин Блэк, — заявил я, окончательно отрезвев, — примерно столько же платят хорошему мальчику на побегушках.
Я был готов услышать в ответ, что ничего другого мне и не предлагают. Но Блэк оказался деликатнее. Он с точностью до копейки высчитал, сколько на самом деле получают хорошие мальчики на побегушках. Получилось гораздо меньше.
— Меньше чем на двенадцать долларов я не могу согласиться, — сопротивлялся я. — У меня есть долги, их надо выплачивать.
— Что, уже?
— Да. Адвокату, который оформляет мне вид на жительство.
Блэк неодобрительно покачал лысой макушкой, одновременно поглаживая лоснящуюся черную бороду; это была непростая гимнастика — координировать два столь непохожих движения, но Блэк блестяще справлялся со своей задачей. Он словно хотел сказать, что долги — крупный недостаток и что ему придется снова подумать, брать ли меня вообще. Наконец-то хищник выпустил когти.
Но я недаром прошел школу у Людвига Зоммера. По части казуистики он был, пожалуй, поискуснее Блэка. Да и новый синий костюм я тоже купил не напрасно. Застенчиво улыбаясь, Блэк объяснил мне, что работаю я нелегально и не должен платить налогов. Кроме того, мой английский далек от совершенства. Но тут-то я и поймал его на слове, заявив, что прекрасно говорю по-французски, а это большой плюс, когда торгуешь французскими импрессионистами. Сначала Блэк пренебрежительно отмахнулся, однако в конце концов согласился на десять долларов, пообещав вернуться к этому разговору, если я буду хорошо справляться.
— К тому же у вас будет масса свободного времени, — добавил он. — Меня часто не бывает на месте. В такие дни работы не будет.
Мы сошлись на том, что я начинаю через пять дней.
— С девяти утра, — объяснил Блэк. — Торговля искусством — особое дело, ее не начинают с восьми часов. — Он вздохнул. — Искусство вообще не предмет для продажи. Разве что два знатока по-дружески согласятся на обмен ценностями. Вам так не кажется?
Нет, мне так не казалось. Единственное, на что согласятся два знатока, так это обобрать друг дружку до нитки. Но я удержался от возражений.
— Это был бы идеальный случай, — сказал я вместо этого.
Блэк кивнул и встал со стула.
— А кстати, почему у вашего друга Танненбаума совсем нет картин? — как бы невзначай спросил он у меня на прощанье.
Я пожал плечами. В гостях у Танненбаума-Смита я видел одни лишь роскошные натюрморты, только они были съедобными и стояли на столах.
— Теперь он стал американцем, так что пора бы и картинами обзавестись, — продолжал Блэк. — Для поднятия статуса. К тому же это прекрасное вложение средств. Куда лучше, чем акции. Ну да насильно счастливым не сделаешь. До свидания, господин Зоммер.
Александр Сильвер ждал меня с нетерпением. Он уже знал о моих планах насчет работы у Блэка.
— Ну что вам сказал этот пират? — набросился на меня он.
— Он не пират, — возразил я. — Скорее уж интеллигентный ассириец.
— Кто?
— Лысый, образованный, немного скрытный человек с лоснящейся бородой, как у ассирийца. Вежливый и даже по-своему симпатичный.
— Знаю я его, — хмыкнул Сильвер. — Ловкий охотник за простофилями с манерами аристократа. Похоже, он и вас поймал в свои сети. Берегитесь!
Я невольно рассмеялся:
— Почему? Он задолжает мне жалованье?
Сильвер на минуту смутился:
— Такого, конечно, не будет. Но вообще…
— Что значит «вообще»?
Я был вне себя от восторга. Похоже, Сильвер меня приревновал. Эта мысль грела мне сердце.
— Он просто паразит! — наконец заявил Сильвер. Он ухватился за флорентийский стул эпохи Ренессанса, у которого, впрочем, только спинка была настоящей.
— Торговля искусством — бессовестное занятие, — вещал он. — По сути дела, торговец присваивает себе деньги, заработанные художником. Художник живет впроголодь, а торговец покупает дворцы. По-вашему, я неправ?
Я не возражал. Я только вспомнил о Зоммере, который так и не построил себе дворца.
— С антиквариатом и всякими художественными поделками все еще не так страшно, — продолжал Сильвер. — На них, конечно, можно очень неплохо заработать, но всегда есть и риск остаться в дураках. Но торговля чистым искусством — дело дрянное. Вы только вспомните Ван Гога! Он ведь не продал ни единой картины! А торговцы заработали на нем миллионы! Сущие паразиты. Разве не так?
— Насчет Ван Гога соглашусь. Насчет других — нет.
Сильвер махнул на меня рукой:
— Да что я, не знаю, как это было? Торговец подписывал с художником контракт. Раз в месяц выплачивал ему содержание — лишь бы только с голоду не подох. А за это художник обязан был отдавать ему все картины. Шедевры ценой сто или двести франков! Ведь так? И это, по-вашему, не работорговля?
— Послушайте, господин Сильвер! Пока художник был жив и писал картины, у него же их никто не покупал. Кому он только ни пытался их сбыть — почти никто не соглашался. И только тот самый торговец их покупал. Да и тот не был уверен, что сможет их перепродать.
Конечно, я защищал не Блэка, а покойного Людвига Зоммера, умершего в нищете. Но Сильвер понял меня иначе.
— Все ясно! — тихо промолвил он. — И вы туда же, господин Зоммер! Уже переметнулись на сторону паразитов. Через пару дней будете шастать в шляпе и перчатках в поисках легковерных вдовиц, чтобы заграбастать у них честно нажитое наследство. Синий костюм у вас уже есть! А я вам так доверял! Обманут! Снова обманут!
Я с интересом уставился на него:
— Как это «снова»? А кто еще вас обманул?
— Арнольд, — простонал Александр неожиданно жалобным голосом. — Наш ужин в «Вуазане» с гусиной печенью и икрой пропал впустую. Сегодня в обед иду я себе по улице, гуляю как ни в чем не бывало. И что же вижу? Средь бела дня Арнольд со своей крашеной шиксой, рука об руку, с котелком на голове, словно хлыщ на скачках.
